Степанакерт-Сага

Сергей Огольцов

Степанакерт-Сага

Провинциальное Лето 98-го

Часть первая: Публичные Изъявления Неиссякаемой Признательности

______Кое-что о катаклизмах  (типа предисловия)

Четвертый фараон семнадцатой династии, Ахутдалуп Пти-Пси, владыка Верхнего и Нижнего Египтов, и прочая, и прочая—поддавшись на ухищренные мудрствования халдейских магов—поколе́бнулся в вере предков своих и восприял их заумную догму, будто бы всё, что ни на есть, сущее во Вселенной пребывает в непременной (пусть и не всегда ведомой) связи промеж собой и потому лучше не вмешиваться в естественный ход событий, дабы не повлечь цепь неожиданных, а может и ужаснейших событий…

Жене ж его, царице Нафталинти, на мудрость эту было в высшей степени чихать и когда любимейший из ее котов (имя коего поглощено бездонной глубью веков) занемог, она не стала дожидаться, чтоб он естественным ходом сдох и, оставя без внимания гримасу недовольства царственного мужа, призвала жрецов врачевателей, каковые предписали промыть коту кишечник через прямой проход по правилам традиционной медицины.

Наутро фараон влетел в покои Нафталинти и укоризненно воскликнул на нее, потряхивая листом папируса источавшего запах свежей типографской краски: – Вот те и коту клизма! А Атлантида-то – тю-тю… Утопла! Мать твою блин!  ___

Поделка эта (типа, эпиграф к, типа, предисловию) сложилась в 89-м году, после природного катаклизма – Большого Армянского землетрясения, незадолго до катаклизма политического – карабахской войны.

Впрочем, на карабахских дорогах уже вовсю разворачивалась "каменная война": метание камней по проходящим машинам и автобусам.

Следом пожаловали 4 года войны современной, на уровне нынешней цивилизации – с артиллерийским, ракетными, авиационными бомбардировками.

Мир почти не заметил этой войны, шума в нём и без неё хватало – трещала по швам и (в очередной раз) перековывалась в новые формы Российская Империя.

Вобщем, мировая общественность так до конца и не разобралась: кто же они такие—карабахцы? Некоторые говорят, что это коренное население данного региона.

Не стану спорить, а просто представлю ещё одно определение: карабахцы – корневой народ данной планеты.

Как понять?

На взгорке у въезда в Степанакерт высится композиция скульптора Саркиса Багдасаряна: две рядом стоящие скалы: одна – в виде головы бородатого лысого мужика, другая – повязанной платком женщины. Народ прозвал это творение "Дедо-Бабо", официальное же его наименование "Мы и наши горы".

Однако, при переводе с армянского упущено слово "есть", следовало бы так: "Мы и есть наши горы".

Древние горы. Древний народ. Приходили сюда завоеватели, устанавливали свои владычества. Насаждали вероисповедания. Тысячелетиями сменяли друг друга владыки, империи, веры…

А после всего этого водитель КРАЗА Гурген, мой сосед по Степанакерту, знакомя со своей родной деревней, показал на склон противоположной горы и сказал:

– В каменном веке наша деревня вон там была, а теперь тут живем.

Это не было похвальбой, просто деловая информация. Но какой самый старинный аристократический род укажет родовое гнездо сопоставимой древности?

Здесь корни человечества. Живые корни.

И в этом, пожалуй, разгадка тому, как 80-тысячный народ выстоял против державы с населением в 7 миллионов. Человечество, не разумом, а чем-то ещё, прочувствовало – нельзя вырывать корни, свои же собственные корни.

А в общем, карабахцы—люди, как все. Значит можно их любить, или на них сердиться, или писать о них же.

Предвижу упрек: взялся писать про карабахцев, а вон сколько про себя да про своё.

Но, во-1-х, я карабахец не с прошлого года

А во-2-х, не важно о чём, а важно как. Стиль изложения у меня исконно карабахский, его перенял я работая переводчиком в местной газете.

Передовицы Максима Ованисяна научили меня, что читателю бывает по душе, чтоб его интимно приобняли за плечо и доверительно, по-свойски так, молвили б: "Браток, да мы ж с тобой…" Очерки Сусан Атанесян показали до чего оживают строки, коли подать в них чёткую бытовую деталь. А задумчивые статьи Наиры Айрумян привили вкус к философической созерцательности.

Пройдя такую школу, грех было бы не сложить памятник карабахскому стилю, чем и является данная композиция с длинновато-конкретным названием "Провинциальное лето 98-го", составленная из данного, типа, предисловия, двух, типа, введений и семи очерков сработанных в лето обозначенного года.

Ну, и довольно объяснений – моё дело сделано: ляв кац1, дружище читатель!

1998112

Студенчество Сегодня: Цели и Взгляды

Пространство и время – дело тонкое, а уж тем более на Востоке. Они порой в такие тут гордиевы узлы сплетаются, уж до того ж извивисто здесь лабиринтятся, что и с комапасом не различишь вход от выхода.

Пространство, что ни день, фамилию меняет: то буферное оно, то жизненное, то автохтонно-этническое. У времени свои фокусы: козлёнком резвеньким скачет, туда-сюда-обратно, из часового пояса гео-физического расположения в область экономической целесообразности, но в тот же миг, даже и не мекнув – скок! –  в учёт политических реалий региона.

Ох, непросто местному руководству сделать выбор: на чьё летнее время выгоднее переключаться – ереванское или московское?

При подобных раскладах этих тонких материй ухо надо держать востро; в чехарде такой неизвестно где и окажешься, войдя в какую-нибудь из дверей – может в комнату какую-то угодишь, а может и в пустыню, лишь бы не в жерло действующего вулкана…

Однако же, на этот раз, вроде б, пронесло и, одолевая последние метры пропыленного, пронизанного аравийским зноем пространства, наступаешь на дребезжащую железом приспособу для оскребания подошв, восходишь на три ступени к распахнутым настежь дверям и, миновав остеклённость входного шлюза-отстойника, окунаешься в пленительную прохладу и освежающий полусумрак в стиле королевских дворов эпохи Реформации; глаз—все ещё оглушенный слепящим сверканием оставшегося на улице светила—сразу и не разберёт: испанский ли это Эскуриал, или Лувр в Париже.

Под сенью мглистых сводов неспешно журчит дворцовая жизнь. Придворные красавицы плетут свои интриги меж массивных квадратных колонн, сплотясь в говорливые группки, безошибочными взглядами оценивая узорчастые туалеты подруг-соперниц: все, что для прихоти обильной подвозят торговые караваны из Ирана и прочих полдневных стран.

Ах, что за чудо необъяснимое эти наряды! Это ж умудриться надо – одеться так, чтоб всё оказывалось на виду, впечатляя безутайным облеганием пышных форм и прозрачной драпировкой плавных линий.

А от роскошностей всех парфюмерных ароматов и сладостных благоуханий нос мгновенно впадает в восторг и экзальтацию, вот-вот с ума сойдёт, с него станется.

Да окажись тут Николай Васильевич Гоголь, в этом цветнике, в этой немыслимой помеси розария с колумбарием, то захлебнулся б классик собственной слюной, а если б, всё-таки, случайно удалось откачать беднягу искусственным дыханием рот-в-рот, то он—не сходя с места—тут же б спалил и первую часть "Мертвых душ", а вместо них принялся б строчить продолжение к "Коляске"; как минимум в трёх томах.

По каменным плитам зала браво прохаживаются военные (но без шпаг – Ришелье запретил дуэли). Не менее бравая, хоть и не облагороженная воинской униформой, придворная молодежь мужеска пола старательно их не замечают, хотя порой и братаются для составления проектов предстоящих пирушек. Военная косточка – сердцевина всякой веселой компании, рискованных предприятий да и просто дворцовых переворотов.

1

Ляв кац, на карабахском армянском – “1) будь здоров! 2) не балуй!”.