Друзья и незнакомцы

Он родился с копной золотистых волос, с самого начала указывающей на то, что он особенный. Медсестры приходили к ней в палату, чтобы просто посмотреть на его кудряшки.

Все они называли Элизабет мамашей, а Эндрю – папашей.

Причем в первый раз медсестра была немногим старше самой Элизабет.

– Выпейте три таблетки обезболивающего, мамаша, – сказала она. И еще: – Мамочка, нажмите на кнопку, если вам понадобится встать. Не пытайтесь пока вставать самостоятельно.

Изумленная, Элизабет гадала, действительно ли девушка думала, что она ее мать? Она что, ее мать?!

Позднее Номи объяснила ей, что медсестры так делают, чтобы не запоминать имена родителей, знакомство с которыми продлится сорок восемь часов. Элизабет подумала, что, возможно, это было еще и попыткой помочь новоиспеченным родителям осознать, что только что произошло, повторяя эти слова вновь и вновь, пока они не прозвучат как данность.

– Что тебе предложить, Сэм? – спросила Элизабет. – Кофе? Воды?

– Ничего, спасибо.

Сэм разулась.

– Ты не обязана снимать обувь, – сказала Элизабет, но сам жест ей понравился. Никто из предыдущих претенденток об этом не подумал.

– Мне надо помыть руки.

Элизабет указала на узкую дверь.

– Уборная там.

Ей показалось, что мытье рук затянулось. Ждать девушку в коридоре было бы как-то странно. Элизабет прошла в гостиную и села на диван.

Малыш проснулся.

– Привет, любовь моя – зашептала она. – С тобой пришел познакомиться один друг.

И тут до нее дошло, что Сэм не была англичанкой.

Когда девушка вернулась, Элизабет держала на коленях Гила, смотревшего вокруг своими большими голубыми глазами.

– Такой красивый, – выдохнула Сэм, и Элизабет сразу же ее полюбила.

– Пожалуйста, присаживайся, – предложила она. – Расскажи нам о себе. В письме ты написала, что работала няней в Лондоне. Я и подумала… – Элизабет издала смешок.

– Что именно?

– Подумала, что, наверное, у тебя будет акцент.

– А, нет, извините. Я провела там лето. Была няней в семье с полуторагодовалыми близнецами и новорожденным. Все мальчики.

– Боже мой.

– Было не так тяжело, как кажется, – заверила Сэм. – Я смотрю за детьми всю свою жизнь. Я старшая из четырех детей, и у меня девятнадцать младших двоюродных братьев и сестер.

– Ничего себе!

– Мама никогда не хотела, чтобы я работала няней. Она хотела, чтобы я подрабатывала официанткой. Говорит, это поприличнее. Но я люблю возиться с детьми.

– Я годами была официанткой. Ничего респектабельного в этой работе нет, уж поверь мне, – улыбнулась Элизабет. Она подвинула поднос с выпечкой к Сэм. – Как тебе Лондон? Я бывала там несколько раз, мне понравилось.

– О, мне очень понравилось, – ответила девушка. – Мой парень, Клайв, оттуда. Он англичанин. Я надеюсь видеться с ним так часто, как только смогу в этом году. Это дороговато, но его свояченица работает в Британских Авиалиниях, так что мы можем летать по ее скидке, если получится.

– Клайв тоже студент? – поинтересовалась Элизабет.

– Он… Уже закончил.

Элизабет хотела задать еще вопрос, но буквально слышала в голове голос Эндрю: «Границы».

– Что ты изучаешь? – спросила она вместо этого.

– У меня двойная степень – искусство и английская литература. Папа любит шутить, что не знает, что из этого более бесполезно. Он хотел, чтобы я изучала экономику.

– Мне довелось поработать со многими выпускниками филфаков, – возразила Элизабет. – У них все неплохо сложилось в жизни, не переживай.

– Чем вы занимаетесь? Ничего, что я спрашиваю?

– Нет, конечно. Я журналист. Проработала в «Таймс» двенадцать лет.

– Как интересно!

– О да. Было.

Элизабет не сказала, что год назад она и половина ее друзей согласились на отступные, чтобы не попасть под грядущее сокращение через полгода.

– Сейчас я пишу книгу.

– Ничего себе! Это ваша первая?

– Третья.

– Вау.

– Ты уже знаешь, чем хочешь заниматься после окончания колледжа?

Сэм выглядела смущенной.

– Я с детства любила рисовать. Но, очевидно, это не работа.

– Для кого-то – работа, – не согласилась Элизабет.

– Я бы хотела работать в художественной галерее. Может, когда-нибудь преподавать, – сказала Сэм и вдруг выпрямилась. – Извините. Мне следовало сказать, что у меня большой опыт с младенцами. У меня есть сертификат на оказание первой помощи. Здесь, в городе, у меня отличные рекомендации. В первые три года учебы я частенько сидела с детьми по вечерам и на выходных.

– И три полных дня в неделю не помешают твоей учебе?

– Я на последнем курсе, – ответила Сэм. – Не слишком загружена. К тому же, каждые два года я работала на кампусе и выстраивала в соответствии с этим свое расписание, так что я уже привыкла.

– Отлично, – кивнула Элизабет. У нее был целый список вопросов, но она не помнила, куда его подевала. Она чувствовала, что следовало спросить что-то еще. А она увлеклась приятной беседой.

Сэм оглядела гостиную.

– Как долго вы здесь живете?

– Месяц.

Элизабет и Эндрю начали задумываться об отъезде из города десять лет назад, на их третьем свидании. Они сходили на столько просмотров, примеривая на себя жизни, прожить которые были не готовы, – маленькие фермы на берегу залива, особняки в колониальном стиле с огромными задними дворами в Нью-Джерси, даже пляжные коттеджи в Мэйне, где в середине июля они практически убедили себя, что смогут жить там круглый год.

– Не надо попусту тратить время риэлторов, если вы не настроены серьезно, – заявляла ее свекровь, очевидно, чемпион по защите риэлторских прав.

Но Элизабет никогда не знала наверняка, всерьез они настроены или нет. Ньюйоркцы упивались жалобами на город: толпы, задержки поездов в метро, суматоху. Любой здравомыслящий человек хотел переехать отсюда. Лучше всего понять ньюйоркцев можно было не по тому, в каком районе они жили, а по тому, куда они мечтали сбежать – в Лос-Анджелес, Портленд, Остин, откуда бы они ни понаехали. И все-таки, когда кто-то уезжал, Элизабет это шокировало.

Ее подруга Рейчел перебралась в пригород Кливленда, своего родного города. О его очаровании она говорила всякий раз, когда они встречались, бесконечно повторяя одно и то же.

– Летом по пятницам в Ботаническом саду устраивают пивные фестивали, и можно, сидя на траве, потягивать пиво из самых разных пивоварен, – рассказала Рейчел минимум раз пять.

Звучало неплохо, но как часто человек пойдет попить пива в ботанический сад? А дальше что?

Элизабет с Эндрю никогда не считали, что останутся в городе навсегда, несмотря на то, что оба прожили там двадцать лет, больше, чем где-либо еще, включая те места, которые они считали домом. Она давно задавалась вопросом, что же заставит их уехать. Ребенок, предполагала она. Но причиной был не Гил. Причиной их переезда стала ситуация с отцом Эндрю, ситуация с самим Эндрю.

Большую часть времени Элизабет понятия не имела, что она делала в доме 23 на Лорел-стрит. Как, после всех этих поисков идеального места, вдруг очутилась здесь, у черта на куличках.

До переезда, когда у них спрашивали, куда они собираются, Эндрю отвечал: «В северную часть штата Нью-Йорк».

Элизабет всегда чувствовала необходимость пояснить: «Но не ту северную часть, которая для богачей. Добавьте к той картинке, которую вы сейчас себе представили, лишних двести миль».

По крайней мере, ей нравилось, что их дом не выглядел как все остальные на их улице. Большинство соседей превратили старые дома в каких-то монстров с пристройками в попытках расширить собственность.

Их дом был оригинальным. Небольшим, но милым. Красная глянцевая дверь, плющ, ползущий по крашеному белому деревянному фасаду, который, как посоветовала риелтор, нужно обновлять раз в четыре-пять лет. Элизабет и Эндрю небрежно кивнули тогда в ответ на ее слова, как будто не прожили всю свою сознательную жизнь в квартирах, не сделав в доме своими руками ничего сложнее замены перегоревшей лампочки.