В тебе

Первый день октября выдался дождливым. На деревянной скамье стоял старенький чёрный магнитофон, накрытый несколькими пакетами. Из квадратных колонок звучала панихида в исполнении церковного хора. Кирилл заплаканными глазами смотрел в могильную яму, желающую поскорее проглотить гроб, и думал о тайнах мироздания и духовной связи между матерью и сыном. Он надеялся, что матушка наблюдает за ним с небес и обязательно будет слать подсказки через невидимую пуповину, скрепляющую их души.

Врачи месяц отчаянно боролись за жизнь Нины Алексеевны. По крайней мере, Кирилл хотел в это верить. И только, казалось бы, она пошла на поправку, как неожиданно скончалась. Болезнь втянула в себя остатки её жизни неотвратимо, в секунду. Так же резко, как слив раковины засасывает остатки воды.

Исхудавшие по осени ветви берёз как могли спасали Нину Алексеевну от оплакивания небесами её обездвиженного тела. Беспробудный сон окутал женщину сорока пяти лет от роду. Она лежала внутри красного бархатного гроба. Сложенные на груди исхудалые руки держали свечу, маленькое пламя которой отчаянно боролось за собственную жизнь, то и дело затухая. Всё остальное оставалось неподвижным. Складки её любимого джинсового платья словно окаменели; аккуратно причёсанные русые волосы походили на мокрую солому; на застывшем лице увековечились следы усталости и печали.

– Ты как? – к Кириллу подошла подруга матери.

Он пожал плечами, не найдя что ответить. Анна Семёновна приобняла съёжившегося мальчишку.

– Они уходят, оставляя возможность кому-то другому желать нам доброго утра… но продолжают наблюдать за нами и делиться добром другими способами. Просто никогда её не забывай и навещай почаще могилку.

Ненастье ускорило прощание с Ниной Алексеевной. На весь немногочисленный состав соизволивших почтить память приходилось трое мужчин. Одним из них был муж покойной – Олег Иванович. Он стоял в стороне, плечом привалившись к берёзе, и ботинком мял чью-то могилу. В руках дымилась дешёвая сигарета, неровные усы были заляпаны остатками пищи. Грузный мужчина выглядел изрядно помятым после вчерашней попойки. Один из могильщиков вопросительно посмотрел на него: мол, будет ли он прощаться с покойной. В ответ тот отрицательно покачал головой и, стряхнув пепел с натянутой на огромном животе кожаной куртки, затянулся.

На обратном пути Кирилл вспоминал прощальный стук потяжелевшей от дождя земли о закрытый гроб: последняя попытка пробудить Нину Алексеевну. Он до конца надеялся, что вот-вот послышится её голос, ныне запертый от жизни… Но самый близкий в мире человек продолжал молчать. Воткнутый над могилой матери деревянный крест окончательно скрепил её узы со смертью.

В микроавтобусе ритуальной компании пахло горем и пшеничной водкой. Под тихие разговоры женщин о его супруге Олег Иванович расправлялся со второй чекушкой. Многие списывали это на боль утраты. Но причиной столь ретивого поглощения хмельного напитка был обычный алкоголизм. Из-за пульсирования ухабистой дороги Кирилл то и дело приземлялся с чёрных траурных облаков в суровую реальность и злобно косился на отца, осознавая его ничтожность.

Пытаясь собрать себя по кусочкам, сам того не ведая, в эти скорбные минуты юный парнишка рос ментально. Он начал постигать весь масштаб превратностей жизни, которая не просит слёзно съесть только один половник горя, а сразу бросает с головой в соразмерную человеку кастрюлю с похлёбкой из потерь и страхов. Кирилл наконец понял глубину фразы «Всё познается в сравнении»: на фоне скоропостижной смерти матери школьные проблемы казались ему будничной неурядицей.

Их высадили рядом с хорошо знакомой пятиэтажкой. Новоиспечённый вдовец еле держался на ногах и что-то бубнил себе под нос. У дома они столкнулись с соседями по лестничной площадке: Игорь и Соня – семейная пара чуть за сорок – выходили из подъезда.

Мужчина с трагичным выражением лица обратился к обоим:

– Олег, Кирилл… Сожалею о вашей утрате. Нина была замечательной женщиной… Желаю вам с поднятой головой пережить эти непростые времена.

Игорь приправил речь напутственными хлопками по плечам отца и сына. Соня добавила несколько соболезнующих слов со своей женской теплотой. Олег Иванович промямлил что-то невнятное, Кирилл высунул голову из-под ворота и дрожащим голосом произнёс спасибо. Соседи скрылись в пасмурной осени.

До третьего этажа Березины добирались больше десяти минут. Олег Иванович собрал всю свежую побелку своей чёрной курткой, несколько раз хорошенько оступился и умудрился разбить чекушку с остатками водки на пролёте между вторым и третьим этажами. Кирилл шёл позади и наблюдал за этой постыдной картиной. Ему казалось, что соседи презрительно подсматривают из глазков квартир, качают головами и бросают осуждающие реплики.

Кирилл решил не ждать меткого попадания ключом в дверной замок от нетрезвого предка. На самом финише он обогнул неповоротливую отцовскую тушу и первым подобрался к двери. Под светом тусклой лампочки над его промокшей головой переливались криво приклеенные золотистые цифры два и четыре.

В старой «двушке» пахло дешёвыми духами, которыми перед отбытием на кладбище пару раз брызнула одна из подруг матери. Все стеклянные поверхности и зеркала были завешены простынями. Ещё не знавшее беды такого масштаба сердце сжалось от нахлынувшей боли, свежее чувство утраты приступами сжимало нутро. Кирилл снял куртку и бросил в стоявший в ванной тазик. Отец вошёл в квартиру следом, качаясь и придерживаясь за обшарпанный косяк. Источаемое Олегом Ивановичем алкогольное зловоние было такой силы, что перебивало остальные запахи.

Стягивая грязные после кладбища ботинки, он обратился к сыну:

– И кто теперь у нас будет ответственный по дому?

За долгие годы Кирилл научился понимать нечленораздельную речь пьяного родителя, но понять природу озвученных слов с первого раза не смог.

– В каком смысле?

– Да в прямом! – буркнул отец. – Ты чё, тупой?

Остатки летящих слюней зависли на его неопрятных усах. Кирилл всегда опасался неадекватной реакции отца, а тем более диалогов, когда тот был под мухой. Он старался ответить мягко.

– Я правда не понимаю, о чём ты говоришь.

– Ну баран… Матери больше с нами нет. Моей пенсии хватит только на лекарства и коммуналку. Ты же газеты вроде разносил? Так вот этого мало! Ищи ещё работу, – Олег Иванович смачно рыгнул. – Учёба твоя не особо пригодится в жизни, по себе знаю.

Кирилл нахмурился и почти крикнул срывающимся голосом:

– Так почему ты сам не хочешь устроиться на работу? Ты же ещё не старик! Хотя бы в память о маме начни что-то делать!

Разъярённый таким ответом, Олег Иванович смачной оплеухой отправил сына в нокаут – с глухим звуком парень воткнулся головой в стену и рухнул на пол.

Надменно возвышаясь над Кириллом, отец продолжил:

– Ты перечить мне вздумал, щенок? У меня диабет и больная печень. Мне противопоказаны любые нагрузки…

Кирилл, корчась от боли и прикрывая рукой щёку, смотрел на дырявый носок отца.

– Завтра же начинай искать работу. Так уж и быть, школу бросать тебя не заставляю, – он еле стянул с себя кожаную куртку, испачканную побелкой, и добавил: – И иди убери в подъезде.

Глотая слёзы и обиду, юноша поднялся с пола, взял с кухни совок с веником, надел резиновые тапочки и отправился подчищать за ненавистным отцом.

– Ну конечно, больная печень, диабет… А ещё водка, диван, телевизор и отсутствие мозгов, – Кирилл шёпотом извергал всё своё негодование стенам подъезда. – У меня же проблем совсем нет…

В старом венике советских времён Кирилл видел отца: огромный, неказистый и бестолковый. Единственным его умением было грести под себя мусор. Тяжело вздыхая, Кирилл аккуратно собирал острые стеклянные осколки, как будто это были маленькие частички его расколотой души, которые отец пытался смести на потрескавшийся совок собственного аморфного существования.

В зале уже на полную катушку дребезжал телевизор. Кирилл забежал в свою комнату, включил свет и закрыл дверь. Он с радостью захлопнул бы ещё с десяток таких дверей за собой в стремлении отгородиться от внешнего мира. Парень уже физически не мог изводить себя плачем: слёзный резервуар был пуст. Боль от потери глушилась пылающей в сердце ненавистью и осознанием мучительного бессилия. Он сполз по двери и обтянутыми кожей костями упёрся в деревянный пол. Нервный срыв хаотично заигрывал с пальцами его правой руки, нос беспрестанно шмыгал из-за забитых каналов, желудок то и дело поскуливал, словно пёс, желающий получить хотя бы обглоданную кость. В маленьком человеке играла целая симфония – симфония мирской несправедливости.