Сахарские новеллы

– Почему же вы сами ей не скажете? – удивилась я.

– О таких вещах напрямую не говорят! – уверенно ответил Хамди.

Надо же, какие ретрограды, – подумала я.

На следующий день после урока арифметики я попросила Гуку остаться, разожгла угли и заварила чай.

– Гука, вот и твой черед настал, – сказала я, подавая ей чай.

– Чего? – озадаченно переспросила она.

– Глупенькая, ты скоро выходишь замуж, – выпалила я.

Она пришла в явное изумление, лицо ее тут же покраснело.

– Когда? – тихо спросила она.

– Через десять дней после Рамадана. Ты знаешь, кто это может быть?

Она покачала головой, поставила чашку с чаем и ушла, не сказав ни слова. Впервые я видела ее такой подавленной.

Через несколько дней я отправилась в поселок за покупками и встретила старшего брата Гуки в компании с каким-то молодым мужчиной. Брат представил мне его:

– Это Аббуд, полицейский из отряда Хамди, мой хороший друг и будущий муж Гуки.

Услыхав, что это жених Гуки, я принялась пристально его разглядывать. Кожа Аббуда была не слишком темная, он был высок и хорош собой, выражался вежливо, смотрел ласково и с первого взгляда производил очень благоприятное впечатление.

Вернувшись домой, я сразу же пошла к Гуке.

– Не волнуйся! – сказала я ей. – Твой жених – Аббуд, он молод и красив, не какой-нибудь чурбан неотесанный. Хамди не выдаст тебя за кого попало.

Услышав мои слова, Гука смущенно опустила голову и ничего не ответила. Судя по выражению ее глаз, она уже смирилась с фактом скорого замужества.

По сахравийскому обычаю дары семье невесты – большой источник дохода для ее родителей. В прошлом, когда денег в пустыне не было, семье невесты дарили баранов, верблюдов, отрезы тканей, рабов, муку, сахар, чай и тому подобное. Сейчас все стало цивилизованней, и хотя семье невесты все еще вручают эти дары, постепенно их заменяют денежные купюры.

В день, когда пришел выкуп за Гуку, Хосе получил приглашение на чай, а я, как женщина, была вынуждена остаться дома. Не прошло и часа, как Хосе вернулся и сказал:

– Этот Аббуд принес Хамди двести тысяч песет! Кто бы мог подумать, что Гука стоит так дорого. (Двести тысяч песет – это больше ста тридцати тысяч тайваньских долларов.)

– Да ведь это же не что иное, как торговля людьми, – возмутилась я, а в душе немного позавидовала Гуке: мои-то родители ни одного барана за меня не получили.

Месяца не прошло, а Гука уже стала одеваться по-новому. Хамди накупил ей разных тканей, неизменно черных или темно-синих. Ткани были плохо прокрашены и оставляли на коже темные отпечатки. Обернувшись в темно-синий кусок ткани, Гука с головы до ног окрашивалась в синий цвет. Теперь ее было не узнать. Хоть она и бегала по-прежнему босая, щиколотки ее украшали золотые и серебряные браслеты, волосы она стала забирать наверх, а тело умащать благовониями – их едкий аромат смешивался со специфическим запахом годами не знавшего мытья тела. Она превратилась в настоящую сахравийку.

В последний день Рамадана Хамди провел ритуал обрезания двух младших сыновей. Мне, конечно, очень хотелось сходить посмотреть, что это такое. К тому времени Гука почти не выходила из дому, и я прошла к ней в комнату проведать ее. В комнате была лишь грязная и рваная циновка, из новых вещей – только одежда Гуки.

– Что же ты возьмешь с собой, когда выйдешь замуж? – спросила я ее. – Ни котла, ни сковородки?

– А я никуда не ухожу! – ответила она. – Хамди оставляет меня дома.

– А как же твой муж? – изумилась я.

– Он тоже будет здесь жить.

Я невольно ей позавидовала.

– И сколько вы сможете здесь оставаться?

– По обычаю до шести лет, а потом надо уезжать.

Вот почему Хамди потребовал такой огромный выкуп. Оказывается, зять будет жить в доме тестя и тещи.

За день до свадьбы Гука, согласно обычаю, должна была покинуть отчий дом, чтобы в день свадьбы жених привел ее обратно. Я подарила ей браслет из поддельного нефрита, который она давно у меня выпрашивала. В день, когда Гуке надо было уходить из дому, явилась ее старшая тетка, старая-престарая сахравийка. Гука уселась перед нею, и та принялась ее наряжать. Распустив волосы Гуки, она заплела их в три десятка тоненьких косичек, а к макушке прикрепила пучок искусственных волос, совсем как у придворной девицы в Древнем Китае. В каждую косичку она вплела по цветной бусине, а всю макушку Гуки утыкала сверкающими фальшивыми драгоценностями. При этом лицо невесты осталось ненакрашенным. Когда волосы Гуки были убраны, мать принесла ей новую одежду.

Гука надела белое платье в складочку, а затем с головы до ног завернулась в черное покрывало. Ее и без того полная фигурка, казалось, раздулась еще больше.

– Ну и толстушка! – вырвалось у меня.

– Толстая – значит, красивая, – отозвалась ее тетка. – Так и надо.

Наряженная Гука молча сидела на полу. Лицо ее было очень красивым. Мрачная комнатка осветилась сиянием ее головных украшений.

– Ну, пошли! – Тетка и старшая двоюродная сестра Гуки вывели ее за дверь. Эту ночь ей предстояло провести в доме тетки, чтобы завтра вернуться домой. И тут меня осенило: а ведь Гука так и не помылась! Неужели даже перед свадьбой мыться не нужно?

В день свадьбы дом Хамди было не узнать. Исчезли грязные соломенные циновки, коз прогнали, перед входом положили только что зарезанного верблюда, в комнатах расстелили множество красных арабских ковров. Самым удивительным был барабан из козьей кожи, который поставили в углу; на вид ему было лет сто, не меньше.

Наступили сумерки. Солнце покатилось за горизонт, безбрежная пустыня окрасилась в кроваво-алый цвет. Послышался бой барабана. Печальный и монотонный, он разносился далеко вокруг. Если бы я не знала, что это в честь свадьбы, то наверняка испугалась бы таинственного грохота. На ходу натягивая свитер, я отправилась к дому Хамди, воображая, что вот-вот попаду в прекрасную сказку из «Тысячи и одной ночи».

Однако в доме, куда я вошла, атмосфера стояла гнетущая. В гостиной сидели мужчины-сахрави, все они курили. Дышать было нечем. Аббуд был тут же вместе со всеми, и, если бы я не познакомилась с ним раньше, мне бы и в голову не пришло, что это и есть жених.

В углу комнаты сидела женщина, черная, как уголь. В черной накидке, с непокрытой головой, она была здесь единственной женщиной. То и дело запрокидывая голову, она сосредоточенно со всей силы била в барабан. Ударив несколько десятков раз, она вставала, встряхивалась всем телом и издавала пронзительный вопль, похожий на первобытный крик североамериканского индейца. Она сильно выделялась на фоне остальных.

– Кто это? – спросила я старшего брата Гуки.

– Это рабыня, мы взяли ее из дома бабушки. Прославленная барабанщица.

Я восхищенно цокнула языком.

– Какая удивительная рабыня!

В дом вошли три старухи. Усевшись, они затянули под бой барабана заунывную, похожую на плач песню. Мужчины принялись хлопать в такт. Я, как женщина, могла лишь смотреть на все это через окно, стоя снаружи. Все молодые женщины столпились у окна, лица их были полностью закрыты, видны лишь огромные прекрасные глаза.

Прошло почти два часа. Уже стемнело, а барабанный бой все продолжался, вместе с хлопаньем и пением.

– Долго еще? – спросила я мать Гуки.

– Долго, – ответила та. – Пойди лучше поспи.

Я пошла к себе, строго-настрого велев сестренке Гуки разбудить меня под утро, когда придет время встречать невесту.

В три часа на рассвете в пустыне было до дрожи холодно. Старший брат Гуки и Хосе возились с фотоаппаратом и болтали. Я вышла, накинув пальто. Брат Гуки недоуменно спросил:

– Она что, тоже пойдет?

Я стала упрашивать его взять меня с собой, и он в конце концов согласился. Здешним женщинам полагается знать свое место.

Нашу улицу заполнили джипы, старые и новые. Судя по всему, Хамди пользовался среди сородичей большим авторитетом. Мы с Хосе уселись в один из джипов, предназначенных для встречи невесты. Колонна джипов, рассекающих кругами по пустыне, непрерывно сигналила. Мужчины, издавая какие-то первобытные возгласы, на всех парах двинулись к дому Гукиной тетки.