Страница 14 из 37
Нравственность (как и религия) должна быть уважаема писателем. Безнравственные книги суть те, которые потрясают первые основания гражданского общества, те, которые проповедуют разврат, рассевают личную клевету, или кои целию имеют распаление чувственности приапическими изображениями. Тут необходим в цензоре здравый ум и чувство приличия, ибо решение его зависит от сих двух качеств. Не должен он забывать, что большая часть мыслей не подлежит ответственности, как те дела человеческие, которые закон оставляет каждому на произвол его совести. Было время (слава Богу, оно уже прошло и, вероятно, уже не возвратится), что наши писатели были преданы на произвол цензуры самой бессмысленной: некоторые из тогдашних решений могут показаться выдумкой и клеветою. Например, какой-то стихотворец говорил о небесных глазах своей любезной. Цензор велел ему, вопреки просодии, поставить вместо небесных – голубые, ибо слово небо приемлется иногда в смысле высшего промысла! В славной балладе Жуковского назначается свидание накануне Иванова дня; цензор нашел, что в такой великий праздник грешить неприлично, и никак не желал пропустить баллады Вальтер-Скотта. Некто критиковал трагедию Сумарокова; цензор вымарал всю статью и написал на поле: Переменить, соображаясь со мнением публики. Ода Похвала Вакха была запрещена, потому что пьянство запрещено божескими и человеческими законами. – Спрашивается, каков был цензор и каково было писателям.
Радищев в статье своей поместил Краткое историческое повествование о происхождении цензуры. Если бы вся книга была так написана, как этот отрывок, то, вероятно, она бы не навлекла грозы на автора. В сей статье Радищев говорит, что цензура была в первый раз установлена инквизицией. Радищев не знал, что новейшее судопроизводство основано во всей Европе по образу судопроизводства инквизиционного (пытка, разумеется, в сторону). Инквизиция была потребностию века. То, что в ней отвратительно, есть необходимое следствие нравов и духа времени. История ее мало известна и ожидает еще беспристрастного исследователя.
К этой же главе относится запись:
Увидя разбойника, заносящего нож на свою жертву, ужели вы будете спокойно ждать совершения убийства, чтоб быть вправе судить преступника!
1833–1835
Беловая редакция рукописи, не озаглавленной в автографе, опубликована в посмертном «Собрании сочинений» Пушкина (1841. Т. XI. C. 5—54). В издании сочинений под редакцией П. В. Анненкова получила в 1855 г. условное название «Мысли на дороге», под которым печаталось до 1933 г. Затем получила новый, столь же условный заголовок «Путешествие из Москвы в Петербург».
Накануне и после великих реформ
(Вторая половина XIX в.)
По воцарении Александра II общество снова вздохнуло с облегчением: началась подготовка крестьянской реформы. В 1855 г. «Бутурлинский комитет» упраздняется; позднее начинается подготовка нового цензурного законодательства, для чего создается ряд комиссий, действовавших крайне медлительно. Журналистике, наконец, дозволено было касаться политических вопросов, в том числе самого злободневного – освобождения крестьян от крепостной зависимости. В условиях отсутствия каких бы то ни было политических свобод и даже признаков парламентаризма печать, также же как и художественная литература, стали единственными отдушинами для выражения общественного мнения. В печати стало мелькать слово «гласность»: это словечко стало в большой моде, как и спустя 130 лет, когда оно возродилось в годы «перестройки и гласности».
Некоторое смягчение полицейского надзора все же позволило деятелям радикальной и либеральной печати весьма остро критиковать существующие порядки. Объявленную – как всегда сверху – «гласность» общество воспринимало с оглядкой, что позволило Салтыкову-Щедрину весьма скептически оценить это явление, заметив в «Сатирах в прозе»: «Гласность в настоящее время составляет ту милую болячку сердца, о которой все говорят дрожащим от волнения голосом, но вместе с тем заметно перекосивши рыло в сторону».
Цензура стала либеральней, хотя и по-прежнему непредсказуемой. Все же писателям и журналистам впервые дозволялось, хотя и в скромных пределах, обсуждать проблемы, связанные со свободой слова и печати. В 1862 г. наблюдение за печатью передается в ведение Министерства внутренних дел, создается особая комиссия под председательством Д. А. Оболенского для пересмотра и разработки нового устава.
6 апреля 1865 г. вышел высочайший именной указ «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати»; тогда же утверждены «Временные правила о цензуре и печати», которые, время от времени дополняемые, тем не менее, просуществовали 40 лет – до 1906 г. Тогда же при Министерстве внутренних дел создается верховное цензурное ведомство – Главное управление по делам печати, действовавшее до марта 1917 г. По новым правилам впервые освобождалась от предварительной цензуры некоторая часть печатной продукции в зависимости от ее, так сказать, физического веса: оригинальные сочинения объемом свыше 10 печатных листов и переводные – свыше 20-ти. Для отдельных изданий, освобожденных от превентивного контроля, предусматривалось, «в случае нарушения в книге законов», преследование исключительно по суду. Однако после ряда оправдательных приговоров правительство взяло обратно эту уступку – в 1872 г. появился закон, по которому судьба «особенно вредных книг» решалась уже не судом, а в чисто административном порядке – «Комитетом 4-х министров». В 1865–1905 гг. конфисковано и уничтожено 218 книг[73].
Что же до повременной печати – журналов и газет, то их судьба зависела от воли Главного управления по делам печати, которое, во-первых, могло разрешить или запретить издание нового органа прессы, а во-вторых, решить, будет ли оно освобождено от предварительной цензуры или нет. От нее освобождались преимущественно солидные ежемесячники, выходившие в обеих столицах. Взамен этого, «в случае замеченного в них вредного направления», для таких журналов устанавливалось так называемое «правило трех предостережений»: получив их, издание приостанавливалось на срок до 6 месяцев, даже в середине года, что вызывало недовольство подписчиков, не знавших об этом правиле. Окончательное прекращение следовало по соглашению с первым департаментом Сената. Так навсегда погибли лучшие журналы того времени: «Современник», «Отечественные записки» и ряд других периодических изданий (около 30). Были тогда свои приливы и отливы, как, например, ужесточение действий цензуры в «эпоху безвременья» 80-х годов[74]. Но, во всяком случае, литераторам позволено было критиковать и даже высмеивать саму цензуру и цензоров. Большая часть публикуемых далее эпиграмм и пародий увидели все-таки свет при жизни авторов. Понятно, что наиболее резко критиковал и обличал российскую цензуру А. И. Герцен, от «всевидящего ока» которой была освобождена продукция основанной им в Лондоне «Вольной русской типографии».
А. И. Герцен
Вольное русское книгопечатание в Лондоне
Братьям на Руси
Отчего мы молчим?
Неужели нам нечего сказать?
Или неужели мы молчим оттого, что мы не смеем говорить?
Дома нет места свободной русской речи, она может раздаваться инде, если только ее время пришло.
Я знаю, как вам тягостно молчать, чего вам стоит скрывать всякое чувство, всякую мысль, всякий порыв.
Открытая, вольная речь – великое дело; без вольной речи – нет вольного человека. Недаром за нее люди дают жизнь, оставляют отечество, бросают достояние. Скрывается только слабое, боящееся, незрелое. «Молчание – знак согласия», – оно явно выражает отречение, безнадежность, склонение головы, сознанную безвыходность.
73
Подсчет произведен по чрезвычайно ценному справочнику Л. М. Добровольского «Запрещенная книга в России. 1825–1904. Архивно-библиографические разыскания» (М., 1962).
74
Подробнее об этом см.: Цензура в России. С. 8—41.