Страница 3 из 21
… Шура Шишкина кормила маленького грудью, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Солнечный свет падал на крашеные суриком широкие половицы. Над оконной створкой отдувало ветерком беленькую марлечку. Снаружи цвела сирень, сладкий запах напоминал о духах и прочих вещах легкомысленных.
Молока было много, но и Сашенька сосал сильно и жадно, покушать любил, весь в мать. Крепенький, растет быстро, щеки круглые, пухлые, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Скоро она будет его свекрови оставлять и на работу ходить, в магазин, а то и в кино удастся пройтись. Хочется на волю. Да и тесновато им вчетвером в одной комнате.
На кирпичном заводе, где Мишка работает, все обещали квартиру в новом районе Гущино. И каждый раз он то работу прогуляет, то с начальством поругается. Вот и оставались с носом, даром что профсоюз. Но теперь уж точно дадут, никуда не денутся, ребенок появился, хоть откуда возьми – а жильем обеспечь…
В этих приятных мыслях под жужжание мух и шелест листьев за окном она задремала на высокой кровати, привалившись спиной к горе пуховых подушек. Очнулась от громкого гомона в коридоре.
– С дороги, старая! – кричал муж и продолжал матерно. Вслед за тем что-то летело, стучало и падало, – Попадешься на глаза еще раз, убью!
Шура проворно слезла с кровати, оставив на ней мирно сопящего Сашеньку, осторожно отворила дверь и попыталась выглянуть в щелочку. Дверь тут же захлопнулась силой отброшенного на нее тела.
Раздались звуки мерных ударов, судя по всему, били ногами. Шура попятилась, ни жива, ни мертва. Муж все чаще являлся пьяным и принимался порядок наводить. Соседи и свекровь безответными были, но сама она всегда могла отпор дать, да. Только за Сашеньку боялась.
Шум стих, Мишка протопал куда-то тяжелыми ножищами. Шура и облегчение испытала и разочарование какое-то.
Вот если б тот убил кого, сел бы в тюрьму надолго, а то и навсегда, сразу всем бы облегчение вышло. Ну кроме убитого, конечно. И то неизвестно, может и покойному бы жизнь облегчил.
1.4.
Прошел Никола Вешний.
С именинами Николая Савельевича никто не поздравил, пирога не пек – так это привычное дело. Праздники другие стали. Вот у него день рождения скоро, может, сыновья приедут проведать отца. А то по-модному, телефонируют, и будет тебе, старый.
В последнее время он все чаще проводил вечера с Андреем Александровичем Колосом в местном ресторанчике «Рябинушка». Они брали салат столичный, котлеты по-киевски и небольшой графинчик беленькой, чего хватало часа на два неспешной дружеской беседы.
Вернувшись засветло, бродил по дому. Потом устраивался в темной верхней спальне, в громоздком кресле с подголовником. Глядя на трельяж с туалетным столиком, вспоминал Милицу у зеркала, хрупкую, молодую, с пшеничными бровями и косами венком, в скромном платьице с белым воротничком. После – солидную пышную даму, что носила серьги, бусы и перстни на обеих руках, красила волосы, губы и брови, раз в неделю делала укладку в парикмахерской. Прыскалась обильно Белым ландышем или Красной Москвой, шила у портнихи по журналам красоты. В мезенском обществе пользовалась авторитетом, лучше всех знала, как солить огурцы, как детей воспитывать. Николай Савельевич жену любил беззаветно, все прихоти и желания исполнял, называл Милушкой и рассчитывал на старость вдвоем. Но несколько лет назад начал у нее побаливать живот, пока к врачам собралась – вырос рак, стал пожирать заживо. Сыновья устроили в лучший госпиталь, Николай Савельевич каждый день навещал, невестки варили бульон и пюре протирали. Но из госпиталя Милица Петровна уже не вышла. Оставила сиротствовать одного.
В окне с отодвинутой тяжелой гардиной виднелись стволы и кроны сосен, вечернее темнеющее небо, бортовые огни самолетов, идущих на военный аэродром в Панино.
Николай Савельевич был об этом осведомлен. Младший сын у него – по летной части, а старший занимается ракетами и так засекречен, что даже самые близкие ничего о его работе не знают.
В тот вечер, редкий случай, Николай Савельевич в «Рябинушку» не пошел, а открыл книжный шкаф и достал с полки книгу «Дети капитана Гранта». Отправился с добычей на терраску, куда еще попадали лучи позднего солнца, и открыл изрядно потрепанный том.
К этой книге Николай Савельевич приступался несколько раз и один раз дочитал почти до середины. Каждый раз начинал с самого начала и, завороженный первыми же словами, плыл по волнам повествования, пока не отвлекали насущные дела.
В тот вечер, как и всегда, «26 июля 1864 года по волнам Северного канала шла на всех парах при сильном норд-осте великолепная яхта. На ее фок-мачте развевался английский флаг, а на голубом вымпеле грот-мачты виднелись шитые золотом буквы «Э.» и «Г.». Яхта эта носила название «Дункан» и принадлежала лорду Эдуарду Гленарвану, виднейшему члену известного во всем Соединенном Королевстве Темзинского яхт-клуба…»
Читал Николай Савельевич увлеченно, но медленно, проговаривая про себя слова и шевеля губами. Солнце уже почти зашло, когда лорд Гленарван расшифровал таинственный документ, извлеченный из недр гигантской рыбы, и озаботился судьбой трехмачтового судна «Британия», потерпевшего крушение 7 июля 1862 года «гони южн берег» на неясной долготе и вполне определенной широте.
По наступлении темноты он решил отправиться «на боковую», но твердо обещал себе прочитать роман до конца, сколько бы времени на это не понадобилось. Даже не стал убирать книгу в шкаф, хотя все в нем противилось подобному непорядку, так и оставил на столе. Запланировал каждый вечер читать до темноты, пока не пора будет спать ложиться. А утром вставать, не залеживаясь, для бодрости включать радио и делать утреннюю гимнастику.
Хороший был план. На деле же он забуксовал в неожиданностях, происшедших паче чаяния, или «по отчаянию», как выражался Николай Савельевича родственник, Коля Храмцов.
1.5.
Неделю спустя примерно ни свет, ни заря, явилась растрепанная Матрена, стучалась в дверь, пришлось идти крючок отпирать. На вопросы сначала отмалчивалась, отнекивалась, дела ненужные затевала. Юлила, как могла. Замучила.
Николай Савельевич, человек мирный, почти на нее рассердился.
И вдруг на колени бухнулась и стала Христа ради со слезами проситься к нему жить Никак Николаю Савельевичу не хотелось этого допускать, но она выла и за руки хватала, пришлось согласиться хотя бы, чтобы она прекратила эти безобразия.
Книгу он перед уходом на службу убрал в шкаф, а вечером отправился с Колосом в «Рябинушку», где они несколько превысили норму и по времени, и по графинчикам. Если честно, надеялся, что баба домой все-таки уйдет или еще как сама собой исчезнет.
По возвращении его Матрена не спала, сидела за столом в кухне, ждала, кипятила чайник на керосинке. Прибранная, волосы в две косы заплетены, в ситцевом халате, с умытым лицом. Видно, хотела чаи распивать и разговаривать.
Николай Савельевич мимоходом лишь спросил, где и как устроилась. И услышав, что в каморке под лестницей, возражать не стал, лишь кивнул рассеянно. Пожелал спокойной ночи, прошел к себе и заперся изнутри на ключ. Даже умываться против обыкновения не стал.
Наутро Матрены нигде ему не попалось. Николай Савельевич взвеселился, ожил, даже и песенку стал насвистывать, про веселый ветер. Ветер и вправду был веселый: сильный, северный, он гнал по синему небу темно-хмурые обрывистые облака. На дворе заметно похолодало, даром что июнь.
Так, насвистывая, он взял портфель, шляпу, старый зонт и на выходе в дверях столкнулся с домоправительницей. Та шла, видно, с колонки, несла в тазу свежевыстиранное белье – простыни, наволочки, пододеяльники, туго скрученные в валики.
– Сейчас вот белье повешу на чердаке, чтоб дождем не замочило, – завела она разговор. – Приберусь маленько, потом принесу зелени, картошки-яичек отварю, сделаю окрошки на ужин. В ней, говорят, витамин полезный.