Молох. Укус кобры

А он медленно растягивает губы в злой ухмылке.

— Семью? А разве не я твоя семья? — слышу его голос впервые за столько лет и понимаю, что ужасно скучала по нему. По голосу, по улыбке, по глазам… Только сейчас они смотрят по-другому. Сейчас они смотрят на меня так, как раньше смотрели на тех, кому было суждено погибнуть от руки киллера. С превосходством и неким подобием жалости. А на дне ядовитым океаном плещется ненависть. Чёрная, жуткая, пронзительная. Накопленная годами. Она меня сожжет, уничтожит.

— Всё в прошлом, Елисей… Всё прошло. Отпусти. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Есть за что. Прости меня. Прости за то, что предала. За всё прости. Но у меня дочь. Муж… Они не виноваты. Отпусти нас. Начни жизнь заново и забудь, — плачу, трясусь от ужаса, пряча дочь за спиной. Она обнимает меня сзади, льнёт, как испуганный котёнок. Моя маленькая девочка.

— Простить, говоришь? Забыть? — он поднимается, и я тут же превращаюсь в маленькую букашку. Как одиннадцать лет назад. Ничего из себя не представляющую, мелкую оборванку, чья дальнейшая судьба зависела от его жалости. — Ты, сука, лишила меня всего, — склоняется так, чтобы слышать его могла я одна. — Ты не только против меня свидетельствовала. Ты лишила меня себя. Лишила меня семьи, которую я хотел создать с тобой. Помнишь, я говорил, с другим не будешь? Помнишь, тварь? — Я зажмуриваюсь, но он хватает меня за лицо, сжимает пальцами скулы до боли. — Ты не будешь. Ни с кем. Больше никогда. У тебя больше не будет другого мужика, — задыхается, гневом мне в лицо дышит. — У тебя больше ничего не будет. Я лишу тебя всего, как ты лишила меня.

Он выравнивается, и я упираюсь взглядом в его грудь. Почему-то вспоминаю о татуировке, которая сейчас под тёмной кожей куртки. Страшная кобра с разинутой пастью готовится к прыжку. Пустить свой яд по моим венам, отравить. Обвиться вокруг шеи и лишить дыхания. Но я всё равно хочу её увидеть. Ещё раз коснуться кончиками пальцев.

— Я всё отдам, — поднимаю взгляд выше, на его подбородок, покрытый трёхдневной тёмной щетиной, на губы, полные, слегка потрескавшиеся. В глаза посмотреть сил нет. Я и так знаю, что там. Там мой приговор. — Все деньги, имущество… Только позволь нам с дочкой уехать, — о муже не упоминаю намеренно. Не нужно сейчас.

— Оставь себе свои сребреники*, — скривил губы от отвращения. — Дешёвка поганая.

Хуже пощёчины. Больнее раз в сто. Но я знала, что он скажет. Как знала и самого Молоха. Он не прощает. Он ненавидит предателей. И он, правда, меня любил.

Только любил не так, как принято показывать в сладко-приторных мелодрамах. Он любил меня по-своему. Грубо, жёстко, иногда даже жестоко. Так, как не любил никто ни до него, ни после.

С Володей у нас то, что принято считать идеальными отношениями. Он всегда советовался со мной, даже по мелочам. Он всегда прислушивался ко мне, и окончательное решение мы принимали вместе. Он любил спокойный, классический секс три-четыре раза в неделю, после чего всегда по-отечески целовал в лоб, и засыпали мы в обнимку.

С Молохом у нас было всё с точностью до наоборот. Поначалу я долго не могла привыкнуть к мужу, потому что он казался мне скучным и пресным. Тогда мне уже было с чем сравнить. После Елисея, который трахал меня, как умалишённый, по нескольку раз за ночь, после наших бурных скандалов и не менее безудержных примирений, Володя мне напоминал пушистого одуванчика. С одной стороны – это хорошо. С таким мужем удобно и уютно, как в тёплых тапочках зимним утром. Но с другой… Невероятно грустно. Потому что авторитарные личности, вроде Молоха, покоряют полностью. Прогибают под себя, иногда ломают. Проникают в мозг, в кровь и вырабатывают зависимость на генном уровне. Я была от него зависима.

Елисей никогда не был деспотом с раздутым самомнением, нет. Но для него всегда и везде существовало лишь одно верное мнение – его. Он был в нашей маленькой семье единоличным лидером, и сейчас, глядя на упрямый подбородок, я снова вспомнила те дни. Самые счастливые и самые несчастные дни своей жизни. Его слова, брошенные мне в последнюю встречу перед этапом. И то, как больно было видеть его глаза в тот момент.

Он не отпустит. Никогда.

— Ты же меня не бросишь? Никогда-никогда?

— Дура, что ли?

— Нууу, скажи мне это.

— Если попытаешься уйти, ноги сломаю – так нормально?

— Дурак! — стукнула его по груди, а Елисей усмехнулся.

— Не брошу. Я же однолюб. Значит, ты моя болячка на всю жизнь. А если сама свалить попытаешься – найду и верну. Замурую вот здесь, в домике этом.

Мотаю головой, отгоняя такие родные и в то же время ненавистные воспоминания.

— Отпусти мою дочь. Я отправлю её к родственникам мужа. Со мной делай, что хочешь.

— Мам, нееет, мааам… — заплакала дочь, обнимая меня за талию. — Пусть он уйдёт, пожалуйста!

Елисей медленно опустил взгляд вниз, на руки Есении, сомкнувшиеся в замок на моём животе. Потом поднял глаза на меня, заиграл желваками.

________________________

Сребреник – мелкая серебряная монета. За тридцать сребреников продать – предать кого-либо из корыстных соображений.

Разлепила губы спустя целую минуту.

- Простите я… Не могу. Я на работе, - промямлила еле слышно, потому что до сих пор не была уверена, что его приглашение – нет, требование. Потому что прозвучало именно так – предназначалось мне. Он же шейх! А я Ира Милованова, пока ещё даже не переводчик. Так, фикция.

- Простите нас великодушно, на пару слов. Сейчас всё решим наилучшим образом, - плебейски заулыбался от уха до уха Виктор Степанович, и, как только я перевела эту фразу на арабский, дёрнул меня в сторону. – Ты что, девка, одурела?! – зашипел на меня злобно, продолжая всё так же улыбаться. – Да ты знаешь, кто он?! Это же сам Хамад! Быстро пошла и согласилась на всё, а то я тебя удавлю! – в один миг добрейшей наружности человек превратился в разгневанного тирана. Я даже рот открыла от таких перемен. – Я сюда тащился через полмира не для того, чтобы всё обосрала какая-то девка! А-ну! Пошла! И не забудь о нашей фирме ему по ушам поездить, поняла?

- При всём уважении, Виктор Степанович, - зашипела уже я, очухавшись от такого «наезда». – Я здесь в качестве переводчика и никакие ужины с нужными вам людьми в мои обязанности не входят, если там не будет вас!

- Слушай меня, девочка! Если ты ему сейчас откажешь, я от тебя мокрого места не оставлю, поняла?! Ты не то что переводчицей, ты даже уборщицей не устроишься в моём городе! Поняла? Быстро пошла к шейху и согласилась на всё, что он тебе скажет! – после такого внушительного аргумента меня ещё и в спину пнули, как надоевшую собачонку. И пока я ковыляла в сторону ожидающего меня темнокожего телохранителя, в спину мне вонзался сердитый взгляд Виктора Степановича. Вот козёл.

Так и быть, на ужин соглашусь. А вот о его фирме принципиально и слова не скажу. Да ещё и Катьке всыплю по первое число, как приеду. Хотя это, конечно, я очень зря. Катька тут причём?

Шейха уже не было. Видать, не дождался. И я малодушно порадовалась, что ему не понравилось моё поведение и от ужина господин отказался. Ну и ладно, ну и хорошо. Хотя, конечно, ужин с самим шейхом эль Хамадом был бы неплохим таким пунктиком в моём послужном списке. Никто из моего курса, да и из всего иняза даже мечтать о таком не помышлял.

Однако, телохранитель всё же ждал меня, а значит… Что это значит?

И вообще, как-то всё некрасиво вышло. Сам шейх подошёл, а мы его оставили и убежали ругаться. Что он теперь о нас подумает?

- Вы готовы? – спросил меня телохранитель и я непонимающе захлопала ресницами. – Прошу за мной. Эмир уже вас ожидает, - мужчина повернулся и зашагал в сторону лестницы, по которой чуть ранее спустился шейх.

Что? Сейчас? Ужин прямо сейчас? Но как же?

Я в панике обернулась на Виктора Степановича, а тот затряс кулаком, явно настроен не очень дружески.