Сахарские новеллы

– Держись, Хосе, сейчас я тебя вытащу.

Он обеими руками держался за камень, беспомощно уронив голову, и даже не пошевелился в свете фар.

Я вытащила сиденье и приволокла его к краю трясины. Когда вода достигла моих голеней, я с силой бросила сиденье в сторону Хосе. Сиденье осталось на поверхности трясины и не пошло ко дну.

«Запасное колесо!» – сказала я себе и притащила из багажника запасную шину. Стоя на краю трясины, одной ногой удерживая сиденье, я бросила колесо в грязь, и расстояние между мною и Хосе еще немного уменьшилось.

Холод пронзал меня, словно тысяча маленьких ножей. Хотя воздух еще явно не охладился до нуля, я не чувствовала ног от холода. Но останавливаться было нельзя, столько всего еще предстояло сделать, и как можно скорее. Я не могла все бросить и спрятаться в машине.

С помощью домкрата я приподняла правую сторону машины и начала откручивать переднее колесо. Быстрее, быстрее, то и дело торопила я себя, пока руки и ноги еще двигаются, я должна вытащить Хосе.

Я сняла переднее колесо, вслед за ним – и заднее. В обычное время я в жизни не справилась бы с этим так быстро, но в этот раз мне хватило нескольких минут. Я взглянула в сторону Хосе – за все это время он даже не шелохнулся, словно окоченев.

– Хосе, Хосе! – я бросила в него камень величиною с ладонь – надо было разбудить его, дело было совсем худо.

Схватив открученное колесо, я помчалась к воде, прыгнула на болтавшееся на ее поверхности сиденье, затем – на запасное колесо, бросила в грязь переднее колесо, побежала обратно за задним… На поверхности трясины качались три колеса и сиденье.

Расставив ноги, я встала на последнее колесо. Хосе был все еще слишком далеко. Он смотрел на меня глазами, полными тоски.

– Платье! – вспомнила я. На мне было длинное, до земли, платье с широкой юбкой. Я понеслась обратно в машину, через голову стянула с себя платье, разрезала его ножом на четыре широкие полоски, связала их узлами и спереди закрутила в ткань плоскогубцы. Прижимая к себе весь этот ворох, я полетела назад к болтавшимся на поверхности трясины шинам.

– Хосе, эй! Бросаю, лови! – позвала я его, разматывая ткань и стараясь забросить узел как можно дальше. Не успел он упасть, как Хосе поймал его.

Он ухватился за мой трос, и я, наконец, выдохнула. Сев прямо на колесо, я заплакала. Только сейчас, когда паника отступила, я почувствовала, как мне холодно и как ужасно я проголодалась.

Всхлипнув пару раз, я вспомнила о Хосе и начала его вытягивать. Но стоило мне чуточку размякнуть – и сил как не бывало. Как я ни старалась, Хосе оставался на месте.

– Сань-мао, привяжи трос к колесу, я сам выберусь, – хрипло произнес Хосе.

Я села на колесо, и Хосе стал потихоньку выкарабкиваться, подтягиваясь на тросе. Пока он приближался, я отвязала трос и приладила его к следующему колесу. Хосе явно не хватило бы сил самому взобраться на колесо и спрыгнуть на берег – он слишком ослабел от холода.

Выбравшись из трясины, Хосе рухнул на песок. Я еще была в состоянии двигаться и побежала к машине, чтобы принести ему фляжку с вином. Речь шла о жизни и смерти – я заставила его сделать несколько глотков. Ему надо было поскорее сесть в машину, но пришлось оставить его ненадолго, чтобы притащить обратно колеса и сиденье.

– Хосе, двигай руками и ногами. Давай же, Хосе, шевелись, – кричала я ему, прилаживая колеса. Он пытался ползти, лицо его было белым как гипс, выглядел он страшно.

– Давай помогу. – Он подполз к машине, когда я прикручивала заднее колесо.

– Забирайся в машину, скорее! – я бросила отвертку и сама влезла в машину.

Я дала ему еще вина и включила на полную мощь обогреватель. Ножиком я распорола его мокрые штанины и стала с силой растирать ему ноги лоскутами своей одежды.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем на лице его понемногу начала проступать краска. Глаза его открылись и снова закрылись.

– Хосе, Хосе, – я легонько похлопала его по лицу.

Прошло еще с полчаса. Окончательно проснувшись, он выпученными глазами уставился на меня, словно на привидение, и пробормотал, запинаясь:

– Ты, ты…

– Что я, что? – увидев его лицо, я снова перепугалась.

– Ты… Что ты вытерпела! – Он обнял меня и заплакал.

– О чем ты? Ничего я не вытерпела. – В полном замешательстве я высвободилась из его рук.

– Те трое, они тебя поймали? – спросил он.

– Скажешь тоже! – воскликнула я. – Я давным-давно от них удрала!

– Тогда почему… почему ты голая? Где твоя одежда?

Только теперь до меня дошло, что я в одном нижнем белье, и все тело мое в грязи. Окоченевший Хосе только что это заметил.

По дороге домой Хосе лежал на сиденье рядом. Ноги его надо было срочно показать врачу, он, кажется, их обморозил. Ночь сгустилась. Горный лабиринт, словно наваждение, остался позади, я держала курс на север, следуя за Малой Медведицей.

– Сань-мао, тебе еще нужны окаменелости? – спросил Хосе стонущим голосом.

– Нужны! – коротко ответила я. – А тебе?

– А мне еще больше.

– Когда же поедем за ними?

– Завтра же и поедем.

Банные хроники

Однажды вечером Хосе вдруг вздумалось подровнять свою буйную гриву. Услышав это, я побежала на кухню и принесла большой нож для разделывания рыбы и полотенце, чтобы повязать ему вокруг шеи.

– Сядь, пожалуйста, – велела я.

– Что ты задумала? – всполошился Хосе.

– Буду тебя стричь. – Я запустила пальцы в его шевелюру и вытянула из нее толстую прядь. Хосе в ужасе отпрянул.

– Мало тебе, что ты сама себя стрижешь?

– Думаешь, деревенский цирюльник справится лучше меня? Перестань артачиться! Давай же, иди сюда!

Хосе схватил ключи и выбежал за дверь. Я бросила нож и погналась за ним.

Спустя пять минут мы уже сидели в грязной и душной парикмахерской и втроем – я, Хосе и цирюльник – яростно спорили о том, как его следует постричь. Уступать никто не хотел. Раздосадованный цирюльник глядел на меня волком.

– Сань-мао, подожди снаружи, ладно? – не выдержал Хосе.

– Дай мне денег, и я уйду. – Я выудила у него из кармана голубую банкноту и выбежала из парикмахерской.

Улица позади парикмахерской вела к окраине поселка. По обеим ее сторонам валялся мусор, над ним роились мухи. Целое стадо тощих коз бродило вокруг в поисках съестного. Раньше в этом месте мне бывать не приходилось.

По дороге мне попался домик-развалюха без окон, с заросшим сухими колючками входом. Обуреваемая любопытством, я остановилась, чтобы хорошенько его разглядеть. На двери висела табличка с надписью: «Источник».

Надо же, как странно. Источник – в этом домишке посреди мусорных куч? Деревянная дверь была приоткрыта, и я просунула в нее голову.

После яркого солнца снаружи я ничего не смогла разглядеть в темноте. Вдруг раздался чей-то испуганный возглас: «А! А!» – и перекрикивания на арабском языке.

Я отбежала на несколько шагов, ничего не понимая. Что там, внутри происходит? Почему я их так напугала?

Тут из домика выбежал мужчина средних лет в длинном сахравийском балахоне. Увидев, что я еще здесь, он бросился ко мне с грозной миной и сердито закричал по-испански:

– Что ты вытворяешь? Зачем подглядываешь, как люди моются?

– Моются? – изумилась я.

– Бесстыжая женщина, прочь отсюда! Кыш! Кыш! – он замахал на меня руками, словно курицу отгонял.

– Да будет вам! Погодите! – воскликнула я в ответ. – Скажите, что там, внутри? – я опять шагнула в сторону дома.

– Моются там! Мо-ют-ся. Хватит подсматривать! – снова заладил он.

– Здесь можно помыться? – не отставала я.

– Да! Говорю же тебе! – все больше раздражался он.

– А как? Как у вас моются? – обрадовалась я, впервые услышав, что сахрави, оказывается, тоже моются, и мне захотелось выведать все до последнего.

– Приходи и узнаешь, – ответил он.

– Мне тоже можно помыться? – изумилась я нежданной милости.

– Женское время – с восьми утра до полудня. Сорок песет.