Страница 2 из 7
Но суть дела не в этом. Я, женщина, гнусь там, в их цивилизованном, основанном мужчинами обществе, под тремя гнётами. Я рабыня домашнего хозяйства, моя тюрьма – это кухня, мои цепи – это горшки и кастрюли. Я рабыня семейного воспитания. Я должна воспитывать своих детей, которых я никак воспитать не могу. Меня этому не учили! В их школах мне об этом ни слова не сказали, а после, когда я стала матерью, я вдруг стала и педагогом. К тому ещё меня эмансипировали, наделили меня «какими-то правами», и за эти права я плачу обязанностями, тяну лямку национального хозяйства не хуже любого мужчины.
– Неудивительно, что ты такая исхудалая.
– Да у нас, в «культурных» странах, женщина вырождается, в полном смысле слова, она падает под ярмом жизни.
– А куда ты идёшь?
– Куда? Я сама хорошо не знаю. Но я чувствую, что где-то должно быть иначе. Я чувствую, что где-то бьют ключи вольной, свободной жизни, что где-то плетёт смена дней и ночей венок блаженства, что где-то, и очень близко отсюда, солнце восходит и заходит над счастливым человеком, над счастливым сердцем.
– Да, есть такая страна, страна счастья.
Она обрадовалась, в глазах её засверкали слёзы.
– Я знала, я чувствовала, что есть такой край, где солнечный, дневной свет не злорадствует, не смеётся, не издевается над темнотою нашей рабской жизни, над ночью нашего жалкого существования.
– Да, есть такая страна, – уверил её и рабочий.
Женщина вся засияла. Улыбка счастья и веры заиграла на её запёкшихся устах. И в глазах затеплилась звезда радости.
– Есть, есть. И где-то она, эта страна, здесь, поблизости, но дороги хорошо не знаю. Я знаю, что она близка, мне моё сердце это говорит, моё ухо мне это говорит, оно чует песнь вечной радости, доносящейся оттуда; там жизнь поёт свою вечную песню радости бытия; там жизнь ткёт свой зелёный ковёр, вышивая его розовыми лучами предутренней и вечерней зари… Я слышу, я чую!
Она приникает ухом к тишине, стараясь уловить какие-то невидимые и неслышимые токи волн воздушных. По лицу её проходят слабые отсветы её мыслей и чувств. Вдруг лицо озаряется каким-то внутренним светом, и лучи из него исходят кругом; вдруг… темнеет, тухнет, и тень его покрывает. Задумалась.
– А вы куда идёте?
– И мы туда, туда, в страну счастья!
– А вы знаете, где эта страна?
– Мы её ищем, – был наш ответ. – Мы знаем только, что путь надо держать на восток, что та страна – это страна солнца и весны.
– Хорошо, будем искать её вместе, тогда мы её скорей найдём.
– Идёмте вместе.
– Идём, – дружно ответили я и рабочий.
И мы пошли втроём. Мы шли быстро, тень за нами насилу нас догоняла.
Мы все почувствовали, что тяжесть пути становится меньше, путь становится легче.
– Мы тяжесть дороги как бы разделили на три части, и каждый из нас носит только одну треть.
– Да, как будто легче стало ступать.
– Мы не идём, а будто несёмся, бежим.
– Единение – великая сила, – добавил рабочий.
И мы пошли быстро-быстро.
IV. Угнетённая нация
Идём, храним молчание.
О чём же будем разговаривать? Мы жаждем одного – страны счастья, свободы и любви.
Издали виднеется облако пыли. А может, это чёрная грозовая туча, которая так и несётся по земле.
Она приближается.
Мы отличаем людей.
Все они в рваном платье, в худой обуви. Лица исхудалые. Смотреть страшно. Некоторые избиты, искалечены. И какая смесь одежд. Какая рваная пестрота.
Они подходят ближе. Слышим: будто говорят. Какая смесь языков и наречий.
Как всё это странно.
– Что это такое? – спрашиваем мы все трое разом, спрашиваем у себя, друг у друга, и ответа не получаем.
Они подходят ближе.
Облако пыли впереди них, а сзади – будто бы красные следы.
Неужто это кровь, которая сочится из их незаживших ран, из их искалеченных ног?!
Их собственная кровь чертит ими же пройденный путь.
Они подходят ещё ближе.
Я всматриваюсь в это странное зрелище.
Предо мной будто один человек.
Но какой он странный и какой он страшный.
Он жалок и грозен.
Он – нищий и он – величественный.
Он – маленький и он – такой великий.
Кто предо мною? – силюсь припомнить. – Я его где-то встречал, где-то видал.
Да, это Агасфер.
Вечный странник предо мною. Вот его горящие глаза, в них горит факел жажды неутолённого искания, в них и презрение, в них и вечное прощение, в них – и безбрежная, нездешняя любовь ко всему живущему и страждущему, в них – и великое достоинство и гениальное высокомерие, в них – и самоунижение и бездонное самоуничтожение.
Да, это он.
Вот его всклокоченные волосы, которые омывали и буйные грозные ливни, и тихая вечерняя роса, которые осыпали и лепестки цветущих деревьев, и снега дикой, бушующей, крутящейся, как колесо рока, лютозимней вьюги и метелицы, и пепел разрушенных городов, сёл, храмов и храмин.
Да, это он.
Нет, это не он. Тут вообще не один, а какое-то множество, какое-то многообразие и лиц, и черт, и языков.
Пристально всматриваюсь. Все трое мы стоим перед этим таинственным зрелищем, которое всё ближе и ближе подходит к нам.
Будто бы один, будто бы многие. Не рассмотришь, не разглядишь, ни отличишь.
– Кто вы? – спросил я, когда они подошли уж очень близко.
Мой вопрос их, видимо, смутил. Они остановились. Заметили нас. Слегка испугались. Затем, видя, что перед ними я, рабочий и женщина, пришли в себя и ответили.
Тут я заметил, что передо мной, в сущности, стоит один человек, но как в костюме, так и в чертах лица он носит частицы богатого разнообразия разных стран и народов.
– Кто я? кто я? – он переспрашивал и тихо ответил:
– Угнетённая нация.
– Почему за вами такой след?
– Потому что меня всюду бьют, избивают, громят, калечат, увечат, и кровь наших ран пишет безжалостному миру летопись наших странствий и страданий.
– Где тебя бьют, избивают?
– Везде и повсюду. Меня всюду преследуют. Пытают. Вырывают у меня язык, отрезывают уши, выкалывают глаза.
– Где, в каких странах?
– Везде, где только есть государство, держава, там меня гонят, мучат, преследуют законом и беззаконно, сверхзаконно. Преследуют во всех странах Европы, Азии и Америки.
– А кто ты такой будешь?
– Ведь я сказал: угнетённая нация.
– А что сие означает?
– Сие означает – нация угнетённая, преследуемая, истекающая кровью от своих насильников, наций-разбойников, которые грабят, обирают её, и в конце концов доводят до вырождения или убивают насильственно.
– Да какая же ты нация?
– Да я же сказал: угнетённая. Нация, у которой нет своей территории, своей награбленной, разбоем и войнами взятой страны. И меня терзают, отнимают у меня моих детей, моих сыновей и дочерей, мои богатства, мою культуру, моё человеческое достоинство народы-хищники, насильники, территориалисты, народы державные.
– А какой же нацией ты будешь?
– Всякой, но только угнетённой. Я и армянин, и индус, и латыш, и литовец, и белорус, и еврей, и цыган и чёрный негр, я – угнетённая нация.
– Откуда идёшь?
– Я не иду, а бегу, я спасся от погрома, от разгрома, меня хотят там уничтожить, переварить в большом-большом котле великодержавия, так что и помину не останется, а кости мои перемолоть, и унаваживать ими их культурные поля и нивы… Я спасся бегством.
– Куда бежишь?
– Куда глаза смотрят.
– Всё же куда?
– Ищу другой страны, другого края, ищу убежища, где можно будет голову преклонить, где можно будет жить, не боясь вечно вечной смерти; ищу страны, где люди живут без держав, без мечей, без штыков, без войн, без бойнь, ищу страны счастья!
– А почему ты идёшь в противоположную сторону? Почему ты направляешь свои стопы на запад? Ведь страна счастья лежит на восток.
– А куда вы идёте? – спрашивает он нас.
– Мы идём в страну счастья, свободы и любви!