В тебе

Через считаные минуты он сам оказался в задней части рейсовой теловозки. Изрядно замёрзший, протиснулся между двух дам среднего возраста в тёплых одеждах, пытаясь позаимствовать максимум их тепла. Через две остановки женщины сменились другими участниками автобусной толкучки. Кирилл наслаждался плотным скоплением людей: он чувствовал себя одной большой окоченевшей рукой, которая норовила залезть в тёплые варежки, сотканные из человеческих тел.

Путь до дома оказался мучительно долгим. В грязном окне наконец показались очертания родной пятиэтажки. Приятный мужской голос из динамиков оповестил о нужной остановке. Двери распахнулись, приглашая юношу ступить на знакомую землю.

Кирилл вышел из автобуса, но вместо того, чтобы рвануть к своему родовому гнезду, спрятался под железным навесом среди покорно ждущих людей.

Вдали голые деревья сливались с угрюмой пятиэтажкой в одно серое пятно – Кирилл всё ещё не мог привыкнуть смотреть на мир без своих павших в бою очков. Опершись на усыпанное объявлениями холодное стекло, он вновь оказался в царстве раздумий.

«А дом ли это… Плюсовая температура внутри комнат, но сущий холод внутри меня. Крики вечно орущего в дуэте с телевизором отца я могу заглушить берушами. Но вот бы мне ещё какие-нибудь затычки для чувств. Чтобы ощущать себя живым, мне нужны лишь мой ноутбук для учёбы, стол для опытов, немного еды и тёплое одеяло. Учёба и новые знания – вот то, ради чего я живу, за что я держусь в этом мире. Еще недавно в этом списке была мама с её теплом, но она навечно его покинула. У большинства моих сверстников такой список куда больше: звонкий смех сестры, задорные братские пререкания, радостный собачий лай и, в конце концов, правильные наставления нормального отца.

Я мог бы арендовать маленький закуток в какой-нибудь старой замызганной хибаре, перенести туда всё моё добро вместе с маминой фотографией и чувствовать себя дома. Значит, мой дом определяют вещи, а не люди… В голове вечно всплывает мамин борщ – такого же мутного цвета, как и наше с ней существование. Это ведь был суп усталой и несчастливой женщины – через каждый неаккуратно нарезанный кубик овощных ингредиентов сквозила её угасающая жизненная энергия. Чёрт возьми, я же чувствовал это! Но постоянно находил какие-то отговорки вопящему внутреннему голосу. Всё это казалось бредовым отражением юной несмышлёности: будто собственные проблемы эхом отдаются во внешнем мире. Но что я мог? Что?! Сидя однажды на кухне, бросить ложку на пол и крикнуть „Мам, давай всё бросим и начнём сначала! Переберёмся в другое место и начнём новую жизнь!“? Она бы просто посмотрела на меня усталым взглядом и, чуть улыбнувшись, ответила: „Ты чего, Кирюш? Доедай суп. Может быть, завтра поговорим? Я так вымоталась сегодня…“ Затем посмотрела бы в сторону прихожей и чуть более тихим голосом добавила: „И не кричи больше, не зли отца“. В этом и заключается моя цель на сегодня: продолжать не злить отца и удовлетворять его потребности.

Да это не дом вовсе, а место временного заключения; мне нужно просто продержаться до следующего учебного года и перебраться в общежитие при каком-нибудь колледже».

Эта ясная, ничем не прикрытая правда, всплывающая в мыслях, растекалась подавленностью по стенкам сознания. Не замечая никого вокруг, Кирилл добрался до подъезда и неспешно преодолел сорок шесть ступеней. Дверь в квартиру оказалась открытой. Он медленно перешагнул порог. В нос ударил знакомый запах перегара, но уже вперемешку с нотками дешёвых женских духов. Телевизор звучал на средней громкости, на полу небрежно валялись потёртые женские ботинки в куче с отцовской обувью. Кирилл смекнул, в чём дело, и пронёсшаяся в голове картина вызвала отвращение.

Он постарался как можно громче оповестить всех о своём присутствии в квартире:

– Пап, ты дома? Я вернулся.

К шуму телевизора примкнули человеческие шебуршания. Парень несколько раз топнул ботинками о грязный коврик и начал неторопливо разуваться. Через минуту из зала вывалилось пузатое существо в фирменной майке и замызганном трико; с привычным Кириллу видом диссонировало выбритое лицо отца, но от него по-прежнему едко разило скисшим спиртом.

– Какого ты так рано? Врач же по телефону говорил мне про месяц! – недовольным взглядом отец оценивал покрытое ссадинами лицо сына и повязку на носу.

– Мне он говорил про неделю или чуть больше того, – с осторожностью ответил Кирилл.

– Напокупают себе дипломов, а потом месяц от недели отличить не могут! – Олег Иванович упёрся рукой в стену и принял серьёзный вид. – У меня есть для тебя важная новость.

Кирилл на несколько секунд отключился от происходящего и невольно стал прокручивать возможные варианты известия, которое вот-вот будет озвучено: «Я раскошелился на тест ДНК. Ты не мой сын. Надевай ботинки и проваливай!», «Вчера пришли мои анализы: мне нужен донор, и лишь твоя печень мне подойдёт!», «Я взял кредит под залог квартиры, и твоё наследство теперь принадлежит банку».

– Эй, алло! Ты чё там завис? – Олег Иванович щёлкал пальцами перед лицом мальца. – Я говорю, с нами будет жить моя женщина! – он повернул голову. – Марина, иди сюда!

В коридоре появилась женщина лет пятидесяти с родинкой в форме груши на щеке. Вид у неё был, мягко говоря, помятый, пара потускневших тёмных прядей волос свисали над опухшим лицом. Облачённая в сетчатую тунику, которая едва скрывала узкие бёдра, она походила на старую куколку в коконе. Непомерно огромный вырез открывал оголённую и обвисшую грудь. Трусов на ней не было, или они, как хамелеоны, притаились в лучах тусклой лампочки. От всей этой уродливой и нарочито грубой вульгарности юному пареньку захотелось закрыть глаза.

– Разрешите представиться: Марина Анатольевна, – женщина улыбнулась, обнажив две тёмные пещерки в пожелтевших зубных рядах, и протянула руку к губам Кирилла; кожа на тыльной стороне руки была заметно воспалена.

– Очень приятно. Кирилл, – несколькими пальцами юноша отстранённо обхватил руку, обозначив рукопожатие, и принялся раздеваться.

Из-за выказанного пренебрежения к его новой пассии Олег Иванович вспылил и добавил басов:

– Тебя совсем не учили манерам в твоей долбаной школе? Руку дамы нужно поцеловать при знакомстве!

«Ты руки её видел?! На них живого места нет!» – полыхали брезгливостью глаза Кирилла.

Женщина ещё раз торжественно подняла руку, дабы губы молодого парня снизошли до её дряблой и больной кожи. Обуздав всё внутреннее отвращение не только к ненужной формальности, но и к самой омерзительной ситуации, Кирилл лёгким касанием губ изобразил нечто похожее на поцелуй.

– Я из дворянского рода, и у нас так принято приветствовать даму.

Кирилл кивнул в ответ новому резиденту квартиры.

– Ладно, дуй к себе, – Олег Иванович развернулся и выставил локоть. – Мариночка, а вас попрошу обратно в наше ложе! – прокуренный голос отца прозвучал особенно тошно.

Кирилл опечаленно смотрел на два противных взгляду тела, которые в обнимку шли в сторону зала по небольшому коридору прихожей. Он повесил куртку на вешалку и окинул взглядом разбросанную на полу одежду, бутылки из-под пива и вина. Тот случай, когда пахло женским парфюмом, но не ощущалось женщины в доме. Кухня была в таком же плачевном состоянии. Остатки пригоревшей еды на сковородке, гора грязной посуды и благоухание застоявшегося мусора под раковиной стали катализатором появления грустных мыслей об ушедшей в иной мир матери.

От нахлынувших эмоций ему померещился тот самый борщ на столе, брошенная им на пол ложка и мать, стоящая у плиты. Она смотрела всё тем же уставшим взглядом и шептала: «Прошу, только не зли отца».

«Мама! Прекрати!»

Нина Алексеевна исчезла под вспышку гнева сына и жалобное урчание его живота.

Среди грязи на кухне Кирилл смог откопать лишь одинокое варёное яйцо и корку хлеба. Не к месту вспомнились слова лечащего врача, который просил хорошо питаться для лучшего восстановления организма и стараться поменьше нервничать.

Притулившись у стены на обшарпанной табуретке, юноша поочерёдно откусывал хлеб и яйцо, а из другой части квартиры на фоне вещания телевизора можно было расслышать женские стоны, разрывающие на части и без того израненное молодое сердце.