Пепел державы

— Хороший выстрел! — похвалили его товарищи и двинулись дальше, вскинув мушкеты на плечи. Мельком взглянули на труп, лежавший под убитым только что московитом. Кажется, судя по одежде, это был пушкарский голова. Лицо присыпано землей, но среди грязи отчетливо видны были его потухшие открытые глаза.

Над полем боя звучал победный рев сигнальных рожков.

Глава 13

Узнав о поражении под Венденом, Василий Юрьевич Голицын тут же вернулся в Москву, кою покинул накануне по хозяйским своим делам. Бросив все, князь мчал домой, желая узнать о судьбе брата Ивана и тестя, князя Сицкого.

Колкая снежная крупа сыпала стеной с поздней ночи, и к утру вся Москва была белая, притихшая, обезлюдевшая. Ранним утром прибыв в город, князь опрометью ринулся к своим палатам, и чем ближе был час истины, тем тяжелее и страшнее было ему.

Скорбные лица дворовых слуг… Простоволосая Варвара, опухшая от слез, показалась в сенях, когда князь вошел. И, едва увидев мужа, она вскрикнула и разрыдалась, закрыв рот ладонью. Василий Юрьевич обнимал ее, перебирая всевозможные мысли в голове. Пугливо из-за лестницы, ведущей на второй ярус терема, выглядывали сыновья.

Уже позже Василий Юрьевич узнал, что брат Иван жив, но погиб отец Варвары, князь Василий Андреевич Сицкий, и она уже несколько дней безутешно оплакивает его. Также Василий Юрьевич узнал, что Иван с позором бежал, бросив войско, и его по приказу государя прилюдно высекли на торговой площади вместе с другими бежавшими воеводами. Такой позор для князя Голицына был хуже смерти.

Еще "подлила масла в огонь" Варвара, когда князь решил навестить брата.

— Езжай! Токмо скажи ему, дабы ноги его больше не было в этом доме!

Василий Юрьевич редко был строг с женой, но теперь, видимо, надлежало поставить ее на место.

— Не забывайся! — сверкнув глазами, бросил князь, но Варвара не унималась:

— Пока мой отец погибал, брат твой, подобно зайцу, бежал! Мужик называется! Трус! Тьфу, будь он проклят! Ненавижу!

Она кричала, размахивая в забытьи руками, и злые слезы блестели в ее глазах. Не один год ее мучило презрение, с коим Иван Голицын относился к ней, бывшей жене Басманова, и ее детям от первого брака, и она ненавидела деверя за это, однако никогда не смела выказать свою нелюбовь. Ныне смерть отца, служившего под началом ненавистного ей Ивана, разрушило все преграды, и Варвара обильно, с наслаждением, изливала из себя всю накопившуюся ненависть, словно выдавливала гной из ноющей раны.

— Замолчи! — сквозь зубы процедил Василий Юрьевич с вытаращенными от гнева глазами. Он чувствовал, что, ежели жена еще что-нибудь позволит себе сказать, он впервые в жизни поднимет на нее руку. Но она не сказала — захлебнувшись в рыданиях, она выбежала из горницы, изо всей силы шваркнув дверью. Василий Юрьевич, стиснув кулаки, злобно глядел жене вслед. Надобно было перевести дух.

Выйдя на крыльцо, князь увидел сидящего на ступенях пасынка Петю, старшего дитя Варвары от первого брака. Мальчик, спрятав лицо в поджатых коленях, тихо плакал, но, услышав отворившуюся дверь, оглянулся воровато и торопливо утер лицо. Князь сел подле него, тяжко вздохнул. Будучи в частых и долгих разъездах, князь Голицын едва мог наблюдать, как растут его дети. И сейчас он подметил про себя невольно, как Петя становится похож на Федьку Басманова, покойного отца своего! От этого ранее было не по себе, когда в приемном сыне князь угадывал черты грозного государева опричника. Но это давно ушло — Петя и Ваня стали для князя родными детьми. Разве виновны они в преступлениях своего отца? На мгновение вспомнилось презрение брата Ивана к ним, и от этого стало не по себе, мерзко.

— Ты чего тут, Петя? — вопросил тихо Василий Юрьевич. Мальчик отрицательно помотал головой, не желая показывать свои чувства, но вдруг проговорил жалобным, дрогнувшим голосом:

— Мне дедушку Василия… жалко…

Для князя эти слова были подобно уколу ножа в сердце. Скорбно опустив голову, он привлек Петю к себе, и мальчик, уткнувшись ему в плечо, разрыдался вновь.

Над укрытым снегом городом гордо и ясно светила полная луна, огромная и холодная. На мгновение Василий вспомнил добродушно улыбающееся лицо покойного Василия Сицкого, представил его убитым среди груды окоченевших человеческих тел, заметаемых снегом, поедаемых зверями и птицами, и стало совсем муторно на душе. Не приведи Господь!

Утром Василий Юрьевич все же отправился к брату. Иван был похож на побитого пса — изможденный и мрачный, он встретил брата в сенях и тут же кинулся ему в объятия. Судя по тяжкому духу, сорочку он не менял уже несколько дней. Иван подумал было с гневом — отчего холопы не ухаживают за своим господином, но потом все понял. Едва кто-то из холопов сунулся к ним робко, Иван крикнул исступленно:

— Пошли все вон! Вон!

Жадно оглаживая брата, словно не веря его приходу, Иван затараторил:

— Васенька! Ты пришел! Пришел!

Со смятением Василий обнимал его, чувствуя жадно впившиеся в его спину пальцы, будто он был сейчас для Ивана единственным спасением от чего-то страшного и неизбежного.

Прошли в горницу, заперев двери. Иван уселся в кресло и уронил бессильно огромные руки свои на стол. Василий стоял напротив него, глядел на брата, не отведя взора, словно изучал его заново для себя. Иван поднял на Василия полный боли и усталости взгляд и проговорил тихо:

— Я рад, что ты пришел. От меня все отвернулись… Я так рад тебе…

— Кто отвернулся, Ваня? — твердо спросил Василий Юрьевич, силясь придать голосу твердости.

— Все! — кратко ответил Иван и, вновь опустив глаза, тяжело вздохнул. — Когда вызвал меня к себе государь, князь Мстиславский тоже там был. Он со мною даже здороваться не стал, отвернулся…

Василию больно было слышать это. Он молчал.

— Осуждаешь меня? — вопросил Иван, вновь подняв на него свои глаза. В них блестели слезы. Но Василий и ныне молчал, все такой же холодный, словно чужой.

— Меня вывели… — шепотом проговорил Иван, тупо уставившись перед собой. — На глазах всей Москвы… Пред собором Покрова… Пред всем народом… раздели и высекли, словно холопа… Как я кричал! Как было больно… Господи…

И он зарыдал, спрятав лицо в огромных ладонях. Так было странно это видеть — дородный, матерый, с проступающей первой сединой боярин плакал, словно безутешное дитя.

— Так скажи мне, почто людей бросил? — задал наконец давно мучивший его вопрос Василий.

— Это был ад! — выкрикнул вдруг Иван. — Казалось, они в один миг разгромили наше войско! Был туман, и я не ведаю, как они смогли атаковать нас! Я ничего не смог содеять! Ничего! Нас было мало…

Повесив на грудь голову, Иван продолжил уже притихшим голосом:

— Отвести целое войско мы бы не сумели… Я не ведаю, как решился на это… Крылатые польские всадники… Они просто вырезали несколько полков. Никто не может осуждать меня! — И вновь крикнул, подняв голову:

— Никто не смеет! Даже этот старый черт Мстиславский! Он там не был! Не был!

— Боюсь, мы с тобой не видели и доли того, что довелось видеть князю Мстиславскому, — жестко возразил Василий. — Охолонь, брат!

Помолчав, Иван врылся пятерней в свои волосы и проговорил едва слышно:

— Князь Сицкий… Он до сих пор у меня перед глазами… Я посыпал за ним, предлагал уйти со мною. Но он остался… Варвара теперь ненавидит меня?

Убрав от головы руку, Иван с какой-то надеждой взглянул на брата. Тот молчал. Вдруг скорбное лицо Ивана расползлось в ехидной усмешке, и он расхохотался, но не искренне, словно бес в него вселился.

— Все ненавидят меня за то, что я жив. Надо же…

И он смеялся во все горло, вперив в брата до боли печальные глаза — от этого зрелища становилось страшно. И вдруг, словно выплеснув последние силы, Иван замолк, потупил взор и сказал:

— Надеюсь, меня скоро отошлют на воеводство из Москвы. Моя честь навсегда умерла… И я с ней.

Он вновь посмотрел на брата, и от взгляда этого у Василия противный холодок пробежал по спине.