Страница 62 из 68
Василий Иванович Шуйский, коренастый, с черным юношеским пушком на щеках и подбородке (пожалуй, самый невзрачный и смирный среди братьев), первым попался на глаза Ивану Петровичу, когда тот прибыл на государев двор.
— Горькие вести, — доложил родичу юноша, хлопая близорукими глазами. — У Торопца Баторием разбит князь Хилков. Государь зело гневен! — И поежился, представляя, каково сейчас там его старшему брату.
— Воевода жив? — осведомился Иван Петрович тут же. Ведь скольких уже потеряли на поле боя!
— Жив, спасся с остатками отряда. Но воевода Черемиси-нов, любимец государев, попал в полон…
Иван Петрович перекрестился, вновь подумал о своем вчерашнем назначении, вспомнил свой сон и тут же отогнал эту мысль. Сперва надлежало пережить этот день…
Иоанн тем временем, ни на день не отлучаясь от управления государством (тем более, когда на русских землях враг!), исполнял свой давний замысел. Уже полгода вынашивал он идею попросить влиятельного европейского правителя быть посредником между ним и Баторием в обсуждениях мира, ибо послов к нему слать бесполезно. Верные советники подсказали государю, что упрямого венгра-католика может смирить его духовный глава — папа римский. Ему-то и диктовал Иоанн послание, едва узнав о поражении Хилкова под Торопцом. Царь знал, что папа и император Священной Римской империи Рудольф давно пытаются создать коалицию против Османской империи. Потому он писал:
"Желаем впредь с тобою, папой римским, и с братом нашим, Рудольфом цезарем, быть в единстве против всех басурманских государей".
Далее он писал, как бесчестно с его послами обходится "Стефан Обатур", как послы папские и имперские с ним говорят о мире на христианской земле, в то время как полки Стефана и его союзники татары льют нещадно христианскую кровь и жгут русские города.
"Прикажи, дабы Стефан с басурманскими государями не складывался и кровопролитие христианское не учинял". Взамен Иоанн обещал льготы и беспрепятственный проезд итальянским купцам в Персию через его земли.
— Назавтра вели Истоме Шеврыгину прибыть. Помнится, хвалил ты его, — приказал Иоанн появившемуся на мгновение Щелкалову, когда государя уже облачали в узкий золотистый кафтан — Большой наряд он уже не надевал во время свадебных торжеств, лишенных всеобщего внимания. Поклонившись, дьяк, не оборачиваясь спиной к государю, покинул палату. Андрей Шуйский, одевая царя, искоса наблюдал, как обрюзгший, потучневший старик преображается в великолепном наряде, но в лицо Иоанну старался не глядеть — вперив очи в пол, он старательно застегивал многочисленные золотые пуговицы царского платья, силясь не выдать трясущихся пальцев. Однако государь, кажется, заметил волнение молодого вельможи, но оставил это без внимания, погруженный в свои мысли…
Настал час торжества. Палата, где стоят полные угощений и различных яств столы, сверкает золотом и серебром одеяний, взмывают вверх драгоценные кубки, звучит музыка. Невеста, лица которой почти не видно из-за украшений, сидит набеленная, с выведенными сурьмой бровями, вся в шелках и жемчуге, который сверкает во множестве и в свадебном сарафане, и в высоком головном уборе. Еще совсем юная, как молодое деревце, которое только-только начало расцветать, она сидит рядом с усталым и мрачным стариком, вымученно улыбающимся в ответ на здравницы.
Вымученно улыбаются здесь многие, более всех — государева родня. Царевич Иван, коему выпала роль свадебного тысяцкого, мрачно и недобро глядит на "молодых". Недобро глядит в ее сторону и Ирина Годунова, жена царевича Федора (вместе они в роли посаженных родителей со стороны государя). Сколько лицемерия в услужливых поклонах и улыбках! Кажется, веселы лишь Нагие, многочисленная родня коих сидит за столом, и слабоумный царевич Федор, по-детски искренне испытывающий счастье за своего отца. Василий Шуйский, дружка жениха, и Борис Годунов, дружка невесты, кажется, соревнуются, кто лучше будет справляться со своими обязанностями. Но они веселы, словно старые приятели переговариваются о чем-то, смеются, однако надолго не покидают "молодых". Боярыни, жены ближайших к государю вельмож, сидят за столом невесты, перешептываются, искоса глядят на несчастную Марью, которая изваянием восседает рядом с супругом в высоком кресле ни жива ни мертва.
Иван Петрович, сидя на почетном месте, тоже смотрел на Марью, на эту несчастную девочку, волей старого деспота втянутая в пучину придворных интриг и пересудов. Почти не притрагиваясь к еде, князь бегло всматривается в лица гостей, жующие, смеющиеся, перешептывающиеся, видит, как придворные мечут ненавистные и оценивающие взгляды в сторону Марии. На минуту он вспомнил о поражении князя Хилкова, о взятии Великих Лук и подумал с отвращением, что здесь, в Москве, это мало кого касается, потому так легко и обычно они могут плести интриги, завидовать, беззаботно обсуждать друг друга, перешептываясь. И в голову тут же врезались воспоминания о сне, который видел он минувшей ночью, вспомнилось, как во сне звероподобные гости государевы жрали со стола, словно свиньи, вспомнил их смех, и едва ли не воочию узрел это здесь.
"Так вот кого защищают ратники на окраинах государства? Вот за кого проливают кровь!" — пронеслось в голове, и князь залпом опрокинул в себя небольшой кубок с вином.
Еще кое-что приметил он еще едва ли не сразу, как гости начали рассаживаться за столами. Двор заполонили безродные дворяне, которые нынче на равных служат с потомственными князьями и боярами. Вот сейчас основное число гостей составляли многочисленные родичи Годуновых, Нагих, Бельских. Еще полвека назад о таком и помыслить было нельзя, а теперь! Да, надломил государь боярскую власть, дозволил добиваться высших государственных чинов не только по происхождению, но и благодаря исправной службе. Как один из самых родовитых вельмож Иван Петрович с презрением относился к этому и искренне верил, что с приходом к власти этого мрачного, забитого отцом царевича Ивана что-то на Руси изменится и представится возможность вернуть старые порядки…
Позже князь стоял у постели, ждал, когда приведут молодых. Время тянулось неумолимо долго. Наконец в сопровождении дружек и тысяцкого Иоанн и Мария приблизились к покоям, где все уже было готово для первой брачной ночи — об угощениях, снопах и постели позаботился лично Иван Петрович. Сейчас, наблюдая за тяжелой походкой дряхлого царя и молодой невестой, он с отвращением подумал о том, как старик вскоре овладеет этой молодой плотью. Благо лица он своего не показал, когда приблизился государь — кланяясь, князь опустил голову как можно ниже…
Едва все закончилось, Иван Петрович поспешил домой. Там он переменил платье и без промедления начал собираться в дорогу. Мария, снаряжая мужа, всполошила весь дом, суетливой наседкой носилась по терему, раздавала наказы дворовым девкам и холопам. Обнять Ивана она уже смогла, когда он, облаченный в дорожную сряду, стоял во дворе и был готов садиться в возок. Не ведая, увидит ли мужа вновь (каждую минуту помнила, что ему доверил государь защищать Псков, все думала о проклятом короле Стефане), разрыдалась, уткнувшись лицом Ивану в грудь. Князь торопливо утешал жену, вытирал слезы, просил молиться и ждать. Наконец она замолкла и сама его отстранила.
— Храни тебя Бог, — крепясь, молвила она, глядя мужу в глаза и с достоинством подняв подбородок. Иван Петрович открыл дверцу возка, и она крикнула ему напоследок:
— Понесу я, чувствую. Буду молиться, дабы был отрок. — И почти улыбнулась, силясь не показывать дрожание губ. Князь, замерев, улыбнулся счастливо и хотел было снова броситься к супруге, но она, угадав его намерения, отступила сама и молвила:
— Не надо! Езжай! От долгой разлуки тяжело потом, больно! Езжай!
Когда возок тронулся, Иван Петрович глядел в окошко на свой удаляющийся двор и думал о том, что понял наконец, за кого надобно драться с Баторием. За эти знакомые до боли виды Москвы, которая так же вновь отдалялась, оставаясь позади, за свой дом, с потом и великими силами поставленный им на месте сгоревшего родового терема, за любимую супругу, за их будущего сына. Вот за что! Сжав кулаки, князь вновь подумал о предстоящих неизбежных событиях и мыслями о доме и будущем сыне придавали ему сил…