Барыня

На рынке мальчишки кричали, бегали, размахивая местной газетёнкой:

– Каторжник сбежал из-под ареста! Каторжник! Каторжник в городе! Каторжник! Кандалы снял и убёг!

В придачу ко всему, солдаты прочесывали город в надежде отыскать беглого. Стучали в дома, в избы. Весь народ всколыхнулся по такому необычайному поводу. И хорошо бы если нашли. Так – нет же. В округе обыскались, но даже следа беглеца нигде не было. Сгинул, пропал.

То да сё, пришла депеша отправляться колонне в В., пришлось выдвигаться. Наказано было местным жандармам, не терять бдительность и дело поиска продолжить. Уже тем самым, что каторжника отыскать так и не удалось, народ городской был напуган до такой степени, что теперь в каждом незнакомом обличье всем без исключения – каторжник виделся. Бывали доносы. То на одного укажут и его к разбирательству притянут, то на другого. А если человек вдруг без документа оказывался, по какой причине, то и вовсе могли задержать на дознание, пока кто-то о нем не кинется и не докажет.

Неразбериха началась в городе совершенная. Людей порой на улице хватали да в участок вели. А город слухами всё больше распалялся, всё сильнее. Ежели, какое происшествие, или не приведи бог, преступление всё на каторжника валилось. Мол, всё он ходит где-то, прячется.

А дворники сильнее всех старались, как кто чужой в поле зрения появиться, так тот давай в свисток свистеть. Много раз ошибка выходила. Извиняться приходилось по вине бдительных дворников, но с другой стороны чего извиняться, ежели не преступник, докажи кто таков.

Так прошла неделя, другая, а разговоры о каторжнике беглом всё не затихали. В доме у Варвары всякий день тётку слышно:

– Марья, ставни проверь два раза, как закрыла. Не то придёт каторжный, влезет в дом не дай-то бог, – кричала тётушка на служанку, – Господи спаси, помилуй, – быстро крестилась она на образа, – когда ж поймают его окаянного, ведь весь город всполошил ирод. Не то, по улице пройтить страшно. Я как иду на рынок, так во все стороны озираюсь. А то, знай, выскочит с топором, да прибьёт.

– Вы бы не нагнетали, и так спать страшно. Полночи всё лежу, прислушиваюсь, не лезет ли кто. Тут вы, ведь каждый раз подольёте. Что же других разговоров больше нет, как про каторжника?

– Что ж, лучше уж с опаской, нежели беспечно. А ну как ставенный крючок подденет? Что тогда?

– Не пугайте тётенька, я и так теперь боюсь в спальню входить. Темноты страшусь и на двор лишний раз выйти, а уж на улицу так и подавно. Хоть бы словили его уже, и то спокойнее было бы.

Так всякий день. Во время ужина и перед сном. Пугали друг друга, что действительно спать никто не мог в спокойствии. И вот такое, в каждом доме.

Часть 2. Каторжник

Глава 1

Дрожь в теле не прекращалась. С того злополучного дня когда тяжелый валун упал на ногу и раздробил палец, дрожь всё не прекращалась. Степан лежал на нарах, тело колотило так, что даже голоса сотоварищей, порой не доносились до его закостенелого от боли слуха.

– Э, брат, эдак и помереть недолго. Надо бы надзирателю сказать, что-то не нравишься ты мне. Совсем не нравишься, – услышал голос Иваныча.

А потом чувствовал, как поднимали его с заплеванных нар, несли за руки и за ноги куда-то вглубь, в темноту. Опустили на другие, совсем чистые нары, и всё затихло. Было только ощущение тепла и оживляющий ненадолго, запах свежего сена из туго набитого тюфяка. Здесь, вдруг стало легче. Свет попадал в небольшое оконце под потолком, казался чище, а воздух свежее. Взгляд прояснился. Степан покрепче завернулся в дерюгу и осмотрелся. Он был тут совсем один.

Нога болела нестерпимо, а кандалы при каждом движении напоминали об этой боли всё сильнее. Пришлось снова закрыть глаза и попытаться заснуть, чтобы хоть как-то унять боль. Но и во сне она заставляла тяжело дышать и стонать. Всю ночь он, то впадал в забытьё, то с новой силой чувствовал, как отнимается нога, мертвеет, и кажется сейчас отвалиться. Так промучился ночь.

Утром дверь открылась, вошел человек, гражданский вроде. За ним надзорный:

– Вот гляньте, – сказал он и откинул дерюгу.

Степан притворился спящим. Гражданский внимательно глянул на ногу.

– Т-э-кс, посмотрим. У-у. Нехорошо. Совсем нехорошо. А с железками этими придётся пока расстаться.

– Не положено, – возмущённо протянул надзорный.

– А что вы думаете в лазарет его с цепями везти?

– Какой там ещё лазарет, тут полечим и в дорогу.

– Вы верно совсем уже потеряли представление о том, что говорите. У него нога сгниёт, а вы виноваты останетесь, в том, что не уследили. Тут лечить его точно нет никакой возможности. В город нужно везти.

– Да вы что?! Народ пугать?

– Тогда до ближайшей тюрьмы нужно доставить. Тут никак не годиться.

Надзорный почесал затылок.

– Придётся тогда в город. Делать нечего.

– Не волнуйтесь, определим его в отдельном помещении, охрану поставим. Не сбежит. Но кандалы, голубчик, придётся снять.

Они вышли. Через некоторое время двое солдат, подхватили Степана под мышки и потащили куда-то ещё. Дальше он тоже не слишком хорошо помнит. Только так, местами. Как снимали кандалы, несколько раз терял от боли сознание. Как хрустели кости, и как рвал он, тут же, ещё не успев ничем набить желудок.

Мучения не прекратились и когда положили его на телегу, а она пошла по буеракам, подбрасывая и ударяя, хоть и было в ней навалено немного сена.

Остановились. Два человека в белом почти скинули Степана на носилки и понесли. Потом помнит, положили в ванну, наполненную теплой водой. Старая женщина мыла его жесткой мочалой и всё причитала:

– Ох, ты батюшки страдалец ты какой, ох и страдалец.

Лёжа там, в воде, он чувствовал, как наполняется тело другой, совершенно новой силой. Он давно забыл как это, лежать в ванной и чтобы тебя мыли. Это что-то из детства. Он чувствовал, как воскресает, и по крупице возвращается в тело жизнь. Как набирается сила. Степан расслабленно смотрел по сторонам, совсем не хотел двигаться. Обвис словно немощный, просто наблюдал за тем, что происходит вокруг.

Потом принесли его в белую комнату, где пахло лекарствами, а несколько человек смотрели на него, то ли с жалостью, то ли с опасением. Он не сопротивлялся, лежал смирно, может потому что ему казалось, что все они желает ему только добра. А когда на лицо положили ткань и он почувствовал, как проваливается в неведомое пространство, почему-то подумал – “Хорошо бы оказаться дома, потом, когда всё закончится”.

Очнулся тяжело. В голове гудело и плавало, вокруг звуки. Кто-то вскрикивал, кто-то стонал, бубнил. Но ещё он почувствовал – боли больше нет. Её нет, она ушла.

Степан осмотрелся. Рядом на койках лежат люди, похожие на обычных людей, не таких, каких он привык видеть последние три года. Это были простые крестьяне, горожане. Кто угодно, только не каторжники.

Нога перевязана. Не чувствуется почти ничего кроме тяжести в голове. А потом он увидел, как приближается женщина в белом. В руках у неё поднос. Она прошла мимо, в воздухе застыл аромат куриного супа. Степану сразу стало нехорошо. Захотелось вскочить, побежать за ней, схватить тарелку и умолять, чтобы она отдала ему суп. Но он лежал, только проводил женщину взглядом. Она присела на койку к человеку с завязанным лицом и поставила на тумбу поднос.

Степан вздохнул, сглотнул слюну. Вошла другая женщина с таким же подносом, приблизилась и ласково сказала:

– Пора обедать.

Глава 2

Три года в кандалах. В бряцающей при каждом движении, отвратительной, холодной, омерзительного вида конструкции. Когда он впервые всё это увидел очень близко, от ужаса на голове, зашевелились волосы. Он помнил совершенно точно. А потом, когда всё это надели на него самого, помнит, как плакал почти сутки, прежде чем заставить себя осознать, что теперь на десять лет это, то, что будет с ним каждый день, ночь, утром, вечером. Всегда. Сложно было принять, постараться объяснить своему возбуждённому от ужаса уму, что теперь так будет много лет и изменить ничего нельзя.