Серебряный единорог

Тонкошеин взял роскошную фирменную папку, нежно погладил ее и расстегнул молнию. Из папки выпал лист бумаги с загадочными цветными квадратами, треугольниками и кружочками, соединенные стрелками. Алексей не решился спросить, что это за схема. Он порылся в папке и нашел в крайнем отделении фигурные наклейки. Наклейки дразнили названиями знаменитых компаний и гербами западноевропейских городов, недоступных посещения Тонкошеиным, как кратер вулкана Кракатау. Он несколько раз перебрал наклейки и выбрал герб Роттердама и логотип компании «Пежо». Затем он взял с журнального столика роскошный рекламный проспект велогонки «Тур де Франс» и стал листать его. В ярких красках цветной печати неслись по равнине Лангедока и на спусках Пиренеев профессиональные гонщики, слитые с велосипедами «Кольнаго», «Эдди Меркс циклес», «Кампанелло». Великие спортсмены финишировали на узких брусчатых улицах Безансона, Сомюра, Нанта… Тысячи зрителей, стоящих за щитами ограждений, болели за своих любимцев. Алексей упоенно выдохнул: вот он мир велоспорта, с детства манящий, недостижимый мир профессиональных велогонщиков, о котором он знал из скупых сообщений советских газет и полуфантастических рассказов тренеров, где-то что-то слышавших о великих гонках. Проспект пестрел рекламой французских вин, моторного масла British Petroleum, бытовой техники разных фирм, сладостей, сыра… У Тонкошеина зарябило в глазах от переизбытка дефицитных товаров, о большинстве которых он и не ведал. Алексей впал в экстаз потенциального потребителя ничуть не хуже наркомана, словившего кайф от дозы героина. На странице другого проспекта Тонкошеин увидел Анатолийского крупным планом. Меркурий Сократович стоял на фоне полуразвалившейся башни – дижона. Сексапильная загорелая журналистка брала у него интервью. Луч солнца отражался от серебристого микрофона.

– Супер! – завороженно прошептал Алексей, предвкушая, что он может показать своим воспитанникам.

Меркурий в это время рассматривал трещины на потолке.

– Ты знаешь кого-нибудь из местных комсомольских вождей? – спросил он.

Тонкошеин вернулся из блестящего мира в обыденность:

– Карасевича знаю.

– Кто он?

– Председатель «Спутника». Путевки за границу распределяет.

Анатолийский в волнении соскочил с кровати:

– Это судьба, амиго, по-буддийски – карма. Этот человек потребуется мне завтра.

– Так к нему сейчас можно зайти. Он сосед по лестничной клетке. Мужик нормальный, чаем всегда угощает. С клубничным или вишневым вареньем, ему родители каждый год из Белоруссии шлют.

– Не надо рвать цепь на старте. Голь мудра, берет с утра.

– А можно у вас узнать? – робко спросил Тонкошеин.

– Почему я в Забайкалье, а не на сборах в южной Испании? – горько усмехнулся Анатолийский и потянулся за сигаретой. Закурив, он затянулся несколько раз и повел невеселый рассказ: – В сентябре мы гнали Рафик по немецкому автобану. Ехали после многодневки в голландский Утрехт. Втроем: я, механик за рулем и доктор из Москвы. – Меркурий выпустил клуб дыма. – Возле Дуйсбурга лопнуло переднее колесо. Лысое было, как лысина Горбачева. Перевернулись на скорости сто десять километров в час. А на крыше велосипеды. Восемь штук и все «Кольнаго»: от трех с половиной до пяти тысяч баксов каждый. Мы с механиком царапинами отделались, а доктор – без сознания, в кровищи. Скорая помощь забрала, привезла в больницу, а у него медицинской страховки нет… – Анатолийский замолчал, затушив сигарету в пепельнице.

– А что дальше было? – не выдержал Алексей.

– Три операции обошлись в сто тридцать тысяч дойчмарок. Наши иностранные спонсоры отказались платить, команда обанкротилась. А какая команда была! Первые гонки по хвостам ездили. Индия, одним словом. Но я верил, что наши парни раскатятся. И они поехали. В середине сезона ребята неплохо выступили в велогонках «Классика Сан Себастьяна», «Париж – Тулон» и «Тур де Романди». На следующий год мы планировали выступить в «Джиро д'Италия» – второй по значимости многодневке. И вот нелепая случайность или злой рок, – Меркурий закурил вторую сигарету. – Два месяца мы с генеральным менеджером команды Виктором Касатоновым уговаривали зарубежных спонсоров и наши коммерческие банки… За это время я познал сущность буржуя, по сути – капиталистическое сознание хищника. Капиталист – это крокодил, готовый сожрать тебя до костей, если ты случайно соскользнул в болото.

– И чем всё закончилось?

– В итоге, половину команды растащили по разным конюшням, а мы с Виктором Артемьевичем остались не у дел.

– А почему вы в Европе или Москве не остались?

– Сбежал от кредиторов, вернее, от бывших спонсоров, потребовавших вернуть затраченные деньги.

– И много должны?

– КАМАЗ с прицепом. С юридической точки зрения я никому не должен. Должна профессиональная команда, а команду возглавлял Виктор Касатонов. На него все и свалили, а заодно и на меня, потому что я подписал какие-то бумаги в немецком госпитале. Мне не только в Европе ничего не светит, но и в Москве, и в родном Иркутске ловить нечего. В общем, добровольная ссылка на Нерчинские рудники. Стыдно мне, что не вытянул ситуацию. Поэтому и просил тебя по телефону не афишировать мой приезд в Читу.

Тонкошеина мучил вопрос, бывал ли Меркурий на улице Красных фонарей в Амстердаме, но у него не хватило смелости спросить об этом Анатолийского. «Потом спрошу, в подходящий момент», – решил он, уходя из квартиры.

Меркурий бережно сложил вещи в дипломате, уселся в кресло и задумчиво закурил третью за вечер сигарету. Разложив цветную схему на столике, он нарисовал зеленым фломастером маленькую фигурку, похожую на крышу домика.

– Мал почин, да дорог, – произнес Анатолийский, тщательно дорисовав ровную стрелку к кругу.

План был смутным, но не безнадежным.

Глава 2. Фирма «Гранд-тур»

Председатель Читинского отделения Бюро международного молодежного туризма «Спутник» Владимир Тарасович Карасевич писал очередной отчет и с тоской думал, что блатная работа по распределению дефицитных путевок в соцстраны заканчивается. Путевок за границу, за исключением Северной Кореи, нет уже полгода, Обком ВЛКСМ вдруг стал не удел, в стране бардак. И, главное, неясная ситуация со «Спутником», а, значит, и с должностью, привилегиями, подарками и перспективой продвижения по комсомольско-партийной линии.

Карасевич раздраженно засунул недописанный отчет в ящик стола, встал и подошел к настенному зеркалу. На него смотрел стройный симпатичный мужчина в идеально отглаженном коричневом костюме в мелкую полоску, белоснежной рубашке и шелковом галстуке. Высокий лоб венчали солидные залысины интеллигента.

«А ведь я всем хорош, – размышлял Владимир, придирчиво разглядывая зеркальное отражение. – Молод, но опытен по службе, нравлюсь женщинам, но являюсь примерным семьянином, всегда знаю, с кем и сколько выпить, кому что говорить. И что я застрял в этой дыре за шесть тысяч верст от родной Беларуси? Что ждет меня в этой глухомани? Очередная жуткая зима с собачьим холодом? Поломанная в расцвете сил служебная карьера? Жалкая судьба мелкого чиновника?»

Владимир Тарасович подошел к широкому окну и стал смотреть на центральную площадь города.

Горожане в заиндевевших дубленках, шубах и пальто передвигались спешно: мороз сегодня прижал под тридцать пять. Один огромный мраморный Ильич никуда не торопился. Он стоял задом к девятиэтажному зданию Обкома КПСС и сверкал посеребренной снегом лысиной.

Мысли Карасевича приняли другой оборот:

«А может к лучшему, что я торчу в Чите. Москва бурлит, столичные издания разбухли от разоблачений зверств НКВД, демократы повылазили из всех щелей и щипают партию, словно крысы. Если так пойдет и дальше, не ровен час, дойдет до массовых выступлений и кровавого побоища, – председатель «Спутника» вернулся к столу, сел в мягкое кресло и расслаблено откинул голову. – Может ли полыхнуть в столице? – думал он, закрыв глаза. – Еще как может. Полыхнул же Карабах, кровавые события в Сумгаите стали почище Варфоломеевской ночи. В Ферганской долине вырезали турок-месхетинцев целыми семьями, в Таджикистане столкнулись лбами целые кланы, прибалты открыто говорят о выходе из Советского Союза. Если коммунистическая империя начнет разваливаться, то смутное время лучше переждать в далекой области».