Удольфские тайны

– Дорогой отец, не горюйте ни обо мне, ни о себе. Мы все равно сможем быть счастливы. А если останемся в Ла-Валле, то просто обязаны быть счастливы. Ограничимся одной служанкой, и вы не заметите сокращения доходов. Не переживайте: мы не нуждаемся в роскоши, которую так ценят другие, потому что никогда к ней не стремились, – а бедность не лишит нас многих утешений: не украдет любви друг к другу, не отнимет взаимного уважения и уважения тех людей, чьим мнением мы дорожим.

Закрыв лицо платком, Сен-Обер молчал, однако Эмили продолжала перечислять те истины, которые он сам когда-то ей внушил.

– К тому же, дорогой отец, бедность не сможет лишить нас духовных радостей. Не запретит вам доказывать свою стойкость и великодушие, а мне – утешать любимого отца. Не отнимет у нас вкуса к возвышенному и прекрасному, ведь красоты природы – удивительные зрелища, превосходящие любую искусственную роскошь, – в равной степени доступны как богатым, так и бедным. На что же тогда жаловаться, если все необходимое останется с нами? Мы сохраним высшее наслаждение природы, а утратим только фальшивые радости жизни.

Сен-Обер не нашелся ответом и молча обнял дочь; оба заплакали, но это не были слезы печали. После беседы на языке сердца все другие речи показались бы слабыми. Некоторое время отец и дочь молчали, а потом Сен-Обер стал разговаривать о других предметах; хотя его дух, может быть, и не обрел своей прежней безмятежности, но по крайней мере с виду он стал спокойнее.

В романтичный городок Лёкат приехали в разгар дня, однако Сен-Обер устал и было решено остаться здесь на ночь. Вечером, когда стало прохладнее, он нашел в себе силы отправиться вместе с дочерью на прогулку и осмотреть живописные окрестности: озеро Лёкат, Средиземноморское побережье, часть Руссильона с Пиренеями и обширное пространство провинции Лангедок, особенно красивой в пору созревания и сбора винограда. Отец с дочерью наблюдали за группами работающих крестьян, слушали их веселые песни и с удовольствием представляли завтрашнее путешествие по этому благодатному краю. Сен-Обер решил ехать вдоль берега моря. В глубине души он стремился как можно быстрее вернуться домой, но в то же время хотел доставить удовольствие дочери и ощутить благотворное воздействие морского воздуха, поэтому на следующий день путешественники отправились дальше по провинции Лангедок, следуя линии побережья.

Пиренеи по-прежнему составляли величественный фон: справа плескалось море, а слева уходили к горизонту бескрайние равнины. Сен-Обер выглядел довольным и много разговаривал, и все же его жизнерадостность была несколько искусственной: время от времени тень грусти падала на его лицо и выдавала истинное душевное состояние. Эмили старалась радовать отца улыбкой, чтобы облегчить страдания его души и тела.

Вечером они приехали в небольшую деревню Верхний Лангедок, где хотели переночевать, но не нашли комнат, потому что во время сбора винограда здесь собралось много народу. Пришлось продолжить путь. Сен-Обер устал, ему требовался отдых, тем более что темнота сгущалась. Однако остановиться было негде, и он приказал Мишелю двигаться дальше.

Украшенные роскошью спелого винограда и весельем праздника пышные равнины Лангедока уже не радовали Сен-Обера, а его состояние составляло печальный контраст с окружающим буйством красок и разгула молодости. Созерцая яркие проявления жизни, он с грустью осознавал, что прощается с миром.

«Далекие величественные горы, – думал он, глядя на протянувшуюся на западе цепь вершин, – роскошные равнины, синий купол неба, яркий свет дня – все это скоро навсегда исчезнет с моих глаз, так же как перестанут звучать веселые песни».

Проницательный взгляд Эмили быстро прочитал мысли отца, и лицо ее отразило столь глубокое горе, что Сен-Обер забыл сожаление о мире и сосредоточился на мысли, что оставит дочь без поддержки и защиты. Он глубоко вздыхал, но не произносил ни слова. Эмили, понимая значение этих вздохов, нежно сжала руку отца и отвернулась к окну, чтобы скрыть слезы. Солнце окрасило морские волны последними желтыми отсветами. Равнину укрыла сумеречная дымка, и только на западе, на линии горизонта, сохранился меланхолический луч, отмечая то место, где только что скрылось осеннее солнце. С моря подул свежий бриз, и Эмили опустила стекло. Однако приятный для здорового человека воздух оказался слишком холодным для больного, и Сен-Обер попросил закрыть окно. Самочувствие его ухудшилось, хотелось отдохнуть, и он спросил погонщика, сколько осталось ехать до следующей остановки.

– Девять миль, – ответил Мишель.

– Я больше не могу, – признался Сен-Обер. – Смотри, не появится ли дом, готовый приютить нас на ночь.

Он откинулся на спинку сиденья, а Мишель щелкнул хлыстом и погнал мулов галопом, пока Сен-Обер, едва не теряя сознание от тряски, его не остановил. Взволнованная Эмили посмотрела в окно и увидела крестьянина, который шел по дороге. Путешественники дождались, пока тот подойдет, и спросили, нет ли поблизости хижины, где можно переночевать.

Крестьянин ответил, что не знает такого места, и добавил:

– Справа, в лесу, стоит замок, но думаю, что туда никого не пускают, и я не могу показать дорогу, потому что сам нездешний.

Сен-Обер хотел расспросить насчет замка поподробнее, однако крестьянин пошел дальше. После недолгих сомнений он приказал Мишелю медленно ехать по лесу. Сумерки с каждой минутой сгущались, и дорога терялась. Вскоре показался еще один крестьянин.

– Как проехать к лесному замку? – окликнул его Мишель.

– К лесному замку? – удивился тот. – Вы имеете в виду вон ту башню?

– Насчет башни не знаю, – ответил Мишель. – Я говорю о белом строении, которое виднеется за деревьями.

– Да, это и есть башня. Но кто вы такие, если направляетесь туда? – озадаченно уточнил крестьянин.

Услышав странный вопрос и особенно странный тон, которым он был задан, Сен-Обер выглянул в окно и вступил в разговор:

– Мы путешественники и ищем приют, где можно переночевать. Не знаете, есть ли поблизости подходящее место?

– Нет, месье, если не попытаете счастья вон там, – и крестьянин показал на лес. – Но я бы вам не советовал.

– Кому принадлежит замок?

– Сам не знаю, месье.

– Значит, он пустует?

– Нет, не пустует. Кажется, там живут дворецкий и экономка.

Услышав это, Сен-Обер решил все-таки ехать к замку и рискнуть получить отказ в гостеприимстве, а потому попросил крестьянина показать дорогу и пообещал вознаграждение. Незнакомец, на миг задумавшись, ответил, что спешит по своим делам, однако объяснил, что если поехать по аллее направо, то заблудиться невозможно, а затем пожелал доброй ночи и ушел.

Экипаж свернул к указанной аллее. Мишель спешился, открыл ворота и повел мулов под плотным шатром из крон дубов и каштанов. Аллея выглядела настолько пустынной, мрачной и зловеще молчаливой, что Эмили вздрогнула и вспомнила, как отзывался о замке крестьянин. Теперь его слова приобрели новый, таинственный смысл. Но она постаралась подавить дурные предчувствия, сочтя их следствием меланхолического воображения, болезненно отзывавшегося на каждое новое впечатление.

Экипаж двигался медленно: темнота, неровная дороги и торчавшие из земли корни старых деревьев требовали осторожности. Внезапно Мишель остановил мулов. Сен-Обер выглянул, чтобы спросить, что случилось, и увидел вдалеке движущуюся фигуру. Темнота не позволила различить, кто или что именно это было, и все же он приказал ехать дальше.

– Место совсем дикое, – ответил погонщик. – Поблизости нет ни одного дома. Не думаете ли вы, что лучше повернуть обратно?

– Давай проедем еще немного, а если так и не увидим никакого строения, то вернемся на дорогу, – решил Сен-Обер.

Мишель неохотно продолжил путь. Раздраженный медленным движением, Сен-Обер снова выглянул, чтобы его поторопить, опять увидел ту же фигуру и почему-то испугался. Возможно, уединенность места усилила его состояние тревоги, но он все-таки остановил погонщика и велел окликнуть идущего по аллее человека.