Свеча на ветру

– Ну что, милая?

– Лихо мне, зябко.

– На, дитятко, выпей травку, выпей, моя ладушка.

– Зачем мне она?

– Сонная это травка.

Светлым, теплым туманом заволоклась изба. Дед знает толк в травах.

И снится ей, будто идет она лугом, и трава такая мягкая и pocная по ногам, туман предутренний, тонкий и свежий. Всходит она на высокий холм и хочет разглядеть сквозь дымку, что за ним. А туман мягкий, нежный, но все покрывает, все заволакивает… А ей до страсти надо знать, что там внизу и вдали. А туман все скрывает. Она просит… хоть бы солнышко поскорее выглянуло. И вот оно падает жарким лучом на нее, вниз, на зеленую траву под ногами. И будто голос стариков. «Не надо, не проси». А туман впереди и от солнца все гуще… И будто кто-то хватает ее за руку и силится удержать, и снова кричит – «не ходи», а она от солнца, от травы бежит в туман. И вместо утра темно, и крики, и скрежет зубовный. И под ногами огромная ночь… И огни… И чьи-то тени. И все мечется, зовет, и нет конца их страданиям.

Когда Гостята выехал из леса, многое вокруг переменилось. И то, что случилось на лесной дороге, показалось ему уже другим. Он остановился. Там ели задевали его, осыпали снегом, а здесь…Он смотрел на поле.

В земле поднималась и ширилась ее сила. И люди своим бессильным разумом пытались ее понять. Везде среди снега появлялись на земле коричневые проталины с первой травой. И от их раздражающего запаха, от солнца все оживало в сердцах беспокойно и ярко: и жажда счастья, и прошлая боль, давнее зло и добро, все, что, казалось забытым, поднималось в душах, как трава после снега. Весенняя сила земли тревожила, она приходила ко всем.

Земля была добра. Они напоили ее кровью. Земля была щедра…

И с той внезапностью, с которой рвались на земле неокрепшие узы человеческого счастья, нежности, жизни – с той же силой возвращала она эту извечную жажду.

Всадник вдохнул весенний воздух.

Пути ему ведомы, чащобы знаемы, и в степи половецкой телеги скрипят, как лебеди вспугнутые, неверная стрела нечистая в сердце летит. Человек в бою шепчет заговоры, а сейчас он не молится. Смотрит благодарно на родное небо… прояснело над полем необозримо.

Странна и свежа эта синяя нежность над снегами, среди серых облаков. Бог ли христианский, весна ли чаровница, стрибоги ли ветры приоткрывают небо. Слышится колокольный звон и он знает, не сожгли город, пока он странствовал.

Такова земля наша, велика и обильна, а покоя в ней нет. Не в огне ли дом твой, не угнали ли жену, не убьют ли самого в поле? Истоки нам ведомы, яруги знаемы. И ведомо, как реки мутно текут, и встает род на род, брат на брата. Он оставил позади и боры дремучие, и веси, и источники тайные. И в пути убьют, и сбережешь ли дом свой от беды? Велика земля и обильна.

И потому всегда поднимает воин благодарный взгляд к голубеющему небу перед тем, как подойти к порогу. То в крови от дедов и прадедов.

Ибо велика земля наша и обильна, а покоя в ней нет.

Всадник повернул коня к городу.

Далеко кругом синели луга, над ними, на высоком холме, зажатые между стен теснились деревянные избы, церкви, белел храм. Была жизнь.

Еще приближаясь к городскому посаду, услышал Гостята разноголосый шум. А когда. проехав высокие ворота, поскакал по узкой улочке, перезвон, перестук, крики, ругань, песни, совсем оглушили его. Тихий, опасный лесной путь был теперь позади. В низеньких избах ремесленники раскрыли двери навстречу пьяному, вешнему солнцу и оттого весь звонкий серебряный перестук мастерских и кузниц хлынул на улицу. В нем чудился свой лад.

Тут и злато-серебро выделывают, мехи раздувают. Телеги скрипят с товарами.

Шум, гам.

А стука-то…

Звенят молоточки по Руси, строятся храмы, светлые, веселые, куются чаши-братины, чтобы потом залить их золотым медом и пустить из рук в руки, звенят молоточки… И сделают красавице-лебедушке золотые подвески – да для ее ли красоты золота мало, смотрится в медное затейливое зеркальце – «есть ли меня краше?».

И товарами узорчатыми богата Русь…

Стук, звон.

Радостное и весеннее чувство, которое охватило Гостяту при въезде во Владимир было так сильно, что даже та история с убитым вирником не мешала ему. Казалось, все темные и кровавые тайны, которые прятали люди, разогнало веселое солнце. Остановившись около избы горшечника, Гостята разглядывал хитро изукрашенные кувшины и чаши, видные сквозь широко раскрытую дверь. С тех пор, как восемь лет назад князь Андрей поселился в городе Владимире, жизнь здесь изменилась. Приехали ремесленники , купцы из разных городов и даже из дальних стран. Эта кипучая деятельность кому-то нравилась, а кому-то нет. Особенно после того, как год назад Золотые ворота обрушились на людей, на празднике в их честь . Говорили, что княжьи тиуны, вирники и слуги разворовали серебро, которое должно было пойти на строительство. Быть может, и Завида обвиняли в этом?

Гостята вслушивался в шумную городскую суету. Она всегда радовала его, особенно после дальней дороги. Но мысли о Завиде снова вернулись к нему. Он думал, дивно ли если муж погиб на войне, так погибали многие, и юные мужи. Тот же убитый вирник был немолод, и вряд ли кто будет плакать о нем, как говорил староста из соседней деревни. Но смерть вирника сулила много дурного людям вокруг,даже тем, на чьей земле нашли его тело. Хоть горька смерть на войне, но там ведь все понятно: и кровь,и добыча,а здесь все опутано цепью платежей и обид. Недаром говорили, что земля наша погибает от вир и продаж. Со времен Правды Ярославичей должны жители верви, села, где найдено тело, платить виру, много гривен князю, если не найдут убийцу или вора. А то и дикую виру. Да уж, придумали князья способ увеличить свое богатство. Даже мертвецов не могли оставить в покое. Потому иногда и случалось, что переносили смерды труп подальше от своего села. И начинал бедный покойник путешествовать от деревни к деревне, пока какой-нибудь тиун не остановит это движение. И еще сложнее становилось найти виновного, «гнать след». И как круги от камня, брошенного в воду, разные люди вовлекались в поиски. И вот он, Гостята, тоже оказался втянутым в эту историю. Тот человек перед смертью просил: «Помоги отроку найти вирника Завида. Пусть он узнает у Завида про клад, книгу и камень. То его наследство». Вот и поговорил с вирником. Теперь-то что делать?

Но если вирник прятал что-то ценное, может, кто-нибудь еще об этом знал? Не за это ли его и убили? Надо послушать, что люди о нем в городе говорят.

Двое прохожих подошли к соседнему дому. В одном из них Гостята узнал Даниила с вершины холма. У него был надменный взгляд . а его богатое, хоть и потрепанное корзно не вязалось с разноцветным тряпьем, в которое был одет его низенький спутник. У того было лицо человека, много повидавшего на своем веку и не раз битого, а на губах бродила какая-то полудетская, хмельная улыбка. Он вышел на середину улицы и огляделся по сторонам.

– Эх, веселее веселого тут у нас в посаде.

– Может и так.

– Да ты смотри, Даниил, будто боярыня.

По улице медленно и гордо шла свинья с медным кольцом в носу.

– И кольцо-то как золотое.

Спутник Даниила присел на корточки, дернул ее за кольцо. Свинья остановилась и посмотрела на него, задрав пятачок. Но тут на улицу выкатилась телега, полная горшков. В ней сидел мужик, который пытался увернуться от колотушек разъяренной бабы, бежавшей за телегой. Она кричала на всю улицу, не обращая внимания на любопытных, высовывавшихся из дверей.

– Ты что, леший, за шершнем с метлой гонялся. Сказано было поднести горшки, а ты мух считаешь!

Даниил кивнул в ее сторону,

– Экая злообразная ведьма. Лучше вола ввести в дом, чем такую. Вол хоть ни слова молвит, ни зла смыслит.

Вдруг из-за изгороди выскочил козел, и прямо на воз, конь отпрянул, да на бабу, а горшки посыпались на снег. Воспользовавшись суматохой, мужик спрыгнул с телеги и убежал, словно его и не было. Со всех сторон собралась толпа – и началось: кто коня винит, кто бабу, кто мужика, а пуще все вместе козла, который недоуменно уставился на кутерьму.