Страница 13 из 68
И то было верно. Завтра предстояло встречать прибывающего со своим двором в Москву касимовского хана, а ныне нового государя Московского, Симеона Бекбулатовича.
Глава 4
Небывалой пышностью, обилием драгоценных камней, дорогих тканей, мехами блистал двор нового русского "царя". Казалось, Москву со своим двором занял могущественный правитель Золотой Орды — настолько все пестрило и блистало вокруг! Симеон Бекбулатович, бывший касимовский хан, носивший до крещения имя Саин-Булат, по приказу Иоанна въезжал в государев дворец и по его же указанию занимал русский престол.
Симеон, задрав бритый подбородок, гордым взором черных степных глаз оглядывал встречавших его бояр и духовенство. Митрополит Антоний, полный и невысокий, шел впереди процессии, опираясь на посох. Его дряблые щеки, поросшие седой бородой, были красны от холодного промозглого ветра.
Спешившись, Симеон, облаченный в богатую песцовую шубу, под которой виднелся шитый золотом узорный кафтан, чинно подошел к митрополиту и склонился в ожидании благословения. Антоний дал ему поцеловать свою пухлую руку, прочитал над ним короткую молитву и перекрестил.
К самой службе, что проходила в Успенском соборе, прибыл государь, незаметно и скромно. Иоанн шел, постукивая резным посохом, в распахнутом бархатном опашне, прямой, твердо чеканя каждый шаг в остроносых высоких сапогах на высоких каблуках. Подле него, едва поспевая, семенила его придворная свита, среди коих многие узнали и робкого Богдашку Вельского, племянника Малюты и ныне ближнего слугу государева, и тучного Афанасия Нагого.
Иван Шереметев и Андрей Щелкалов, склонив головы наравне с другими боярами, переглянувшись украдкой, усмехнулись, мол, гляди, как голодные псы, новые приближенные государя обступили его со всех сторон, вцепившись в него мертвой хваткой. Заметили также и царевича Федора, идущую подле него жену, красавицу Ирину Федоровну, и движущийся следом за ней клан Годуновых. Все они шли на поклон новому "царю Московскому", но тоже, видимо, не осознавая до конца того, что происходит на самом деле.
— Здравствуй, государь наш и великий князь! Иванец, раб твой, приполз возрадоваться вместе с тобой твоему приезду! — громогласно выкрикнул царь еще на подходе к Симеону, и тот замер, еще не ведая, как себя вести. Разом смолкли все на Соборной площади, затаив дыхание, ждали, что будет дальше. Не выдержал Симеон, тоже поклонился Иоанну, но государь опередил его, поклонился еще ниже, едва ли не в самую землю, вместе с ним на колени, прямо в грязь, повалилась его многочисленная свита. Симеон стоял, обозревая склонившуюся пред ним всю московскую знать, и что-то перехватило внутри, сперло дыхание, и он едва не закашлялся от волнения, но сдержал себя.
Далее была служба, кою проводил сам митрополит Антоний, Симеон с супругой стояли на государевом месте, в то время как Иоанн был в толпе придворных, весь поглощенный службой. Никита Романович, стоя неподалеку от него, глядел на государя, замечая и его набрякшие веки, и рано седеющую бороду, и появляющуюся нездоровую полноту. Никита Романович думал о том, как будет вымаливать у него прощение для царевича Ивана, а сам пристально глядел, как рука Иоанна, крепкая и сильная, цепкой хваткой властно сжимает украшенный резьбой посох из рыбьего зуба…
В просторной палате, где начался богатый пир для многочисленной знати, Симеон восседал на государевом месте, уже как властелин, со снисходительной улыбкой общаясь с придворными. И пусть его величали уже государем, и падали в ноги, и кланялись с благодарностью, когда жаловал он кого-то вином со своего стола, все же Симеон был здесь чужим — это чувствовал и он сам, и его гости. Зато Иоанн был весел и улыбчив, словно радовался сброшенной с плеч великой ноше.
Бояре косо поглядывали на двух государей, находившихся за одним столом, и тихо переговаривались меж собой:
— Ведал ли Иван Великий, когда на Угре против хана Ахмата стоял, что правнук этого басурманина на престоле великих князей московских сидеть будет?
— Истинно, не ведал…
— И все же он Чингизид. Знатная кровь…
— А в ком из нас крови Чингисхана нет?
— То верно! Верно!
— Стало быть, и венчание на царство будет? Иль как?
— Государь Иоанн Васильевич все царские венцы велел вывезти отсель. Навряд!
— Дожили… Два государя у нас ныне…
— Почитай, один! Даже ежели Иоанн Васильевич выехал из Кремля, Боярская дума Симеону всю власть не отдаст. Уж он-то позаботится о том!
Говоривший кивнул в сторону князя Ивана Мстиславского, что по знатности своей сидел подле государева стола, дородный, величавый, всем видом своим олицетворявшим власть…
Иоанн не стал долго тешить самолюбие Симеона и вскоре, откланявшись, покинул стол вместе со своей свитой. Добродушная улыбка мигом исчезли с его лица, когда, стуча посохом, покидал он палату — это тоже многие успели заметить. Его провожали, как истинного повелителя — все повставали со своих мест, поклонились в пояс…
Никита Романович нагнал Иоанна в переходе, выйдя из-за угла, упал в ноги. Иоанн, остановившись, недовольно взирал на него, сдвинув черные брови.
— Великий государь, дозволь слово молвить! — склонившись едва ли не к полу, слезно молил Никита Романович. Годуновы, Бельский, Нагой надменно взирали на него из-за спины государя.
— Говори, — чуть погодя, медленно произнес Иоанн, задрав бороду.
— Пришел молить тебя о пощаде и прощении сына твоего, Ивана! Коварные люди опутали его незрелый ум, сбили с толку, но я ведаю — он никогда не желал зла своему отцу, государю нашему, а державе твоей, коей с рождения своего был он наследником, ничего не желал, кроме процветания! — Никита Романович, подняв голову, заглядывал с надеждой в каменное лицо Иоанна. — Токмо тому и учили мы его с братом Данилой, когда с дозволения твоего великого занимались мы его воспитанием. Ведаю, что сидит он в покоях своих под стражей, как узник. Дозволь мне, его престарелому дядьке, увидеться с ним, дабы убедился я в правоте своей. Иван зело честен с ближними своими — благо и это сумели мы воспитать в нем. Ежели я пойму, что он в действительности изменник, то сам, государь, попрошу тебя отсечь мою голову за то, что плохо воспитал твоего сына! Ведаю также, что Анастасия Романовна, покойная сестра моя и твоя супруга, не желала бы знать, что сын ее — изменник. Дозволь мне, старику, просить тебя помиловать царевича Ивана…
По изменившемуся лицу и взгляду опытным, цепким взором увидел Никита Романович, как что-то словно колыхнулось в душе Иоанна (показалось, будто блеснуло что-то в глазах даже), и понял, что разбередил незажившую рану.
— Встань, — велел Иоанн, двинув нижней челюстью, — не я государь отныне. Проси о том царя Симеона Бекбулатовича. Отныне он карает и милует подданных своих.
— Ежели надо, я паду в ноги кому угодно, — поднимаясь, отвечал Никита Романович, — я прошу тебя, государь, как отца — дозволь мне увидеть Ивана и сам помилуй его.
— Дозволяю, — бросил Иоанн и, ничего более не говоря, прошел мимо Никиты Романовича, ускоряя шаг. Склонив голову, боярин провожал его взглядом, ловил на себе беглые взоры государевой свиты, встретился даже глазами с царевичем Федором, что робко, с благодарностью, глядел на своего дядю, но не решался подойти к нему. Да и плотно обступившие царевича Федора Годуновы не позволили ему остановиться…
Едва Никита Романович прошел в покои Ивана, расталкивая опешивших стражников, царевич тут же бросился к нему и, обняв, разрыдался, почуяв, видимо, наконец свое спасение — всесильный дядя Никита не бросит его в беде! И Никита Романович, успокаивая его, оглаживая вздрагивающие плечи, все приговаривал:
— Все позади! Думал, я брошу тебя? Не позволил бы себе, не простил! Ты же как сын мне!
— Отец не простит меня, да? — сквозь зубы, утирая слезы, вопросил Иван.
— Сего не ведаю, но мыслю — простит. Он скоро со своим двором покинет Кремль, ибо в Москве новый царь…