Страница 8 из 10
Пугаюсь, громко визжу, прикрываюсь от глаз Царёва. Мужчина больше не хмурится, а внимательно скользит по мне взглядом, осматривает полностью, кажется, будто не слышит моих высокочастотных воплей.
– Богдан Александрович?! – наконец, беру себя в руки.
– Отложим разговор.
В этой нелепой ситуации дурею лишь я, но никак не Царёв. У мужчины талант сохранять невозмутимость при любой погоде. Он, дернув бровью, опускает глаза в пол и тактично выходит из спальни, не забыв плотно закрыть за собой дверь.
Я поддалась эмоциям и теперь трясущимися руками пытаюсь застегнуть блузу, с трудом попадая в петельки. Я смотрюсь в зеркальное отражение и не понимаю, о каком фарсе заговорил Богдан. Неужели ему стало известно, что меня по блату направили из агентства по подбору нянь?
Выдуваю ртом воздух и будто оказываюсь в одном шаге от пропасти. Только порадовалась, что устроилась на достойную работу и смогу навсегда отделаться от кредиторов, что вот-вот вытащу обманутых родителей из тягостного бремени, как Царёв фразой рушит мой мир на мелкие осколки.
До рези в глазах не хочется появляться перед господином, но в то же время я не собираюсь просто так прощаться с работой. Пусть сначала докажет мой непрофессионализм.
Прихрамывая, осторожно двигаюсь из комнаты и понятия не имею, где в этом огромном особняке искать Богдана. Спускаюсь на второй этаж, и ноги будто сами останавливаются напротив детской. Царёв не отдавал указа приступать к обязанностям, и все же я дотрагиваюсь до деревянного полотна, нажимаю – хочу проверить, как дела у малышки.
Оглядываюсь по сторонам, захожу в комнату, прикрываю дверь. У девочки послеобеденный сон, в детской потемки. Портьеры на окнах завешаны, и они настолько плотные, что не пропускают и лучика солнца. У колыбели горит ночник, окутывая тусклым розовым светом маленький островок. И так тихо тут…
Я крадусь на цыпочках ближе к кроватке, склоняюсь, наблюдая за спящей Сашенькой в модной распашонке с Фиксиками. Представляю, как с завтрашнего дня буду нянчиться с девочкой. Кормить, играть, развивать. С чего же начать грядущее утро?
Я уже работала с детьми чужих людей. Даже рожала для чужих не так давно. Боже. От накативших воспоминаний кажется, что становлюсь такой же черной, как пространство вокруг, не тронутое дымкой светильника.
Опять мерещится та ночь. Она обожженным клеймом навсегда отпечаталась в моем сердце. Ночь, когда я подарила неизвестному человеку дитя в стенах роскошной клиники. Три триста грамм… сорок четыре с половиной сантиметра…
Я наблюдаю за спящей Сашенькой, сильнее впиваясь пальцами в бортики колыбели.
Мне слышится женский голос главврача с ее излюбленной фразой “Вы всего лишь сосуд, милочка”. Как сорока повторяла одно и то же.
Впрочем, со мной работали и специалисты. Я понимала, что такой способ зачатия в нашем мире – бизнес, помощь потенциальным родителям, которые не могут или не хотят вынашивать самостоятельно. А меня жизнь заставила… Ведь я тоже ребенок, пусть и совершеннолетний. Тоже росла с мамой, отцом. Потом они состарились и…
Запрокидываю голову и пытаюсь унять дрожь. Принимая решение пойти на суррогатное материнство, не осознавала, насколько это будет тяжело морально. Пожалуй, на сегодня достаточно воспоминаний, иначе опять придется выпить седативное. Еще и расплакаться могу. Царёв не должен видеть меня в неподобающем настроении. Он и так нервный после возвращения из города, очевидно, случилось что-то из ряда вон выходящее. Или мужчина, как обычно, поцапался с конкурентами, а по стеночке ходить должны мы. Такое бывает в его сфере деятельности. Вдобавок слова о фарсе, о котором заговорил Богдан, острой бритвой царапают душу.
А Сашенька проснулась и кряхтит. Я улыбаюсь, глядя на малышку со смешным пушком на голове. Протягиваю руки, дабы снова убаюкать ребенка.
– Восхитительно!..
И это говорю не я, а твердый бас. Голос, что ударяет по вискам током.
На рефлексах отшатываясь от колыбели, оборачиваюсь на звук и только сейчас замечаю в дальнем углу комнаты Царёва. Точнее, узнаю о его присутствии, ведь в темноте невозможно различить что-то.
Удерживая равновесие, вытягиваюсь по стойке смирно и слышу медленные отчетливые шаги. А в душе разгорается буря. Через мгновение щелкает выключатель, и детская заполняется ярким потолочным светом. Щурюсь, пока привыкают глаза, моргаю.
Богдан останавливается в шаге от меня, недовольно скрещивает руки на груди, а я вижу, что он успел снять пиджак и сменить рубашку. Небрежно закатал рукава до локтей, обнажив разноцветную татуировку, которую в повседневности предпочитает скрывать.
С опаской поднимаю взгляд на его лицо.
Сычом на меня смотрит, недоверчиво. Кажется, Царёв пытался остудить свой пыл, умываясь под краном. У мужчины до сих пор влажные волосы, и нет безупречной укладки, как всегда – они пальцами зачесаны назад.
– …И что же вы тут забыли, Валерия Михайловна? Разве я отдал приказ?
Давит, давит своим авторитетом Царёв. Будто я не нянька, а преступница. Удивляет, сражает меня практически наповал. Странно наблюдать его реакцию, но я пытаюсь искоренить конфликт еще на стадии зачатка. Поэтому улыбаюсь, говорю тише, ласково:
– Я всего лишь хотела проверить Сашеньку. Ведь сегодня она осталась без профессионального присмотра…
К сожалению, Богдан не оценивает моего поступка. Его губы не дрогнули в ответ. А может, я плохо знаю Царёва и его ипостась миллионера – это вредина и зануда?
– Александра, – склоняется близко, его дыхание задевает щеку, – МОЮ наследницу, – акцентирует, – зовут Александра.
– Хорошо-хорошо!
Малышка хнычет, и мы оба замолкаем. Чисто на инстинктах, слыша плач, я возвращаюсь к кроватке и все-таки беру на руки девочку. Прижимаю к груди, покачиваю. Искоса наблюдаю за Богданом, а сама заигрываю с АЛЕКСАНДРОЙ. Щекочу ее носик, корчу рожицу. Малышка Царёва находит меня смешной и прекращает истерику.
– У вас очень красивая дочь.
– Конечно! – горделиво бросает Царёв, следя за каждым моим действом.
– На маму похожа, да?
Продолжаю легкий диалог, но мужчина отчего-то снова злится:
– На маму?!
Ох, как же Царёв напрягает пасть! По-звериному. Рычит, рычит сквозь стиснутые зубы. А я оправдываюсь, чтобы не показаться глупой:
– Богдан Александрович, простите, но у вас глаза голубые, у доченьки серые. Вы блондин, а она темнее. И нос другой, и губы…
Говорю и тут же захлопываю рот, наблюдая, как мужские скулы заливает румянцем. Царёв вскипает, однако не желает кричать при ребенке. Сдерживается.
– Попросил бы вас… больше не затрагивать эту тему. Валерия. И учтите, по дому развешаны камеры, любое деяние как на ладони.
– В моей комнате тоже есть?
– В вашей нет.
– Тогда ладно, мне не жалко, – расслабленно хмыкаю и уже начинаю привыкать к загадочным выкрутасам Царёва. Перевожу внимание на малышку и вижу, что она задремала. – Папина доча…
Осторожненько укладываю девочку обратно в кроватку и решаю наябедничать Богдану чуть позже. Сегодня он явно на взводе. Нужно испариться поскорей с глаз долой, словно меня здесь и не было, и я только померещилось Царёву.
Разворачиваюсь и, прихрамывая, направляюсь вон.
– Постойте, Валерия Михайловна, – в секунду настигает меня и едва дотрагивается ладонью до поясницы, – пройдемте в мою спальню.
Глава 7
– А почему именно в спальню? Разве нельзя поговорить в кабинете? – задыхаясь, шепчу.
Но для Богдана мои намеки на несогласие не имеют значения. Его рука напрягается, а напор усиливается. Царёв удерживает меня за талию и пальцами давит под ребра, еще крепче прижимая к себе. Как подружку.
Он идет уверенно, но медленно, против воли ведет меня за собой. Подпрыгивая на здоровой и чуть касаясь пола больной ногой, я стараюсь упираться. Мне совершенно не нравится эта идея.
– Потому что моя комната, Валерия Михайловна, гораздо ближе к детской, – все еще недовольно рявкает Богдан. – А сон у меня чуткий. Понимаете?