Разворот на восток

Каким же блаженством было посидеть в ванной! Намыливая мочалку выданным мне во фраулагере натуральным мылом, я подумала: а что если мой спаситель сейчас испугается последствий и, пока я его не вижу, убежит? Наверное, это будет означать, что я сильно ошиблась, и его героическая внешность совсем не соответствует рыцарственному образу, нарисованному моим воображением…

Но он не убежал. Выходя из ванной и вытирая голову махровым полотенцем, я ощутила плывущие по квартире вкусные запахи. Они были просто божественными! И когда я вышла в гостиную, то просто замерла в изумлении: на обеденном столе возвышалась большая сковородка, на которой пыхтел и шкворчал пышный омлет из яичного порошка со свиной тушенкой… И только тут я вспомнила, что последний раз ела утром, еще во фраулагере.

– Битте, принцесс! – сказал Симеон, лукаво улыбаясь и привставая, чтобы отодвинуть для меня стул.

Это было так мило, что у меня чуть было не навернулись на глаза слезы. Надо же – он обо мне позаботился, приготовил ужин… Он вел себя так, словно мы давно влюблены друг в друга, и теперь у нас происходит романтическое свидание. Но ведь это не так… Какая любовь? Об этом не может идти и речи! Мы просто мужчина и женщина, которые знают, что сегодня лягут в одну постель… Всего лишь… Но почему он так нежен и заботлив? Я совсем к такому не привыкла. Почему он меня называет принцессой? Какая я принцесса? Мы – чужие друг другу, мы совершенно разные! Мы переспим, а потом разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидимся… Никогда! Мне всегда нужно держать это в голове, иначе будет больно. Только секс – и более ничего… Ах этот русский! Ну почему, почему я начинаю влюбляться в него? Черт возьми! Почему они такие? Странные мужчины: они великодушны, благородны и честны, справедливость их сурова, но сердца их сострадательны. Эти русские… Они ведут себя не как торжествующие победители, и война не ожесточает их. Они видят в нас людей – таких же, как они… Но именно этим своим свойством они выше нас. Нам, пожалуй, никогда не стать такими, как они… И поэтому я и этот Симеон – два противоположных полюса. Я это хорошо понимаю. А что думает он сам по этому поводу, мне неведомо. Но не стоит сейчас заморачиваться этими думами – мне никогда не разгадать русскую душу. Я буду жить настоящим моментом… Вон, исходит аппетитный пар от сковороды, и Симеон, приглаживая рукой свой белокурый чуб, с каким-то растерянным ожиданием смотрит на меня, совершенно не понимая, что со мной происходит…

– Нихт принцесс… – сказала я наконец, стараясь избавить эту фразу от оттенка горечи, – я просто женщина, который принимать свой спаситель… – Я села и постаралась безмятежно улыбнуться. – А теперь, либер фройнд, ты тоже садиться. Битте…

30 сентября 1943 года, три часа утра. Германия, провинция Остмарк, Вена, жилой комплекс на Энгельс-плац (бывшая Петер-Абель-плац).

Гвардии капитан РККА Семен Васильевич Листьев, командир батареи штурмовых артсамоходов ИСУ-152.

Ну вот я и пережил свое «грехопадение». Я даже не понимаю, что на меня нашло… Положив коротко остриженную голову мне на грудь, спит моя принцесса Клара Лангендорф, и в моем сердце расцветает нежность. А ведь еще совсем недавно я, вспоминая свой плен, истово ненавидел всех немцев, не деля их на военных и гражданских. Первый раз моя ненависть дала трещину, когда после нашего освобождения по приговору военного трибунала повесили нашего мучителя оберста Руделя. Вот, был самодовольный сверхчеловек, только что воспринимавший нас, советских пленных, как пыль под ногами – и вот он же дергается в петле жирным червяком, пытаясь выгадать себе лишнюю секунду жизни.

Потом, после каждого сожженного вражеского танка, каждой фугасной гранаты, удачно легшей в толпу вражеских пехотинцев, я замечал, что моя ненависть к немцам вообще куда-то постепенно исчезает. Я не считал, сколько вражеских солдат было убито при моем непосредственном участии, но это количество очень велико. С немалой гордостью могу сказать, что у меня за спиной имеется немаленькое личное немецкое кладбище. Ведь я воевал сначала в противотанкистах, а потом в штурмовиках, когда ни о какой стрельбе с закрытых позиций не может быть и речи. Бой в таких случаях идет на расстоянии прямой видимости, и все успехи и неудачи всегда налицо. Если от твоего снаряда вспыхнул танк и наружу из него никто не выбрался, то это четыре мертвых ганса, которые никого больше не убьют и не ограбят, а если кому-то из них и удалось покинуть горящую машину, так на это у пехотного прикрытия позиций имеются пулеметы… С пехотой, которая бредет вслед за танками, аналогично: разрыв осколочного снаряда или сноп картечи – и ты видишь, сколько белокурых бестий упало, чтобы больше никогда не подняться.

И под Белгородом, и под Оршей я досыта накормил свое чувство мести. А когда мы ломали вражескую оборону на Карпатских перевалах, я вдруг понял, что мне даже немного жалко этих несчастных, которых послали на смерть, поманив призраком поместий с рабами. ШтурмСАУ-152 – это не «сорокапятка», с которой я начинал войну, и когда понимаешь, что способен уничтожить любую цель (если не с первого, то со второго снаряда), то обычные на войне сомнения куда-то деваются. Именно там мне впервые довелось увидеть, как шестидюймовый бетонобойный снаряд обрушивает вниз скальный уступ с выстроенным на нем пулеметным гнездом, или как морской полубронебой наизнанку выворачивает тяжелый «Тигр», который чертовы юберменши по своей глупости считали непобедимым чудо-оружием.

Так что с тех пор я не испытываю ненависти даже к немецким солдатам – разумеется, с той поры, как они побросали оружие и, задрав вверх лапки, послушно побрели куда-то на восток (как говорят товарищи с Украины, «у плен»). Там их накормят, напоят и приспособят к делу, выдадут кому лом, кому кирку, а кому лопату, с целью восстановления нашего, порушенного ими же, народного хозяйства. А уж после появления на фронте такой германской новации, как части, поголовно составленные из подростков и домохозяек, я и вовсе начал крутить пальцем у виска. Какая уж тут ненависть… Эти, с позволения сказать, солдаты женского пола выглядели до предела жалко, а Гитлер, цепляющийся за свое существование ценой их жизни – мерзко и отвратительно. И мне хотелось и хочется сейчас, чтобы все эти женщины, отбросив свои прежние заблуждения, стали нашими, советскими людьми. Ведь, как гласит новая политика нашей партии, «ты ответственен за тех, кого победил».

И вот в моей жизни случилась Клара Лагендорф. Кто она для меня, и кто я для нее, кроме того, что сегодня мы по обоюдному желанию легли в одну кровать? Она – немка-австриячка, жена (точнее, вдова) моего врага. Мы немного поговорили так как умеем – она мало-мало по-русски, я так же по-немецки – и стало ясно, что ее Франк погиб примерно там же и тогда же, где я и мои товарищи обрели спасение из немецкого плена. Не исключено, что убили его те же люди, что принесли свободу мне и моим товарищам. Для меня генерал Бережной – народный герой, а для Клары – это всадник Апокалипсиса, стоптавший Германию своими копытами. Я как мог объяснил ей, что настоящими всадниками Апокалипсиса были пышущие злобой ко всему человечеству главари нацистской партии, и первый из них – переполненное ненавистью исчадие ада по имени Адольф Гитлер. При этом генерал Бережной и его товарищи выполняли прямо противоположную задачу – остановить нашествие сил зла на нашу землю и обратить его вспять. Выслушав мои объяснения, Клара вздохнула и на ломанном русском языке сказала, что примерно то же самое им объяснял их куратор во фраулагере, некто падре Пауль, назвавший генерала Бережного, адмирала Ларионова и их товарищей Господними Воинами. Только ей пока трудно привыкнуть к такой мысли…

Зато меня Клара называет своим спасителем, не понимая, что лично я – это исчезающе малая величина, один из двенадцати миллионов советских солдат и офицеров, разгромивших Третий Рейх и предотвративших планы Гитлера по превращению нашего мира в кромешный ад на земле. Ее и других таких же спасла победоносная Красная Армия, а не я лично. Я сражался как умел, делал свое дело честно и со всем возможным тщанием, и вообще, то, что в тот момент ей встретился именно я, а не кто-нибудь еще, есть стечение случайных обстоятельств. Таким же стечением обстоятельств является наша встреча, ведь на моем месте мог оказаться любой командир Красной Армии, который покинул бы это временное жилье по первому требованию законной хозяйки. Я бы тоже покинул, да только Клара, совершенно по-русски раскинув руки, встала в дверях. И как раз в тот момент я увидел в ее глазах нечто такое, что кольнуло меня прямо в сердце… В каком-то стыдливом отчаянии она просила меня не уходить. И, будучи так близко к ней, я вдруг увидел, что она красива. Что у нее зеленые глаза с желтыми искорками, вздернутый носик, маленький шрам над правой бровью… Платок соскользнул с ее головы. С коротким ежиком светлых волос она напоминала воробушка и выглядела так мило и беззащитно, что у меня перехватило дыхание. И от этих непривычных чувств я даже немного растерялся.