Удольфские тайны

Наконец настал ужасный час погребения. Эмили снова пришла к отцу, чтобы в последний раз заглянуть в дорогое лицо. Проявляя уважение к ее горю и не желая мешать проявлению скорби, Лавуазен терпеливо ждал внизу до тех пор, пока его не охватило дурное предчувствие. Тогда хозяин, преодолев деликатность, осторожно постучался в дверь, но ответа не дождался и внимательно прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука: ни всхлипа, ни горестного восклицания. Встревоженный, Лавуазен открыл дверь и обнаружил Эмили лежащей без чувств поперек кровати, рядом с которой стоял гроб.

На его крик подоспела помощь; безутешную девушку перенесли в спальню и привели в сознание. Тем временем хозяин распорядился закрыть гроб и убедил Эмили больше не подходить к усопшему, да она и сама поняла, что необходимо поберечь силы для предстоящей траурной церемонии.

Сен-Обер оставил особое распоряжение, чтобы его похоронили в церкви монастыря Сен-Клер, в северном приделе, рядом с древней гробницей герцогов Виллеруа, и точно указал место, где желает упокоиться.

Настоятель согласился исполнить его просьбу, и печальная процессия направилась в монастырь, где у ворот ее встретил священник в сопровождении братии.

Каждый, кто слышал торжественные звуки заупокойного гимна и мощный аккорд органа при внесении тела в церковь, видел неуверенную поступь и напускное спокойствие Эмили, не смог сдержать рыданий. Сама же она, не проронив ни слезинки, с прикрытым тонкой темной вуалью лицом медленно шла во главе траурной процессии вслед за аббатисой. За ней тянулась вереница монахинь, чьи печальные голоса смягчали суровую гармонию заупокойной мессы.

Как только процессия приблизилась к могиле, музыка стихла. Эмили полностью опустила вуаль. В коротких паузах между песнопениями отчетливо слышались ее рыдания.

Святой отец начал читать молитву. Эмили сдерживала чувства до тех пор, пока гроб не опустили в могилу и не послышался стук земли о крышку. В этот миг она вздрогнула, со стоном покачнулась и едва не упала. Стоявшая рядом монахиня подхватила ее под руку. Впрочем, вскоре Эмили услышала возвышенные и трогательные слова: «Тело его погребено с миром, а душа возвращается к тому, кто ее дал», – горе смягчилось светлыми слезами.

Из церкви аббатиса отвела Эмили в свои покои и там подарила все утешение, которое способны дать религия и искреннее сочувствие. Эмили упорно сопротивлялась горю, но аббатиса, внимательно на нее посмотрев, приказала приготовить для нее постель и отправила отдыхать, не забыв взять обещание погостить несколько дней в монастыре. Возвращаться в коттедж, где все напоминало об утрате, было выше ее сил. К тому же теперь, когда заботиться стало не о ком, Эмили почувствовала, что не способна вообще куда-нибудь идти.

Тем временем аббатиса и монахини с их добротой и заботливым вниманием старались всячески ее утешить и поддержать, хотя организм оказался слишком ослаблен, чтобы быстро вернуться в норму. Несколько недель Эмили провела в монастыре во власти вялотекущей лихорадки, не находя сил вернуться домой. Ей не хотелось покидать место захоронения отца, и даже возникала мысль, что было бы хорошо умереть здесь и упокоиться рядом с ним.

Эмили отправила письма мадам Шерон и старой экономке Терезе, где сообщила о печальном событии и описала собственную ситуацию. Тетушка прислала ответ, полный скорее банального выражения сочувствия, чем проявления истинного горя. Мадам Шерон пообещала отправить в Лангедок служанку, чтобы на обратном пути в Ла-Валле та составила Эмили компанию. Сама она не могла совершить столь долгое путешествие, так как была занята приемом гостей.

Хоть Эмили и предпочитала родной дом Тулузе, бессердечие тетушки, отсылавшей ее туда, где не осталось ни одной родной души, способной утешить и защитить, ощутила остро. Такое поведение казалось тем более предосудительным, что в завещании Сен-Обер поручил мадам Шерон опеку над осиротевшей дочерью.

Появление служанки мадам Шерон освободило доброго Лавуазена от необходимости сопровождать Эмили. Сама же она, испытывая глубокую благодарность за внимание к отцу и к себе, обрадовалась возможности избавить доброго друга от продолжительного и трудного в его возрасте испытания.

Во время жизни в монастыре умиротворение и святость этого места, царившая за его стенами красота, доброта аббатисы и дружеское внимание монахинь не раз побуждали ее покинуть опустевший после утраты близких мир и посвятить себя служению Богу. Свойственная Эмили сентиментальная задумчивость окрасила монашеское уединение в романтические тона, почти скрыв от ее внимания эгоистичность такого спокойствия, но по мере того как креп ее дух, уступая место лишь на время исчезнувшему образу, привлекательность монастырской жизни начала меркнуть, возвращались надежда, душевный покой и сердечная привязанность. Вдали слабо мерцали картины счастья. Понимая их призрачность, Эмили тем не менее не находила решимости раз и навсегда отвернуться от них. Именно воспоминание о Валанкуре – его вкусе, таланте, красоте – побудило Эмили вернуться в мир. Возвышенное величие пейзажей, сопровождавших их знакомство, пробуждало ее фантазию и незаметно придавало шевалье новый интерес, наделяя его романтическими чертами. Сыграли свою роль и многочисленные восторженные отзывы отца. Но хоть взгляды и манеры молодого человека красноречиво выражали его восхищение, он ни разу даже не намекнул на свои чувства. А надежда увидеть Валанкура оставалась настолько далекой и нереальной, что Эмили едва ее сознавала.

Здоровье Эмили окончательно поправилось лишь через несколько дней после приезда служанки. Теперь можно было отправляться в Ла-Валле. Вечером накануне отъезда Эмили пошла попрощаться с Лавуазеном и его семьей и поблагодарить за доброту и заботу. Старик сидел на скамейке возле двери между дочерью и зятем, который, только что вернувшись с работы, играл на инструменте, по звуку напоминавшем гобой. Возле старика стояла фляга с вином, а на небольшом столе перед ним лежали фрукты и хлеб. Стол окружали внуки – красивые розовощекие дети, с аппетитом поглощавшие нехитрую снедь. На краю небольшой лужайки, под деревьями, отдыхали коровы и овцы. Теплые лучи закатного солнца пробивались сквозь лес, золотили пейзаж и освещали далекие башни замка. Прежде чем выйти из тени, Эмили помедлила, желая запечатлеть в памяти картину семейного счастья: здоровье и довольство Лавуазена; материнскую нежность во взгляде и манерах Агнес; спокойную уверенность ее мужа; отраженное в улыбках детей невинное удовольствие. Эмили снова посмотрела на почтенного старика, вспомнила отца и, испугавшись бурного наплыва чувств, поспешно вышла из укрытия. Прощание прошло горячо: казалось, старик полюбил ее как родную дочь и не сдерживал слез. Эмили тоже расплакалась. Зайти в дом она не захотела, опасаясь тяжелых воспоминаний.

И все же самое болезненное переживание было впереди: перед отъездом она решила навестить могилу отца, а чтобы не привлекать к себе внимания, дождалась, пока все обитательницы монастыря – кроме одной, которая пообещала принести ключ от церкви, – лягут спать. Когда монастырский колокол пробил полночь, в комнату Эмили пришла монахиня с ключом от внутреннего хода, и по узкой винтовой лестнице они вместе спустились в церковь.

Сестра предложила проводить ее до могилы, заметив:

– Тоскливо идти туда одной в поздний час.

Эмили не захотела, чтобы кто-то был свидетелем ее горя, и, поблагодарив за предложение, отказалась. Тогда сестра отперла дверь и передала ей лампу, предупредив:

– Не забудьте, что в том приделе, по которому вам предстоит пройти, только что выкопали могилу. Держите лампу как можно ниже, чтобы не споткнуться.

Взяв лампу, Эмили еще раз ее поблагодарила и вошла в церковь, но, охваченная внезапным страхом, остановилась и вернулась к подножию лестницы. Сверху доносились шаги монахини, над спиральными перилами еще развевалась ее черная накидка, и Эмили собралась было окликнуть ее, попросить вернуться, но пока собиралась с мыслями, монахиня исчезла. Тогда, устыдившись страха, Эмили вернулась в церковь. В приделе оказалось очень холодно. В другое время глубокая тишина и едва освещенные луной высокие готические своды вызвали бы суеверный ужас, но сейчас все ее внимание сосредоточилось на скорби. Эмили не слышала слабых отзвуков собственных шагов, а свежую могилу заметила, лишь оказавшись на самом ее краю. Накануне вечером здесь похоронили одного из братьев: сидя в сумерках в своей комнате, Эмили слышала вдалеке заупокойные песнопения. В памяти возникли обстоятельства смерти отца, а когда голоса зазвучали громче и соединились c жалобными звуками органа, вернулись тяжкие видения и заставили поспешить к могиле, но внезапно в дальней части придела промелькнула чья-то тень. Эмили остановилась и прислушалась. В церкви стояла полная тишина, она решила, что поддалась обманчивой игре воображения, и пошла дальше. Сен-Обер был похоронен у подножия величественного памятника Виллеруа, под простой мраморной плитой, где было выбито его имя, а также указаны даты рождения и смерти. Эмили оставалась возле могилы до тех пор, пока призывавший к заутрене колокол не вывел ее из глубокой задумчивости и не напомнил о необходимости вернуться. Только тогда, уронив прощальную слезу, она удалилась.