Грешники

Она, наконец, набирает воду в чайник и достает чашки.

Мы кое-как даже поддерживаем разговор: мать рассказывает о своих вечно скандалящих соседях справа, о постоянно воющей собаке соседей сверху, о том, что дворничиха плохо посыпает дорожки. В общем, как обычно. Нахваливает только чужих внуков и детей, которые устроили личную жизнь, сопровождая каждую «счастливую историю» фотографиями в «Одноклассниках» своих подруг. И не упускает случая пожаловаться, что ей-то как раз похвалиться и нечем.

— Как у тебя с работой? — наконец, интересуется моими делами. Но стоит мне открыть рот, задает следующий вопрос: — Как поживает… твой отец?

В тот день, когда она от начала и до конца выслушает, как я живу, солнце упадет на землю.

— У папы все хорошо. — Это единственное, что ей можно сказать, чтобы не напороться на бесконечный поток обвинений в том, что ее жертву, длинною в заглубленную молодость, не оценили.

— Уже нашел себе любовницу, — говорит она, брезгливо морща нос.

— Я не знаю.

— Все ты знаешь! У вас просто как всегда сговор — только я одна против вас.

Я поднимаюсь, быстро собираю со стола посуду, прячу ее в посудомойку и всеми силами делаю вид, что мне правда пора.

На улицу вылетю с дрожащими от еле сдерживаемых слез руками.

Плохо и гадко на душе, как будто окатили ушатом ледяных помоев.

Не хочу быть одна. В голове такой морок и грязь, что хоть на луну вой.

— Можно, я к тебе приеду? — тихо спрашиваю Диму в трубку. — Просто посижу на коврике в прихожей, мне даже чай не нужен.

Вместо ответа он называет адрес и предлагает вызвать такси, чтобы я не садилась за руль. Говорит, что у меня голос висельника.

— Я доеду как-нибудь, — улыбаюсь и изображаю несуществующий насморк.

Глава 21

О том, что я натворила, понимаю, когда поднимаюсь на крыльцо многоэтажки, в которой живет Дима.

Уже почти девять вечера.

Я напросилась в гости к мужчине, которого, наверное, едва ли хорошо знаю, несмотря на два месяца переписок и пару реальных встреч. Снова и снова прокручиваю в голове свой звонок и с ужасом осознаю, что просто не дала ему выбора сказать мне «нет». У него слишком хорошее воспитание и он слишком мужчина, чтобы отказать шмыгающей носом женщине, когда она чуть ли не выклянчивает внимание.

Берусь за ручку тяжелой входной двери — и тут же одергиваю руку.

Может, просто уехать? Сесть в машину, перезвонить, сказать, что уже все в порядке и извиниться за свое поведение? Все женщины бывают импульсивными — не казнить же нас за это. Тем более, у него болеет мама и явно не до меня, так что отказ вряд ли так уж его расстроит.

Я уже делаю шаг назад и мысленно прокручиваю в голове слова, которые отправлю ему голосовым, когда дверь подъезда открывается — и Дима успевает поймать меня за руку, чтобы резко потянуть на себя.

Падаю прямо ему на грудь, немного царапая кончик носа о «молнию» его домашней толстовки.

— У меня окна во двор, — слышу его голос около своего уха. — Увидел твою машину, подумал, если ты слишком долго мнешься на пороге, значит, снова ищешь причину сбежать.

— Что значит снова? — пытаюсь пошутить, но все равно раскисаю, потому что в его руках тепло и спокойно.

— Ты все время убегаешь, когда нужно сделать продвижение в отношениях. — Дима втаскивает меня в подъезд, потом — в лифт, где сжимает мои плечи, заставляя посмотреть ему в глаза. — Хватит от меня бегать, Ваниль. Я вроде не кусаюсь.

— А у нас отношения? — переспрашиваю пересохшими губами.

Для меня эта тема — самое страшное и бетонное табу.

Потому что стоит намекнуть мужчине на серьезный разговор на тему «что между нами?» — и он тут же исчезает. В моей жизни всегда так было, как будто регулярные встречи, совместные выходные и приятный секс — не повод прояснить ситуацию, а обыденные вещи.

Дима говорит об этом первым.

Это так… странно, что я чувствую мощный прилив тепла и уважения к этому милому мужику, который, хоть и далек от моих представлений о мужчине моей мечты, каким-то образом цепляет меня как никто и никогда не цеплял. Может, все дело в его голосе? В эмоциях, которые рядом с ним прорывают все мои защитные плотины?

— У нас отношения, — уверенно повторяет мои слова Дима, только в его голосе ни намека на сомнения. — Что за странный вопрос?

Я тянусь к нему в тот момент, когда двери лифта разъезжаются — и мы практически вываливаемся в плохо освещенный коридор. Дима тянет меня направо, как маленькую — за руки, следя, чтобы не запуталась в собственных ногах. Пинком открывает дверь, из-под которой пробивается тусклая полоска света.

Мы переступаем порог почти синхронно.

Я тоже пинаю дверь за своей спиной.

Щелчок закрывшегося звонка.

Обнимаем друг друга, как двинутые — сильно, грубо, слишком жестко, потому что у меня почти «вслух» трещат ребра.

У него в доме пахнет холостяком. Это странный запах чистого, но не глаженного постельного белья, пустого холодильника и кожаной мебели в гостиной, на которой нет ни намека на уютные подушки или хотя бы плед. На столике перед телевизором — чашка с чаем, самая обычная, копеечная, явно из какого-то супермаркета. Я чуть не переворачиваю ее, неловко задевая коленом край столика.

— Прости, — бормочу между нашими попытками стащить друг с друга одежду.

— Ой, заткнись, — ворчит он, наконец, справившись с моим пальто.

Грубо тянет его на пол, задом падает на диван, увлекая меня за собой.

Я растянута на нем, словно грешница на кресте, и мои руки у него за головой, в плену наших переплетенных пальцев.

— Хочу тебя, — я едва читаю этот шепот по губам.

— Ты меня еще даже не поцеловал, пошляк, — улыбаюсь я, чтобы хоть как-то скрыть тревогу.

— Непростительное упущение, — улыбается мой Призрак и закрывает мне рот своими губами.

Меня как будто размазывает тонким слоем — это приятно, горячо и… странно.

Дурацкая мысль.

Я просто очень давно ни с кем не целовалась.

Я просто медленно схожу с ума от прикосновения колючего подбородка к моей коже.

Дима словно проглатывает меня, забирает дыхание.

Голова кружится, как от долгой поездки на карусели.

Мы снова двигаемся, на этот раз плавно, почти мягко, как пара дельфинов.

Переворачиваемся, нарушая тишину комнаты скрипом кожаного дивана и влажными звуками поцелуев.

— Не тяжело? — шепот мне в шею, когда подминает под себя, словно собственность, кое-как пытаясь удерживать свой вес на локтях.

— Тяжело, — хихикаю я, наконец-то расслабляясь, и за шею притягивая его обратно, когда пытается как-то привстать. — Ты дурак? Мне приятно.

— Не хочу тебя напугать, — искренне признается он.

И это лучшее, что я слышала в своей жизни.

Намного лучше, чем его «хочу тебя» минуту назад.

Мы стаскиваем друг с друга одежду — иногда медленно, нарочно растягивая время, иногда резко, под аккомпанемент рвущихся швов.

Может, все это слишком быстро?

Или формально у нас третье свидание?

— Не знаю, о чем ты думаешь, — Дима прикусывает мою нижнюю губу, одновременно цепляя большим пальцем бретельку бюстгальтера, — но перестань это делать.

Киваю быстро и часто, и мы снова смеемся, потому что с моей губой у него во рту это выглядит нелепо.

Приподнимаю бедра, помогая ему стащить с меня юбку.

Колготки, конечно, в хлам.

Утром на работу в чем пойду?

Подхватываю пальцами нижний край его футболки, стаскиваю через голову.

Запускаю пальцы во взлохмаченные волосы.

Ему страшно идут редкие ниточки седины на висках. Их почти не видно, но они есть, и меня это заводит. Я люблю мужчин постарше. Я люблю хотя бы в чем-то и с кем-то чувствовать себя маленькой и беспомощной, ведомой. Девочкой, которую возьмут за руку и проведут невидимой безопасной тропой.

Могу я хотя бы помечтать об этом, раз уж жизнь приучила к роли танкистки?

— Маша, — Дима фиксирует мою голову на подушке, удерживая пальцами за подбородок, — хватит думать непонятно о чем.