Пепел державы

Борис стремительно вышел в темный двор, где холоп уже держал под уздцы запряженного коня. Тихая морозная ночь, снег под холодным светом страшно разросшейся в темных небесах луны переливается блеском, словно покрытый алмазной пылью. Борис сунул остроносый сапог в стремя и, взмыв в седло, рванул с ходу во весь опор в раскрытые ворота своего двора.

Конь летит по пустым улочкам города, выбрасывая из-под копыт комья снега. Борис держится в седле прямо и уверенно, крепко сжимая поводья…

Лекарь Бомелиус не подвел, содеял все, как велел Борис. Как доложили верные Годуновым люди, Бомелиуса сначала подвесили на дыбу, где вывернули ему суставы рук, а после, проткнув кожу его жирной спины вертелом, медленно обжаривали на огне с нескольких сторон, и он, визжа от боли, сказал, что бежал по увещеванию Бориски Тулупова, который затеял заговор против государя. Он терял сознание, его окатывали водой и снова поджаривали, а когда он уже ничего не смог говорить, его, обугленного, с отваливающейся кожей, обнажавшей кроваво-красное мясо, бросили без помощи на гнилую солому. Борис, толкнувший его на эту страшную авантюру, уже и не думал спасать полуживого лекаря, который, возможно, умирал в эту самую минуту. Он сделал свое дело и уже был не нужен.

На допросе, говорят, присутствовал сам царевич Иван Иоаннович, но руководил всем Афанасий Нагой, еще один верный соратник государя, который только-только набирал силу при дворе, оставив свою прежнюю должность. Он долгое время был русским послом при дворе крымского хана в самые трудные годы и сумел себя проявить, чтобы его заметил и приблизил к себе государь. Вон как расстарался теперь, человека заживо сжег! Видать, ему теперь и вести это дело далее вместо отстраненного от Сыскного приказа боярина Умного-Колычева (за дружбу с изменником Бомелием, не иначе).

Вдали, над пустынным противоположным берегом закованной в лед реки, виднелись купола собора Новоспасского монастыря. Копыта звонко застучали по деревянному настилу моста, и Борис еще раз ударил коня под бока, не чуя той стремительности, с коей его уже нес верный аргамак…

В это мгновение Борис думал о том, что расправа над Тулуповым, его давним врагом, близка как никогда. Вспомнил он, как Тулупов, ухмыляясь ему в лицо, заявил при всем дворе (много тогда кого из вельмож собралось в государевом дворце), что невместно ему служить подле безродной крысы, как грязью поливал все их семейство, а Дмитрия Годунова, дядю Бориса, хватал за бороду, грозясь скормить его свиньям. Вспомнил, как на ухо Борису Тулупов шепнул: "Думаешь, ежели женился ты на этой суке, дочери вшивого Малюты, ты силу обрел? Да я тебя раздавлю!" Это было до того, как Ирина, любимая сестра Бориса, вышла замуж за царевича Федора. Ныне он не осмелится так высказываться о государевой родне, но Борис не забыл и не простил ему прежних оскорблений.

Вспомнил он и разговор с Малютой незадолго до его гибели под стенами шведской крепости:

— Бориска Тулупов — наш первый враг!.. Вот она, власть! Взял — держи! Держи крепко! Чуть ослабишь хватку — погубят тебя. Не пожалеют — погубят. Потому ты сам должен…

Вспомнил отчетливо и кулак, коим Малюта тряс перед его лицом, еще молодого тогда, несведущего в придворной борьбе юноши. Тулупову повезло — его борьбу с беспощадным Малютой пресекла гибель последнего. Кто знает, как бы все обернулось…

Став, по сути, наследником Малюты, Борис и унаследовал его врагов, которые стояли у него на пути к вершине власти. Да, ведь именно туда клан Годуновых стремится попасть. Любой ценой.

Перед могучей деревянной стеной монастыря Борис натянул поводья и повел разгоряченного коня шагом к открытым воротам. Любой ценой… Самую дорогую цену он уже заплатил, как ему казалось тогда. Выдать замуж любимую сестру Ирину, такую светлую жизнерадостную красавицу, за убогого царевича Федора, который не покидает своих покоев и сидит там в окружении книг и икон… Да, многое для этого содеял дядя Дмитрий, да, упрочилось их влияние при дворе… Но Борису было невыносимо жаль дорогую Ирину. Он помнил ее скорбное лицо на свадьбе, помнил катившуюся по бледной щеке слезу. И сейчас Борис замечает, как старается она улыбаться при встрече с братом, но в глазах ее он видит неизгладимую тоску, словно Ирина уже себя похоронила. И ради чего?

Бориса давно ждали. Едва въехав на двор монастыря, он тут же спрыгнул с седла и, бросив поводья в руки подоспевших монахов, ринулся к владычному терему архимандрита Иова, своего верного друга.

Блюдя чин, Борис склонился перед священнослужителем, прося благословения, поцеловал его жилистую руку и лишь затем, когда за ними закрылась тяжелая деревянная дверь, они обнялись, и Иов пригласил его за свой стол.

Угощения были скромными. В глубоких тарелях лежали сушеные яблоки и грибы, моченые ягоды, квашеная капуста. В кувшинах налиты были квас и теплый медовый сбитень.

Судьба была благосклонна к Иову. Постриженный старицким архиепископом Германом еще в юном возрасте, он стал верным учеником и последователем прославленного наставника своего[6]. Сам государь заметил его, когда посетил Успенский монастырь в Старице, где архимандритом был тогда Иов. Вскоре он уже был настоятелем Симонова монастыря. В те годы Борис часто наведывался туда на богомолье, где сумел познакомиться с Иовом, обретя таким образом для себя духовного отца, коему мог полностью доверять. Совсем недавно, в канун своего сорокалетия, Иов был назначен архимандритом Новоспасского монастыря.

Иов, статный и крепкий, величаво восседал за столом, опершись на свой посох. Борис, раскрасневшийся от мороза, пил, обжигаясь, сбитень.

— Привык к новой обители? — вопросил он, поднимая глаза на Иова.

— Для меня любой монастырь — дом. Ничего… Добрый был до меня настоятель, все в чистоте и порядке держал здесь, так что мне лишь поддерживать надобно сие, — улыбнувшись краем губ, отвечал Иов и, погодя, вопросил:

— Что привело тебя сюда в столь поздний час, сын мой?

Отставив опорожненную чару, Борис уронил голову на грудь.

— Зло я затеял против недругов своих. Боязно мне…

— Чего ты боишься? — вопросил Иов.

— Крови боюсь… Боюсь того, что за этим последует… Не хотел я ничьей смерти… Клянусь, не хотел!

— Может, смилостивится государь над Тулуповым? — произнес вдруг Иов, обо всем догадавшись. — Грешно еще живого человека оплакивать… Не гневи Бога!

— Скажи, отче. — Борис поднял на него блестящие от слез глаза. — Господь отвернется от меня, ежели… Ежели придется мне…

— Обрекать на гибель? — вопросил Иов.

— Да…

Насупив густые брови, Иов молчал. Он не знал, чем утешить Бориса, ибо понимал, что не сможет отговорить его от этого шага. Еще чистая, как он считал, не замаранная кровью душа металась, не решаясь переступить последнюю черту.

— Верую, что помыслы твои чисты. Что во имя державы нашей решишься ты на столь страшный шаг, хотя ничем нельзя оправдать душегубство. Молись, сын мой, мужайся. Опосле Господь всех нас рассудит, сие неизбежно.

— Стало быть, лучше позволить душу свою обречь на вечные муки, чем при жизни наблюдать за гибелью державы посторонь? — с надеждой вопросил Борис.

— Об этом, как я говорил, рассудит Господь, нам же надобно при жизни выполнять свой долг исправно…

— Митрополит Филипп боролся против опричнины и сгинул в заточении. Нынешний митрополит Антоний безучастен ко всему, что происходит в державе… Кто из них прав?

— Я не знал Филиппа, не ведаю до конца, каков Антоний, — приглушив голос, ответил Иов. — Многие недовольны Антонием. Сие точно знаю, хоть о том не говорят во всеуслышание. Считают, что сей муж не обладает силой духа и смелостью, коими должен обладать истинный владыка, что ежели государь вновь начнет урезать права духовенства, то он не вступится. И ничего с этим поделать нельзя. Потому не могу сказать тебе, что лучше. Ежели ты понимаешь, что иного пути нет, и ты это делаешь не токмо во благо себе, иди до конца. Но не проси на это моего благословения!

6

Эти события описываются в романе "Кровавый скипетр".