Безбилетники

Когда идти становилось совсем тяжело, и он начинал хныкать, то папка, сильный и добрый, как олимпийский бог, сажал его себе на плечи. К вечеру они возвращались в белый дом с черепичной крышей, давно не крашенными скрипучими ставнями и потрескавшимися от соленого ветра дверьми. Вечерами на улице было тепло, как дома. Родители сидели в беседке и пили домашнее вино, рассуждая о непонятном. Он сидел на руках у мамы, наблюдая за ночными мотыльками. Они слетались к вечеру на свет старого облупленного фонаря у беседки. Однажды к ним прилетела огромная бабочка, крылья которой были больше его ладоней. Папка поймал ее, дал погладить, а потом выпустил в теплую южную мглу.

Куда ушло оно, простое семейное счастье? Почему все испортилось? Разве нужно что-то делать для того, чтобы все было так хорошо, как было?

Том поднялся, мотнул головой, то ли вытряхивая воду из ушей, то ли отгоняя ворох ненужных воспоминаний, и малоприметной тропинкой пошел к дому.

«Что-то подозрительно спокойно на душе после вчерашнего. Так курица важно ходит по курятнику, еще не подозревая, что где-то рядом хозяин уже точит свой нож. Конечно, мозг – вещь хитрая, ленивая. Если долго думать о плохом, то он устает и всячески старается успокоить своего хозяина… Но ведь это не ответ… Оля! Может быть, она может помочь? По крайней мере нужно попробовать позвонить ей. А если она не в курсе, что там? Сказать, чтобы сходила на разведку? Но под каким предлогом? Сказать, что мы что-то слышали? Если вообще она куда-нибудь не уехала».

Через четверть часа он уже стучался в дверь к их соседу, бывшему путевому обходчику, а теперь просто пенсионеру-огороднику по-прозвищу Сонечко.

Тот долго не открывал. Наконец вышел, хмуро почесывая свое безразмерное брюхо, которое тщетно пыталась скрыть видавшая виды майка.

– Дядь Вань, доброго здоровья. Позвонить надо.

– А як же ж отсюда позвонишь? Цэ ж дача! – Сонечко лукаво прищурился, разводя руками.

– Дядь Вань, очень надо.

– Шо, прям приспичило?

– Ага!

– Ну як приспичило, то шо ж робыть? Тоди воно, конешно, надо. Зараз! – Сонечко скрылся в темени дома, и вскоре вернулся с небольшим эбонитовым ящичком в руках.

– Спасибо! – Том достал из него черную телефонную трубку с диском, большой амбарный ключ, и пошел к железной дороге. Там, недалеко от переезда, у самых путей стоял невысокий серебристый столбик с железным коробком наверху. Открыв ключом коробок, Том воткнул вилку трубки в крохотную розетку, достал из кармана листок с телефоном и набрал на диске номер Оли.

– Алло? – услышал он знакомый голос. Связь была непривычно чистая.

– Привет. Это Егор, бывший больной. Помнишь меня? Мы вчера приходили за микшером, а тебя не было. – Как можно развязнее сказал он.

– Конечно, помню! Слушай, прости, пожалуйста, – виновато затараторила Оля. – Жара такая была, у соседки сердце схватило, а меня тут все врачом считают. Пришлось ее в больницу везти, а я так за нее испугалась, что даже записку не догадалась написать…

– Ничего, не страшно. С соседкой все в порядке?

– Да, все хорошо. Пришла в себя.

– Ну хорошо, что хорошо. У тебя все в порядке?

– Да, все в порядке.

– Жарковато вчера было.

– Ага. Очень душно.

– Не то слово как душно, – Том тянул разговор, лихорадочно соображая, как выйти на нужную ему тему. Но Оля его опередила.

– А у нас тут вчера в кафе что-то случилось, – сказала она. – Вроде даже стрельба была. Милиции понаехало. С вами хоть все в порядке?

– Та все нормально. Мы, наверное, раньше ушли, – ровно проговорил Том. – А что там было?

– Я не знаю. Я из больницы домой возвращалась, смотрю, – все оцеплено. Ну меня-то пропустили, я же там живу. Потом смотрю, а из кафе кого-то на носилках выносят, и в «скорую» грузят. Ну, я не стала близко подходить, постояла немного и ушла.

– Ничего себе, – Том почувствовал, как заныло где-то в животе. – Из кафе? На носилках?

– Ну да. В «скорую» положили и увезли.

– Хоть не накрытые?

– Не поняла?

– Человек в носилках не с головой накрыт? – чуть было не заорал он, но вовремя спохватился. – Извини, со связью что-то.

– Я не разглядела. Я только сзади видела, из-за спины санитара. Рука свисала, как неживая. Или без сознания, или убили.

– Ну ладно. Ты извини, что так вышло, – он вытер выступивший пот.

– Это вы меня простите.

– Ну ладно. Тогда в другой раз встретимся, – он резиново улыбнулся в трубку.

– А когда?

– Пока не знаю.

– Ну, тогда пока?

– Ага.

Том выдернул шнур трубки, онемевшими руками смотал его, поспешно закрыл коробок. Ему хотелось закопать этот злосчастный прибор прямо здесь, и бежать, бежать куда-то, далеко-далеко. Заныла в висках голова, запрыгало сердце. Он глубоко вздохнул, невидяще глянул на марево уходящих в горизонт рельс и быстро сбежал по сыпучему гравию насыпи на дорогу.

– Шо ты полохлывый[2] такий? Шо трапылось? – забеспокоился Сонечко.

– Ничего, все хорошо. Не спал просто, – пересохшим голосом проговорил Том, вернул трубку и пошел к себе…

…Вроде бы кто-то постучал в дверь. Или показалось?

Он обнаружил себя сидящим на диване. В доме было темно: когда он пришел, то, кажется, закрыл ставни. Напротив, на столе, трещал старый черно-белый телевизор. По единственному работающему каналу толстый мужик рассказывал о невероятных перспективах развития сахарной отрасли в их районе. Том никак не мог сосредоточиться на картинке, ероша волосы и зачем-то растирая руками лицо.

– Что же теперь делать? – билась в голове, как в клетке, мысль. Звонкий стук в металлическую ставню заставил его подпрыгнуть на месте.

– Все, пришли. – На ватных ногах он вышел в коридор, открыл дверь. Привыкая к свету, всмотрелся в незнакомый мужской силуэт.

На пороге стоял седой красномордый дядька в драных спортивных штанах. Через весь его лоб шла темная полоса – то ли от мазута, то ли от грязной ладони, которой он время от времени вытирал потное лицо. В другой его руке была потертая тетрадка.

– А мамка тута? – спросил он, заглядывая через него в дом.

– Нет. А шо надо?

– Деньги на сторожей сдавать.

Том вынес деньги.

Мужик расслабился, подобрел.

– У Клавки кошка рожае, а я, бачь, заместо нэи бигаю, як цуцык! – он разровнял купюры толстыми заскорузлыми пальцами и сунул деньги в полиэтиленовый пакет. – Ось тут распышысь.

Том взял ручку, немного помедлил, всматриваясь в разлинованный от руки листок, расписался. Деловой вид уставшего от беготни чумазого мужика немного успокоил его, даже рассмешил. «Э, нет. Так не годится! Хватит страдать раньше времени. Нужно взять себя в руки», – подумал он. Чтобы чем-то занять себя, поковырялся на огороде. В дом идти не хотелось: он, казалось, будто превратился в один миг в западню, в мышеловку, крышка которой вот-вот грозила захлопнуться…

– На ходу всегда лучше думается, – закрыв дверь на ключ, он не спеша побрел по дороге вдоль озера.

«Итак, что мы имеем? Когда мы убегали, он еще был жив. А потом его несли на носилках. Выходит, что он вырубился от потери крови или от болевого шока. Он катался по полу, держась за лицо. Или это была агония? Они же видели его после выстрела считаные секунды. Но поскольку выстрел был в лицо, то такая потеря сознания – это скорее всего повреждение мозга. Выходит, что пробит череп (мало ли что там был за патрон?). Не потерял же он сознание из-за холостого выстрела. Тогда или реанимация, или смерть. Как минимум это уже уголовное дело, это покушение на убийство. Максимум – их ищут не только менты, но и Бесовы друзья. И еще неизвестно, что хуже. Лишь бы Монгол не высовывался. Теперь по телефону о таких делах говорить точно не стоит. Им нужно где-то встретиться, все обсудить… А что теперь будет с концертом? Эх, Монгол… Ты ведь еще не знаешь. Или?..»

Ему почему-то вспомнился тот вечер, когда они катались у школы на скейте – новой, заморской игрушке, купленной однокласснику Кольке его отцом. В школьном дворе была удобная бетонная площадка, и дешевый скейт с твердыми пластмассовыми колесами скользил по ней легко, как самолет по взлетно-посадочной полосе. Егор сидел на краю широкого школьного крыльца и ждал своей очереди, как вдруг на порог школы, позвякивая намотанными на кулаки цепями, вломилась веселая толпа.

2

Беспокойный.