Заслужить смерть

Постепенно тело налилось тяжестью, моя речь замедлилась, на смену болезненному возбуждению пришла благодатная сонливость. Я ощущала тепло обнимающих меня рук, ласку и участие, голос северянина звучал успокаивающе, убаюкивающе. Я вздрогнула, неожиданно превратилась, но и тогда Триен не выпустил меня, а подхватил, отнес на постель.

Подушка, теплое одеяло или то, что Триен убрал руки, вернуло мне человеческий облик.

— Спи, отдыхай, — посоветовал шаман и поправил мне на плече одеяло.

Помню еще, что чувствовала, как он делал мне новую примочку. Прохлада немного привела меня в чувство, хотя ни сил, ни желания открыть глаза уже не осталось.

— Надеюсь, ты не слышишь и не перекинешься ночью, — прошептал Триен. — Говори, тварь.

Как мило с его стороны позаботиться о том, чтобы у меня сразу после пробуждения была возможность говорить. Нужно будет поблагодарить его за это утром…

ГЛАВА 11

Настоятельная просьба назвать цену помощи натолкнула Триена на совершенно неутешительный вывод. Алима не верила в бескорыстие и, судя по напористости и напряженному голосу, поверить не могла. А потому пришлось придумывать такое вознаграждение, которое объяснило бы решение Триена сопровождать девушку в Каганат.

Заклинание, завершающее отрезок жизни, подействовало удивительно сильно, но шаман считал, что это к лучшему. Алима поделилась воспоминаниями и таким образом освободилась от них. Зачарованное вино и особенности магических потоков дома должны были помочь ей залечить душевные раны. А их у двадцатилетней каганатки оказалось много, слишком много.

Благодаря памяти Санхи, Триен знал, что девушки из родовитых семей, а мэдлэгч всегда относились именно к таким, не вольны в выборе мужа. И в Каганате, и в Итсене, и в Аваине судьбы дочерей устраивали родители. У мэдлэгч, в отличие от простых смертных, была привилегия. Взаимное притяжение даров, развившееся в любовь, могло порушить сговоры родителей. Οбъяснение этому было простым: дети, зачатые в основанных на любви союзах, обладали более сильными дарами.

Политика, вечная гонка за могуществом. Только и всего.

Алима это понимала, хоть и не называла вещи своими именами. И все же, как стало ясно из ее рассказа, считала, что заслуживала если не любви, то брака, основанного на взаимном влечении. Ведь ее дар был вполне сильным и давал ей право выбирать мужа. Оттого особой горечью полнилась так и не облеченная в слова мысль о том, что Интри купил себе жену.

Триен знал, что так поступали многие. Понимал, что война забрала много жизней, в том числе и мэдлэгч-мужчин, а отцу Алимы нужно было позаботиться о будущем дочери. Он все устроил, не упустив своей выгоды, и дело было не только в богатом выкупе за невесту, но и в новых связях семейств.

Алима все это отлично понимала и, рассказывая, как просила старшую женщину рода вмешаться, проговорилась, что считала себя преданной. После этих слов Триен задумался о том, как примут Алиму в отчем доме. Согласно брачному договору купли-продажи девушка перешла в собственность Интри из рода Орла. Возможно, было правильней идти не к родителям Алимы, а к родственникам погибшего мужа. Смерть говорил о другом пути, более безопасном для Алимы, и Триен подозревал, что это связано с родом Οрла. Правда, догадывался, что в семью мужа девушка возвращаться не захочет и болезненно воспримет разговор на такую тему.

Но в любом случае это было делом ближайших дней, а не часов, и Триен решил сосредоточиться на простых житейских задачах. Для начала восстановить резерв, вылечить начинающуюся у Алимы простуду, попробовать снять ошейник, блокирующий магию девушки. Триен помнил видение, в котором Фейольд именно за ошейник схватил Алиму, и не особенно рассчитывал избавиться от этого артефакта.

Черноволосый самовлюбленный северянин по первости раздражал. После рассказа девушки об издевательствах Фейольда было в пору ненавидеть, но из-за предсказания, из-за разговора с Зеленоглазым наглый маг казался Триену неживой глиняной куклой, а не человеком. Бояться глины, испытывать по отношению к ней какие-то эмоции шаман считал глупым. Она просто существовала, выполняла свою роль, для чего-то была нужна и даже незаменима. Триен старался думать именно так, сохранять отстраненность мышления, иначе память десятки раз снова и снова воскрешала видение, тот момент, когда Фейольд ногой вгонял в грудь шамана арбалетный болт и наслаждался чужой болью и смертью.

Эти образы были жуткими, и каждое воспоминание о них холодом сковывало сердце, дышать становилось трудно, а в ушах звучал голос Зеленоглазого: «Ты не обязан это делать. Она тебе никто. Подумай, решение должно быть взвешенным».

Громким словам вроде «благородство» и «малодушие» Триен не доверял. Он знал по собственному опыту и по воспоминаниям семи перевоплощений Санхи, как часто пряталась гниль там, где на вывеске красовались отвага, честь и человеколюбие. Видел предательство друзей, наговоры на смерть, которые Санхи делала по просьбе ближайших родственников жертв.

Поэтому для себя Триен установил другие рамки: правильно и неправильно. Он понимал и старался никогда не забывать, что верный путь далеко не всегда самый приятный и легкий.

Так было и в этот раз. Пойти на сделку с собственной совестью, закрыть глаза и не думать о том, что Алима непременно погибнет в Каганате без помощи, было пусть не легко, но возможно. И неправильно. Триен просто знал, что не может оставить девушку одну, будь она ему трижды никто. Не может, как не может обременять ее пониманием того, чем для него закончится это путешествие, и что он сознательно, полностью представляя все последствия, пойдет с ней в Каганат.

Белая тряпица, завязанная в узел, пропиталась вином. Триен растер в ладонях полынь, чтобы видеть того, кому передавал полную опеку над женщиной и ее ребенком, прочитал нужные заклинания и бросил узелок в костер, сложенный в нарочно отведенном для таких ритуалов углу сада. Огонь радостно вспыхнул, окрасился в зеленый и бирюзовый — в саду появились духи рода старосты и его зятя.

У этих духов не было ни лиц, ни определенной формы. Они, как и прочие покровители семей, олицетворяли собой все то, во что верили люди их родов. Для старосты дух был рослым воином, которого шаман просил отводить мечи и стрелы на войне. Для сына старосты дух был юрким и гибким следопытом-охотником, а для дочери — согбенной старухой, мудрой наставницей.

В начале своего обучения Триен думал, что дух рода тождественен какому-то умершему семьи, но очень быстро понял, что духи — собирательные образы посредника-заступника перед богами. Оттого ждать какой-то формы от них было даже странно.

Дух рода старосты первым подошел к костру, полной грудью вдохнул напоенный заговоренным вином дым. Второй дух, покровитель зятя-примака, не сумевший защитить собственный род во время войны, смиренно ждал своей очереди и обрадовался, когда Триен обратился к нему с таким же уважением, что и к более старшему, могучему духу.

Золоченые рога позвякивали множеством цепочек и колец, зачарованный дым оплетал покровителей родов, напитывал их силой. Полынь делала духов зримыми и глубже затягивала Триена в транс. Волшебство истощало шамана, еще не восстановившийся и вновь опустошенный резерв причинял боль.

Возможность завершить дело радовала, необходимость много колдовать постепенно, но верно превратила магическую защиту роженицы и ребенка в бремя, в обузу. Триен тяготился этим, хоть и знал, что такое ощущение возникло из-за усталости и насильственного пополнения резерва с помощью зелья. Но противная слабость в коленях от этого не уходила, стоять было тяжело, а не пускать эмоции в ритуал — еще сложней. Духам не след знать, какие чувства вызывает пустой резерв у шамана. Они все равно понимали, как дорого Триену обходились и помощь, и лечение. Пожалуй, лучше духов это никто не понимал.

Дым рассеялся, костер догорал, покровители родов ушли, унося в сердцах благодарность шаману. Триен тяжело опустился на траву — необходимый ритуал выпил магию досуха, черпнул жизненной энергии. Сил, чтобы добраться до постели, не осталось.