Молох. Укус кобры

Я стиснула зубы, упрямо глотая рвущийся наружу вопль. Последний, перед тем как пьяное животное сзади трахнет меня на глазах у своих дружков. Последний вдох и последняя попытка…

Я цепко схватилась за столешницу обеими руками и рванула её вверх, опрокидывая стол и всё его содержимое прямо на красномордых, бухих мразей. Тому, который удерживал меня сзади, я хорошо приложила затылком в нос, и он, поскользнувшись на влажном полу, завалился назад. А я рванула в сторону, но тут же на что-то налетела, и бок взорвался острой болью.

Мужик, который точил свою финку… На неё я и напоролась.

ГЛАВА 3

2021 год

— Красивая баба. Твоя? — к шконке подошёл какой-то мужик, облокотился на вертикальные железки второго яруса, кивнул на фотографию, выглядывающую из-под подушки.

Молох сунул фотографию назад, снова развалился на своей постели, облокотившись спиной на стену. Мазнул ни о чём не говорящим взглядом по мужику. Новенький, видать. Хотя, судя по меткам на пальцах, между которых зажал сигарету, скорее, постоянный клиент. Постоялец.

— А чёта ты не приветливый нифига, — протянул с ухмылочкой, ожидаемо нарываясь. Всё-таки бывалый. Новички, когда в камеру впервые попадают, начинают сраться с порога и ищут себе самый дальний угол.

— Эй, мужик, не лезь к нему! — крикнул Кривой из-за стола, потягивая чифирь. — Молох псих, черепушку тебе раскроит в два счёта.

Кривой не врал. Сам однажды испытал на себе возможности и плохое настроение Елисея. Черепушку Молох ему тогда не раскроил, но потрепал знатно. Так что тот неделю в больничке кровью харкал. После того случая он, собственно, и стал Кривым. Потому что полморды у него теперь не работает – паралич лицевого нерва. Легко отделался. Он Молоха вообще прирезать хотел, имел право Кривого прикончить. Кажется, ему тогда помешали, а потом как-то остыл, да и забылось. Сам Кривой с тех пор паинькой стал.

— Да ладно? Такой крутой он у вас тут, да? А смотрящий кто? — затягиваясь дымом сигареты без фильтра, мужик продолжал буравить Молоха взглядом.

— Ну я, — послышалось тяжёлое из-за спины мужика. — А что такое? Чего шумишь? Ты здесь новенький, так веди себя хорошо, — подал голос смотрящий, он же Верховой. Стальной мужик. И с виду, и внутри. Единственный, кого здесь уважительно, не по кликухе, а по фамилии называют, и единственный, с кем Молоху не пришлось драться.

— А ты не серчай, смотрящий. Я тут ненадолго. Так, забежал познакомиться. Вот коечка мне эта понравилась. А тут этот, со сладкой рожей засел. Не скажешь ему подвинуться? А я подмажу потом.

— Свободную шконку бери. Эта уже занята, — отрезал Верховой, но мужика такой ответ явно не устроил. Залётный беспредельщиком оказался. Видал Молох таких и не раз. Любят они попонтоваться, драку устроить. Любят учинять беспорядок и кровь пускать. Иногда таких к ним запускают специально. Чтобы не расслаблялись. Пока сидельцы друг друга мочат, менты отдыхают. Не на руку им, чтобы зэки сплачивались и дружили.

— А этот у вас что, немой? — никак не унимался надоедливый гость, и Елисей вздохнул. Всё-таки не обойдётся без крови.

— А может, отвалишь всё-таки? — ответил ему уже сам. — Поверь, тебе эта шконка не нужна.

— О! Глядите-ка, так он же ещё и говорящий! А я думал, ты тут местная шмара. Им вроде как базарить с нормальными пацанами не дозволено, — «нормальный пацан» с печатью вечного порока и непроходимой тупости на узком лбу по-клоунски развёл руками. — Ну, раз шконку нельзя, тогда, может, на бабу свою дашь передёрнуть? — усмехнулся, явно радуясь своему остроумию и даже не подозревая, что его ждёт за подобную шутку. — А, парниша? Как тебя там? Алёша Попович?

Рука зэка потянулась к подушке Молоха, вытащила оттуда её снимок.

— Это ты зря, — покачал головой Кривой и от греха отсел подальше. — Ой, зря…

Молох поднялся. Просто встал. Но мужики в камере напряглись, повторили манёвр Кривого, отдаляясь от будущего поля брани.

— Елисей.

— Чё? — оскалился зэк.

— Елисей. Меня зовут Елисей Молохов, — и одним чётким ударом ребра ладони вогнал кадык зэка ему же в глотку.

— Поединок окончен, — мрачно констатировал Кривой, глядя на тело, корчащееся у ног Молоха в луже собственной крови.

— Блядь… Вот блядство, — выругался Верховой, хотя обычно запрещал орать матом в камере. — Ну, Молох! Ну ёлки-палки! Ну нахера, а?!

Елисей не ответил. Все и так знали. Трогать ЕЁ фотографию нельзя. Это приговор.

Не потому, что Молох хранил её под подушкой, как хранят, к примеру, снимки матери, жены, дочери. Нет. Только он может на неё смотреть. Смотреть и ждать того момента, когда вырвет змее её проклятое жало, которым она его отравила. Которым свела его с ума и предала.

Выдернул из руки зэка снимок, стёр с него капли крови и положил обратно под подушку.

— Вот чумной, а, — покачал головой Кривой.

— Ну бля, опять шмон начнётся. Мне только с воли кореша мобилу подкинули, — застонал кто-то из зэков, но к Молоху, разумеется, вопросов ни у кого больше не осталось.

Разошлись по своим углам, делая вид, что ничего не произошло. А когда в камеру войдут надзиратели, все уставятся на них равнодушными взглядами и на вопрос, кто убил зэка, скажут, что сам упал. Споткнулся. Бывает.

Никто не сдаст Молоха. Будут молчать даже стукачи. Потому что все знают: ему скоро на свободу. Ему скоро сводить счеты. Он не задержится здесь ни на день, ни на минуту.

Он достанет её, хоть откуда. И выдерет суке её поганое, прогнившее сердце. Уничтожит всё, что она получила от его врагов за своё предательство. За то, что выдрала из него душу своими тонкими, длинными пальцами и сожрала её у него на глазах.

Он запомнил суд, приговор которого прозвучал десять лет назад. Запомнил всё: каждое её слово, каждый торжествующий взгляд, брошенный на него. Запомнил, как из зала, нежно приобнимая за талию, её уводил тот смазливый хлыщ. Как склонился к её шее и поцеловал. Так, чтобы Елисей всё видел. Молох помнил всё.

Он бы удавил её ещё тогда, в зале суда. Если бы его не заперли в клетке, где самое место зверью. Но теперь зверь выходит на свободу. И как же близка расплата…

ГЛАВА 4

2010 год

— Ну ты даёшь, Резак. Какого хера ты её пырнул?

— Она сама налетела, — вяло огрызнулся Резак. Надо же, как ему идёт погоняло. Видать, я не первая на его финку налетела.

Открыла глаза, но разглядеть рожи ублюдков не смогла. Заволокло глаза какой-то пеленой. Это, наверное, из-за потери крови. Я чувствовала, как она выливается из раны, обжигая бок. Горячая, липкая, пахнущая железом и чем-то сладковатым.

— Ну, и чего теперь с ней делать? — спросил кто-то.

— Да чего-чего, загрузим сейчас Мартыну в тачку, пусть вывозит. В посадку нахер. Ей уже пиздец. Вот-вот скопытится, — ответил ему второй.

— Даааа, жалко, — заговорил третий почти человеческим голосом. В том смысле, что проскользнуло в нём сочувствие. — Попользовать-то так и не успели, — а, нет. Всё нормально. Показалось просто, что среди этой кодлы затесался один нормальный человек.

Блядь, как же меня так угодило?

Отключилась где-то посреди дороги. Меня закинули в багажник, чтобы не испачкала кровью сидение тачки, а я не была против. Я вообще уже с трудом соображала, что происходит, и слышала только собственные стоны. По мере того, как рана вспыхивала от боли, мои стоны становились всё чаще, но тише. В итоге я просто вырубилась, а когда открыла глаза, меня уже вытаскивали из багажника.

На улице было темно, и я не смогла разглядеть морды того урода, который собирался выбросить меня, как какой-то мусор. Зато видела звёзды и большой, круглый диск луны.

Почему-то подумалось, что они могут меня прикопать. И я зашевелилась, пытаясь выбраться из рук волочившего меня мужика. Тот матюгнулся, перехватил меня за руки крепче и потащил дальше. Второй шёл за ним, раздавая указания, а я… Я просто безвольно волочилась по земле и тихо всхлипывала от боли. Лучше бы я с Мартышкой сегодня осталась. Лучше бы голодной сидела. А теперь что? Меня же никто не найдёт. Да даже искать никто не станет. Пропала Сонька.