Безбилетники

– Навесни був у Нижневартовську, – со вкусом сказал мужик. – Вахта в мэнэ там була. Так туды пистолеты прямо з Тульского заводу вэзуть. Без номеров. По триста доларив за штуку. Я купыв.

Мужик потянулся было к карману пиджака, помедлил. Вытащил оттуда носовой платок, и, промокнув вспотевшее от водки лицо, глянул туда, где, прислонившись щекой к окну, сидел Том. Тот безучастно смотрел в окно.

– …А из Средней Азии – лазерные прицелы по 50. – Мужик перешел на русский. – Сейчас такой 1000 зеленых стоит. Я себе на «Сайгу» купил.

– Не страшно? Нелегально ведь, – спросил старичок.

– Почему нелегально? Все легально, документы на «Сайгу» в порядке, – мужик подмигнул, засмеялся своей шутке, и потянулся было к пиджаку, но глянув на Тома, вновь убрал руки на стол.

– В Карпатах много оружия, – понизив голос и смакуя каждое слово, продолжил он. – Очень жаркие бои были, и с немцами, и с поляками, и с большевиками. Зброя по лесам осталась самая разная. В некоторых местах до сих пор ходить опасно. В детстве, помню, скрутим несколько немецких гранат в одну, да як жахнем. Любили это дело.

Старичок молчал.

– Сейи вэсны на Георгия хтось из «Дегтярьова» полывав. Таке село в нас, бандеривське, – ухмылялся мужик.

Увидев недоумение на лице собеседника, объяснил:

– У нас в селе на праздник Георгия Победоносца в воздух стреляют. Традиция такая.

– А вы сами-то откуда? – спросил старичок.

– З Галычыны. З одного славетного села. Про Симчича чулы?

– Нет.

– З нашого села вин. То вин генерала Ватутина пидстрелыв. И не в ногу, як казалы при Совдепе, а в плечо. Двадцять пъять рокив по лагерях. И тиейи ж думкы: вид демократив этих толку не будет, они только о себе и думают.

– Вы считаете, что нужно воевать?

– Тут не в этом дело. – Собеседник потер багровые кисти рук. – У Дмытра Донцова очень точное разделение всех людей на казаков и свинопасов. Сейчас нами правят свинопасы. Их нужно прогонять, и чем скорее – тем лучше. Но они будут сопротивляться, потому что за ними админресурс. Неизбежно прольется кровь, но она только сплотит народ. Ведь совершенно иное дело – государство, построенное на крови. Совершенно другая крепость цемента. А збройи у нас забагато. Очень много, все у всех есть, и все к тому идет.

Мужик говорил весомо, отрывисто, будто колол дрова. Он уверенно отвечал на все вопросы, обо всем имел ясное представление. Том вдруг вспомнил слова Силина про миф. Этот простой мужик чувствовал все то же самое! У него был свой миф о независимости, – миф куда более живой, чем в других местах Украины. Его ясная, первобытная уверенность в своих словах не имела ничего общего с отрывочными интеллигентскими рассуждениями Лужи. Но в то же время у них было и общее. Легкое чувство самоуверенного превосходства, которое замечалось и в жестах, и в повороте головы, и во взгляде. Это чувство как будто бы лишало их необходимости что-то доказывать в споре, как иногда бывает со взрослым, уставшим от глупых вопросов ребенка.

– Если бы не было СССР, Украина, по крайней мере Западная, жила бы совсем по-другому… – продолжал мужик.

– Были бы поляки. Чем не оккупанты? – отвечал старичок.

– Поляки – совсем другое дело. Польша – культурная, чистая страна. Дороги – как этот стол. – Он протер рукой по бежевому пластику. – Я в Польшу часто езжу, хорошо знаю.

– А то, что поляки относились к украинцам как к быдлу? А польский гонор?

– Та не, такого не было, то вы с евреями путаете. Вот во время войны Богдана Хмельницкого евреев били. С одной стороны украинцы, с другой поляки. Забирали награбленное добро.

– Да как же не было? – вдруг оживился старичок. – А как же ОУН? Она же против кого организовалась? Против пацификации Пилсудского. Я сам помню рассказы своих знакомых. А Бандеру к смертной казни за терроризм кто приговорил? Русские? Нет, поляки.

Мужик помрачнел, его глаза уперлись в лежащие на столе кулаки.

– В нашем селе, когда пришли немцы, – они убили двух ОУНовцев, – тяжело ворочая слова, сказал он. – А когда пришли большевики, то убили 276 человек. Включая маленьких детей. Просто срезали пулеметами, приговаривая: «все равно бандеровец растет». Как к ним можно после этого относиться? Во Львове на месте тюрьмы в несколько слоев трупы, известью присыпаны. И мы знаем, что это не немцы. Оттого большевиков не любили, и били, где могли.

– Вы поймите меня правильно, – сказал старичок. – Я большевиков не защищаю. И страна, и Церковь от них тоже натерпелась. Но ведь и немцы. Немцы тоже людей расстреливали. Культурный народ, а человеческой кожей мебель оббивали. Это как? А Бандера, – он разве за немцев не воевал?

– Да не, – легко отмахнулся мужик, – он всю войну в тюрьме просидел. Как только они независимость провозгласили во Львове в 41-м, – его и посадили.

– Но власть-то во Львове была немецкая, она же не просто там появилась, – гнул свое старичок.

– Немцы были временными попутчиками. Бандера хотел суверенную Украину, просто советские пропагандисты все смешали. Вот Мельник говорил, что немцы нам союзники и братья до гробовой доски. Из-за этого начался конфликт между обоими, и бандеровцы мельниковцев почти уничтожили. Бандера знал, что какой бы империалист ни пришел, – политика будет та же. Вот, например, кого большевики преследовали в 1939 году, тех же и немцы в 1941-м. Кого били немцы с 1941-го по 1944-й, тех били потом и большевики. Они друг друга не уничтожают, эти империалисты, а дополняют. Но это все, как говорят в России, преданья старины глубокой. Разве вам нравится то, что сейчас происходит? Ведь повсюду дерибан, бывшие коммунисты под новой вывеской делят государство, а народ опять где-то сбоку.

– Не нравится, – сказал старичок. – Но у меня на этот счет другое мнение.

– Какое?

– Я православный священник. И отвечу как православный. Национализм по своей природе опирается на кровь, в прямом и переносном смысле. Чтобы выделиться по этому признаку, нация вынуждена, понимаете, вынуждена подчеркивать то, что она лучше, особеннее других.

– Вовсе нет. Я, например, уважаю тех же поляков, или немцев.

– Проблема не в вас. Если это станет государственной политикой, то неизбежно найдутся люди, которые будут считать иначе. Люди – они разные. Появятся и те, кто, найдя в этой идеологии приемлемую для себя нишу, будут презирать других. Вот вы уважаете немцев. Среди них были и хорошие люди, не потерявшие остатки совести, и изверги. Изверги есть везде, но раскрыться, воплотить свои деяния они смогли только благодаря национализму, благодаря теории избранности. А без этой теории так бы и остались до смерти милыми людьми. И немцы проиграли в войне не потому, что были плохо экипированы, слабы или неуверенны, а потому, что этой избранностью возгордились. Эта сатанинская гордыня уничтожила не одно племя. Вот, например, апостол Павел. Вы только представьте: человек принадлежит к народу, у которого – Завет с Творцом. С Богом! Он принадлежит к избранному народу, – чего еще желать? И вдруг он говорит, что язычники ему братья, и, преодолевая свою избранность, идет проповедовать к ним.

Мужик молчал, тяжело глядя на собеседника.

– Да, вы правильно сказали: кровь – это крепкий цемент, – продолжал священник. – Но ваш крепкий дом не устоит, поскольку у него нет фундамента, нет Бога.

– Хорошая проповедь. Я ничего против Церкви не имею. Алэ я вважаю, що Церква, як маты, должна быть национальная.

– Вот именно. Это потому что у вас место Бога заменила родина, территория. А Христос следующих за Ним призывал отказаться даже от родителей. Вот, например, есть у нас праздник Покров. Почему мы, славяне, празднуем день, когда Богородица разбила корабли наших предков у православного Константинополя? Потому что мы в первую очередь христиане, и только потом – славяне, народ.

– Я, може, крови и не хочу, но жыття – воно такэ… А Покрова – це не тильки церковнэ свято. – Мужик опять перешел на мову. – Цэ ще й дэнь народжэння УПА.

Он хлопнул себя по коленям, давая понять, что разговор окончен, и, отвернувшись к окну, замолчал.