Грешники

Хожу по дому абсолютно голая, не забывая поглядывать в любую зеркальную поверхность, включая электрочайник и чайную ложку.

Терпеливо жду, когда во мне вызреет правильная злость.

Не та, которая про истерики, вырванные волосы и зеленку с лицо.

Злость, которая никогда не давала мне упасть.

Меня — умницу, красавицу, с отличной фигурой и шикарной грудью, с перспективами и IQ в сто двадцать восемь единиц (такой вообще только у шести процентов населения!) собирались сделать каким-то… запасным аэродромом?

Я смотрю, как темно-коричневая струйка кофе из кофемашины постепенно наполняет чашку, и пытаюсь представить, что было бы, если бы правда так и не вскрылась.

Как он вообще думал нас совмещать?

У него бы внезапно заболела бабушка, к которой пришлось бы ездить на все выходные? Или начались бы срочные командировки? Мне даже в какой-то степени интересно прокручивать в голове возможные варианты развития событий. Это как посмотреть хорошее кино с ужасной концовкой и пытаться придумать свою, чтобы получить хоть какое-то удовольствие.

Телефон беру только вечером, часов в семь, когда буря во мне немного успокаивается, и я уверена, что не поддамся ни на какие «обеспокоенные сообщения» и попытки выяснить, что случилось.

А сообщений от него много.

Около двух десятков, и еще столько же пропущенных звонков.

«Что случилось?», «Я вижу, что ты читаешь мои сообщения, но не отвечаешь — это игнор?» «Маша, я же этого не люблю, я предупреждал!» «Детский сад!»

Я листаю их, повторяя заученные когда-то упражнения из дыхательной гимнастики.

Спокойно, Маша, не мешай актеру — он старается!

Но когда дело доходит до сообщений с фото, я останавливаюсь.

Внизу еще пять непрочитанных, но я залипаю на том, где Дима присылает свой рабочий стол с разбросанными бумагами, канцелярскими принадлежностями и пустыми коробками от фаст-фуда. Типа, это он сейчас на работе.

Я подвисаю настолько, что сохраняю фото и смотрю его из галереи уже увеличенным.

Это какой-то дурной сон.

Потому что на фирменных бланках — значок разорванной бесконечности.

Я его в страшных снах до конца своих дней буду видеть.

Это — эмблема «Эллипса».

Той самой конкурирующей конторы, куда Ленка слила выстраданную мной кровью и потом концепцию по работе с персоналом. Ту, которая должна была качественно повысить уровень сотрудников и привлечь новые перспективные кадры, остановить текучку в «ТриЛимб», над которой они безрезультатно бьются уже несколько лет.

Дима — и «Эллипс».

Дима — и его внезапное повышение до директора по персоналу.

Дима — и его хвастливые рассказы о том, что он внедряет новую прогрессивную концепцию.

Очевидно… ту, что они с Ленкой у меня украли?

Я пытаюсь вспомнить, говорила ли Призраку, кем и где работаю.

Почему-то помню, как отчаянно хвасталась.

Помню, что говорила о своей должности директора по персоналу, потому что мне всего двадцать пять и эта должно в такие годы — реальный, а не высосанный из пальца повод задрать нос.

Но я озвучивала место, где работаю?

Да или нет?

Нахожу нашу переписку, перечитываю — нет ничего.

Но…

Я помню тот наш разговор, когда просила его подождать еще хотя бы полгода, пока я сделаю карьеру. Тогда мы оба точно знали, о чем я говорю. Он еще как-то немного иронично шутил.

Медленно, преодолевая сопротивление внутреннего стержня, опускаюсь на кровать.

Забираюсь туда с ногами, прижимая к груди подушку. Вот так — как раз хорошо, потому что в груди жжет просто невыносимо. Как будто если я перестану прикрываться, выросший детеныш Чужого проломит мне ребра изнутри, чтобы проложить путь наружу.

Сначала меня предала лучшая подруга.

Потом меня предал мужчина, который мне нравился.

Сегодня я узнала, что они украли у меня мою работу.

А вот сейчас — самое страшное, самое… мерзкое и грязное.

Они оба… знали, что делают и кого обворовывают.

И это — не серебряная чайная ложка со стола.

Это — работа всей моей жизни!

Я роняю лицо в подушку, давлю рыдания, но они все-таки пробиваются наружу каким-то звериным воем.

Это предательство ломает меня до самого основания.

Скашивает, как травинку, которая просто попала под комбайн чужих амбиций.

Меня использовали, как какую-то… прокладку. Гадко и цинично.

Когда первая порция вытья немного сходит на нет, хватаю телефон, по памяти вбиваю номер Ленки. В голове слова уже складываются в нестройные предложения. Я уже «слышу», как она орет и истерит, разглядывая наши с призраком совместные фото…

Закрываю глаза, бросаю телефон куда-то под ноги и вытираю кулаками брызнувшие слезы.

У нас нет совместных фото.

Только его личные, которые он сам мне сбрасывал. До совместных мы… как-то не успели дойти.

Какая же мерзость, господи. Я с ним спала, я проводила время у него в квартире, в его постели, но для совместных фото мы оказались «недостаточно близки». И винить во всем этом мне абсолютно некого. Только собственную неосмотрительность.

Какое-то время я просто раскачиваюсь в постели, пытаюсь поймать какой-то успокаивающий ритм. Раньше это срабатывало, хотя, нужно признать — раньше меня никто так жестоко не учил жизни, как эта «сладкая парочка».

Долго, наверное, до самой полуночи, снова и снова выковыриваю из памяти все разговоры с Призраком, все разговоры с Ленкой. Она точно не знала, что у него роман с ее лучшей подругой — не с ее убитой самооценкой принимать такие вещи спокойно. Она слишком неуравновешенная, чтобы спокойно смотреть, как ее мужик крутит роман у нее под носом, да еще и с ее лучшей подругой.

Но Дима.

Он точно все знал. Я малодушно пытаюсь найти хотя бы один повод, почему это не так, но такого повода просто нет.

Он знал, кто я.

Знал, чью работу крадет.

Украл.

Утешал меня, когда я жаловалась на злую жизнь и нерадивую подругу.

А в конце еще и…

Я срываюсь с места, бегу в ванну и остервенело долго смываю с себя его невидимые прикосновения.

Ему мало было меня обокрасть.

Он решил вдобавок меня унизить.

Глава 28

В понедельник утром я собираюсь на работу как на войну.

Одеваю черную классическую тройку, блузку со строгим мужским воротом.

Собираю волосы в классически гладкий пучок.

Крашу губ любимым кроваво-красным оттенком помады «Дольче и Габбана» — он называется «Дьявол».

За уши — два пшика «Хорошая девочка становится плохой»[1]

Я не спала всю ночь, потому что вила вокруг себя кокон обид.

Старательно и очень прилежно, как отношусь ко всему, что делаю.

Кроме, как оказалось, людей, которых неосмотрительно впускаю в свою жизнь, но я выучила и этот урок.

Глядя на себя в зеркало, мне нравится то, что вылупилось из этого кокона утром.

Я готова к ответному удару.

Кто-то может тысячу раз говорить, что месть — это не благородно, малодушно и некрасиво.

И я даже соглашусь с этим.

Потому что не собираюсь мстить, нет, нет и нет.

Я собираюсь дать сдачи. Подлецов нужно наказывать, пока они не подумали, что Вселенная ничего не видит и не слышит.

А потом я обязательно прощу и Ленку, и Диму.

Может быть.

На работу приезжаю вовремя и прямо на стоянке сталкиваюсь с Гариком, который как раз выходит из своего «Ленд-Крузера». Замечает меня и быстро спешит навстречу, чтобы вежливо прикрыть зонтом от мелкой снежной крупы.

— Доброе утро, Маша. — Смотрит на меня с неприкрытым восторгом, который — чего уж скрывать — приятно тешит мое разбитое в хлам женское самолюбие. — Выглядите просто… Это помада, да? В ней все дело?

— Доброе утро, Игорь Сергеевич, — улыбаюсь в ответ и как бы невзначай подаюсь к нему, чтобы он мог ближе рассмотреть мои дьявольски-красные губы от «Дольче». — Она немного не по дресс-коду, наверное?

Гарик наклоняет голову, изучая мои губы так пристально, что я почти чувствую его пахнущее крепким кофе дыхание.