Простофиля

Знак: Стой.

Кань: Что.

Знак: Портрет.

Кань: Симпатичный.

Знак: Заметил.

Кань: Успел.

Знак: Вспомнил.

Кань: На память.

Знак: Да.

Дивный орнамент ложился на паутину, сплетенную неизвестно кем и когда, но отличающуюся своей прочностью и вязкостью, как сходятся параллельные кривые, так и перевод Каня в форму всевидящего сквозь содержание контура сходился во вне, придавая произведению Знака вид утонченности и величия.

Земное владычество воспринималось рядами построенных и взаимосвязанных между собой единиц как система управления массивов отнесенных по самим себе. К какому роду подъединиц относился Кань, первый министр Земного владычества, по усеченному званию Шпиц, понял сразу. Консульская служба давалась Каню с легкостью и трудолюбием, день ото дня повышал он свои навыки ведения дел и поручений, что подкидывала ему Консульетта, доставщица знаний по линии магистратуры, зачастую смешанных с личными донесениями Шпица.

Консульетта: Срочно.

Кань: Ад.

Консульетта: От.

Шпиц: Лично.

Кань: Консульетта.

Шпиц: Есть.

Консульетта: Давно.

Кань: Недавно.

Шпиц: Ад.

Консульетта: Дистанционно.

Кань: Куда.

Шпиц: Откуда.

Консульетта: Сейчас.

Шпиц: Поздно.

Тесная дружба что их связала впоследствии была перенесена в архив со значением скульптура, которая была поставлена усилиями последователей продолжателей трудоемкого процесса восприятия взаимодействия сущностей как одного целого, впоследствии получив мастерство Скульптор.

Глава 7

Высший свет.

Он пробивался сквозь тончайшие линии защиты от солнца, что своими лучами игриво сияло, отражаясь на всех гранях поставленного невдалеке велосипеда от Малика. Во времена своей юности он не единожды выручал старшего Бара от всякого рода неприятностей и злоключений заминочных трактиров, в которых тому пришлось поучаствовать.

Сквозь паутину радужных просветов, спустившихся с небес игривой радугой, проглядывали первые зачатки законченного механизма,– звезда,– изрек мастер и с кропотливой тщательностью продел на нее сердцевину, пластиковый цилиндр, удобно выточенный под незатейливую фигуру. Смерив зорким глазом это зарождение прекрасного и сопоставив свои силы и усилия по выделению необходимого количества тепла, он понял, что жемчужный браслет, выкованный в недрах недоразумений и пошлости как нельзя в пору ляжет на все грани подвластного окончания “звезды”. Чтобы не потерять хватку и расточить характер в сторону движения мысли к чувствам, ловким ударом кулака по естеству звездочки, что потерявшись, отдала хозяину частичку себя, так хорошо и пропорционально похожую на первопричину. Задачи что делать дальше просто не могло возникуть,– колесо,– крикнул обескураженный мастер, интуитивно закладывая ноги под себя. Промахнувшись мимо опоры точки стояния, словно повиснув в воздухе, воспарил незатейливый умеха, ища столкновения с землей, но найдя в соприкосновении странные остатки присутствия межпространственных цивилизаций. Как разобраться в сложившейся ситуации, как не потерять себя, а присовокупить что-то полезное, так необходимое сейчас,– колесо,– чуть силы промолвил подуставший мастер Колеса. Имея странную конструкцию из сияющего новизной материала, он с радостью добавил любовь и нежность, что придавали архитектуре вид законности и грации, излагаемых при каждом упоминании о них. Поддержка и опора никогда так остро его не волновали как в момент соединения с имеющимся другом, который озирался с видом непонимания и расхлябанности. Возможно эти вопросы и сподвигли мастера Колеса подать тому руку помощи и восприятия действительности, в которой они, по странному плану неведомого хозяина положения оказались. И вот, держась друг за дружку обеими руками, вышли из тени существования в мир открытий и познаний, что влечет каждого любителя новых ощущений.

– Как тебя зовут,– спросил мастер Колеса.

Только немое молчание услышал он в ответ. Приличия и нормы стояния позволяли удержаться от хвалебного оклика неведомого произведения искусства, сотворенного в его мастерской, в его присутствии, но не имеющего символов обозначения как друга. Вспомнив весь имеющийся опыт и знания общения с незнакомцами, слегка препинающимся языком он случайно обронил,– В-ве-сь,– тот лишь дал в ответ,– Зу-зу-зу. Удача свалившаяся на голову не доставляет столько удовольствия, как первые слова недавно закрепленного и уже не такого робкого Везу. Время казалось им бесконечным и возникало чувство беспрепятственного взаимодействия всех структур и тонкостей, что могли появиться у друзей на пути. Расставание с собой никогда не дается легко, неутонченный в делах такого рода Везу сразу заметил угасающую страсть мастера к своей составной единице, что не давала усомниться в своем происхождении плавными колебаниями в размеренном течении жизни.

– Страсть к Музыке.– решился на разговор Везу.

Эту странную натуру он понял с момента рождения, только показав всем свое превосходство в ритме, он сразу нашел достойный отпор в лице своенравной пропаганды связи с межпространственным.

– Я только твой.– нежно напевал он мастеру, но тот был поглощен непонятным текстом колебания, замечающимся в тишине без такта.

Мастер Колеса не давал тому опомниться, словно подражая сатрапу Великого Ремнона, вкладывал все усилие в своего любимого Везу, доставляя тому неведомую муку и наслаждение от принятия новой формы знания.

– Как мне остановиться.– взахлип прокричал мастеру расторопный ученик.

Тот лишь немного сбавил обороты и принял решение расстаться с любимчиком, сотворенным по воле прихоти, назло обстоятельствам и науке.

Сколько дней минуло с тех пор, приумудренный в такого рода делах Везу не помнил, неспеша попивая сыворотку Стайли в таверне около зодука, куда и приехал на работу Малик. Зодук по системе работы был похож на заминочные трактиры, в которых пришлось потрудиться старшему Бара, по имени Малик,– таким приветствием его встречал хозяин преуспевающего заведения по происхождению Типаж.

С детства Типажу с нескрываемым трудом и усердием давались разного рода поручения, что приподносили ему сверстники. Модные выставки и посещения увеселительных мероприятий на которых выступали местные и приглашенные дяди и тети, вызывали в том бурю восторга, смешанную с детскими порывами тщеславия, окружавших его суть ребятами. С интересом посматривали они на походки и присядки, которым обучился Типаж у знаменитостей. Грациозно, словно Петла, сошедшая с петель, высовывал он вперед талию, узаконив данное движение парой соразмерных выпадов остальных участков тела, приукрашенных гортанным причмокиванием, соотнесенным к вершине его туловища, или без него. Страсть юного Типажа сразу уловили его родители, непреминув заметить несоразмерность неизданного звука к харизме, выражавшейся в неконтролируемых ужимках. “Участь его решена, приговор вынесен”,– вслед за папой любил повторять сам Типаж.

Окрыленное со всех сторон заведение общественного похождения встретило его распростертыми крыльями, обильно усаженными оранжевыми с перламутром, отдававших красно-синей желтизной, переходящей в оттенок сверкающего металла перьями. “К вопросам он не прибегал, ответы находились сами”,– гласил лозунг встречавший всех новопришедших, переглянувшись взглядом со своим спутником по проему. Проточившийся утонченностью Типаж с высоко поднятой головой зашел в походельню. Педагоги и мастера с трепетным чувством родительства оберегали питомцев, прибывших к ним для приобретения новых познаний и оттачивания высоты роста осведомленности, как со стороны учеников, так и со стороны будущих соглядатаев. К какому числу относился тот или иной, решали слепые жрецы, устроив похожденческие смотрины в голом виде, смущенность в глазах судей воспринималась как низшая похвала или высшая форма признательности, в зависимости от рода деятельности, к которой стремился любой из похожденцев. Обучение пролетело очень быстро и качественно, не было и следа от тех длительных вечеров смотрений и смотрин в книги, и менее оригинальные источники познаний, что оставили им художники прошлого, заглянув за ширму будущего с признательностью и уважением к продолжателям дела их трепетного благоговения. Типаж не выделялся сроком и изыском своих виляний, заставляя тактично подражать его манере приподношения умудренных в своем роде провокаций бунтарей, что не задерживая личностный рост мастера Вила с трепетом и надеждой выпустили его наружу.