Страница 4 из 29
Еще один драконий голос громовым хохотом прокатился по черепу Котильона и произнес:
– Осторожнее, Убийца, она мастерица обмана.
Котильон задрал брови.
– Обмана? Нет, пожалуйста, умоляю. Я слишком наивен и ничего об этом не знаю. Элот, я вижу, что ты еще в цепях, и все же во владениях смертных твой голос был слышен. Похоже, ты не совсем та пленница, какой была раньше.
– Сон опутывает самыми жестокими цепями, Узурпатор. Мои сны встают на крыло, и я свободна. И теперь ты хочешь сказать, что такая свобода была всего лишь обманом? Я потрясена, просто поверить не могу.
Котильон поморщился.
– Кальсе, а что снится тебе?
– Лед.
Почему я не удивлен?
– Ампелас?
– Дождь, который горит, Покровитель убийц, в глубокой тени. В жуткой тени. Теперь надо нашептывать пророчества? Все мои истины прикованы здесь, и только ложь летает свободно. И все же был один сон – тот, что еще прожигает плоть моего мозга. Выслушаешь мое признание?
– Мои узлы не такие гнилые, как ты думаешь, Ампелас. Пусть Кальсе слушает – рассказывай ему про свои сны. Прими этот совет как дар от меня. – Он помолчал, бросил взгляд на Идущего по Граням и снова повернулся к драконам. – Ну а теперь поговорим всерьез.
– В разговорах нет смысла, – сказал Ампелас. – Ты ничего не можешь нам предложить.
– Могу.
За его спиной неожиданно раздался голос Идущего по Граням:
– Котильон…
– Свободу, – сказал Котильон.
Тишина.
Котильон улыбнулся.
– Начало положено. Элот, ты будешь грезить обо мне?
– Кальсе и Ампелас получили твой дар. Они смотрели друг на друга каменными лицами. Была боль. Был огонь. Открылся глаз и заглянул в Бездну. Господин Ножей, моя родня в цепях… и напугана. Господин, я буду грезить о тебе. Говори.
– Тогда внимательно слушай, – сказал Котильон. – Вот как все должно быть.
Дно каньона, совсем не освещенное, тонуло в вечной ночи далеко под поверхностью океана. Расселины прятались во тьме; смерть и разложение мира сыпались вниз непрерывным дождем, и течения закручивали отложения жестокими водоворотами, которые вздымались, словно смерчи. Посреди затопленных скал тянулась равнина, а в ее центре мерцал бледно-красный огонек – одинокий, затерянный.
Остановившись, Маэль поправил на плече почти невесомую ношу и прищурился на невероятный огонек. Потом направился прямо к нему.
Безжизненный дождь, падающий в глубины, дикие потоки, поднимающие его снова к свету, где живые существа кормились в этом богатом супе и в итоге, умерев, возвращались на дно. Какой элегантный круговорот жизни и смерти, света и мрака, верхнего и нижнего миров. Словно кто-то все спланировал.
Теперь Маэль мог разглядеть у огня сгорбленную фигуру, протянувшую руки к сомнительному теплу. Мелкие морские обитатели роились у красного источника света как мошки. Огонь вырывался из дыры на дне каньона вместе с пузырьками газа.
Маэль остановился перед фигурой и, шевельнув плечом, сбросил завернутый труп на дно. Тут же мелкие падальщики метнулись к нему – и, внезапно развернувшись, бросились прочь. Спеленутое тело осело, подняв облачка ила.
Из-под капюшона донесся голос К’рула, Старшего бога Путей:
– Если все существование – диалог, почему так многое остается недосказанным?
Маэль поскреб щетину на челюсти.
– У меня – мое, у тебя – твое, у него – его, и все же мы не в силах убедить мир в его изначальной абсурдности.
К’рул пожал плечами.
– У него – его. Да. Странно, что из всех богов только он открыл эту безумную и сводящую с ума тайну. Рассвет придет… оставим все ему?
– Ну… – хмыкнул Маэль, – сначала надо ночь пережить. Я принес того, кого ты искал.
– Вижу. Спасибо, друг. Скажи, а что со Старой Ведьмой?
Маэль поморщился.
– Все как обычно. Она снова пытается, но тот, кого она выбрала… ну, скажем, Онос Т’лэнн скрывает глубины, которых Олар Этил никогда не может постичь и, боюсь, еще пожалеет о своем выборе.
– Человек в нем главнее.
Маэль кивнул.
– Человек в нем главнее. И это просто рвет сердце.
– «Перед разбитым сердцем даже абсурдность пасует».
– «Потому что слова опадают».
В сумраке шевельнулись пальцы.
– «Диалог тишины».
– «Который оглушает».
Маэль посмотрел в далекую мглу.
– Да чтоб этому Слепому Галлану с его поэмами…
По темному дну шагали армии слепых крабов, приближаясь к незнакомому свету и теплу. Маэль прищурился.
– Много умерло.
– У Эстранна были подозрения, а больше Страннику ничего и не нужно. Ужасная неудача или смертельное подталкивание. Все случилось, как она и говорила. Без свидетелей. – К’рул поднял голову, пустой капюшон повернулся к Маэлю.
– Так он победил?
Кустистые брови Маэля задрались.
– А ты не знаешь?
– Рядом с сердцем Каминсода все Пути – скопище ран и насилия.
Маэль посмотрел на запеленутый труп.
– Там был Брис. И через его слезы я видел. – Он долго молчал, проживая чьи-то воспоминания. Потом внезапно обхватил себя руками и нервно вздохнул. – Во имя Бездны, этих Охотников за костями стоило видеть!
Во тьме под капюшоном проявилось слабое подобие лица, блеснули зубы.
– Правда? Маэль, это правда? – прорычал он с чувством. – Еще не все. Эстранн совершил ужасную ошибку. Боги, да все совершили!
К’рул замолчал, потом вздохнул и снова повернулся к огню. Его бледные руки повисли над пульсирующим пламенем горящего камня.
– Я не останусь слепым. Двое детей. Близнецы. Маэль, мне кажется, мы не должны потворствовать желанию адъюнкта Тавор Паран оставаться неизвестной для нас, неизвестной для всех. Что это за страсть – все делать без свидетелей? Не понимаю.
Маэль покачал головой.
– В ней такая боль… нет, я не осмелюсь подобраться ближе. Она стояла перед нами в тронном зале как ребенок, скрывающий страшный секрет, с непомерным чувством вины и стыда.
– Возможно, мой гость знает ответ.
– Для этого он и был тебе нужен? Просто чтобы удовлетворить любопытство? Нравится подглядывать, К’рул? В разбитое женское сердце?
– Отчасти, – сознался К’рул. – Но не из жестокости и не от тяги к запретному. Ее сердце пусть остается ей, защищенное от любых поползновений. – Бог взглянул на завернутый труп. – Нет, эта плоть мертва, но душа остается сильной, пойманной в собственный кошмар вины. И я освобожу ее от этого.
– Как?
– Готов действовать, когда настанет время. Готов действовать. Жизнь за смерть, и ничего не попишешь.
Маэль шумно вздохнул.
– Тогда все падет на ее плечи. Плечи одинокой женщины. Армия уже побита. Союзники изнемогают от жажды предстоящей войны. А враг поджидает их всех, непреклонный, с нечеловеческой самонадеянностью, жаждущий пустить в ход идеальную ловушку. – Он закрыл ладонями лицо. – Смертная женщина, которая отказывается говорить.
– И все же они идут за ней.
– Идут.
– Маэль, у них есть хоть полшанса?
Маэль посмотрел на К’рула.
– Малазанская империя создала их из ничего. Первый Меч Дассема, «Мостожоги», а теперь вот Охотники за костями. Что я могу сказать? Они словно родились в другую эру, в потерянный золотой век. Возможно, именно поэтому она и не хочет никаких свидетелей – что бы они ни делали.
– О чем ты?
– Она не хочет, чтобы остальной мир вспомнил, кем они были раньше.
К’рул как будто уставился на огонь. Затем сказал:
– В темных водах не чувствуешь собственных слез.
Ответ Маэля прозвучал горько:
– А почему, по-твоему, я живу тут?
«Если бы не моя преданность делу и полная самоотдача, стоять бы мне со склоненной головой перед судом всего света. Но если меня обвинят в том, что я умнее, чем есть на самом деле – а как такое вообще возможно? – или, боги упасите, в том, что откликаюсь на каждое эхо, стучащее в ночи, как лезвие меча по краю щита, если, иными словами, меня захотят наказать за то, что я прислушиваюсь к собственным чувствам, что-то вспыхнет во мне как огонь. Меня охватит, мягко выражаясь, ярость».