Страница 2 из 6
Вот этот монолог, в нашем (близком к первоисточнику) переложении[2]:
Тут пока остановимся.
Смерть стыдливо умалчивает о ещё одной потере, совсем недавней. Всего шесть дней назад из её сейфа был необъяснимым образом похищен некто Лазарь…
Но обо всём в свой черёд.
Интересно, что свидетели и исполнители голгофской казни видели кресты и распятых на фоне неба. Такая особенность ситуации. То есть чтобы увидеть распятого, нужно посмотреть вверх, в небо. А что ещё мы видим, глядя в небо? Ничего. Иногда облачка и птичек. А так – ничего.
А вот если отвести взор от креста, посмотреть вниз, то можно увидеть много всякой всячины. Траву, кустики, деревца, жучков, мушек. Кошек, собак. Людей, по-разному одетых, стоящих или куда-то спешащих. Ну и конечно, дома, улицы, двери, окна…
Тени, движущиеся с разной скоростью.
Час третий
Тени Сапёрного переулка
Время от времени я бываю в одном издательстве. Оно недавно переехало и помещается теперь в Сапёрном переулке, дом десять. Я иду на работу или с работы – и ровно на полпути это издательство, куда можно зайти. Очень удобно.
В доме почти напротив когда-то жила руководительница кружка поэтов Дворца пионеров «Дерзание», в котором я состоял в старшешкольные годы. Её звали Нина Алексеевна Князева. Она жила тут в огромной коммуналке, вытянутой вдоль длиннющего коридора, в трёх комнатёнках, с тяжело больной дочерью. Собственно, комната была одна, но разгороженная на три, так что у дочери была каморка, у Нины Алексеевны кабинет (он же спальня) да ещё столово-гостиная, в которой умещались пара шкафов и довольно-таки большой старинный обеденный стол. Оставалось немножко пространства вокруг стола, чтобы нам рассаживаться, когда мы приходили к Нине Алексеевне в гости. Мы – то есть «поэты» и любители стихов в возрасте преимущественно от четырнадцати до восемнадцати-двадцати. Нас бывало иногда двое-трое, иногда много. Читали стихи, толковали о кино, о книгах, о стихах и поэтах, пили чай с печеньем, рассуждали, шутили, смеялись, спорили…
Последний раз я там был, когда Нина Алексеевна, уже разбитая инсультом, лежала на кровати в своей кабинето-спальне. Мы вместе с одной барышней из поэтического кружка «Дерзание» сидели на стульчиках возле кровати, а Нина Алексеевна глядела на нас своими удивительными лучистыми глазами и говорила с трудом, но внятно:
– Ах, Алла, ах, Анджей, ну как здорово, что вы пришли… Настоящий праздник души!
Через полгода или год она умерла.
Да, но я отвлёкся.
Вот – тот дом по Сапёрному переулку, номер десять.
Тут когда-то была слобода Преображенского полка, отсюда и названия переулков: Сапёрный, Артиллерийский, Манежный. Потом для полка выстроили казармы, а землю постепенно продали под застройку. Ещё на полвека позже на Шпалерной улице, относительно невдалеке, была возведена водонапорная башня, и весь этот район стал первым в Петербурге, получившим водопровод. Поэтому жильё здесь считалось комфортным – по карману состоятельным господам. В глубине дворов селилась публика попроще, а квартиры в фасадных частях доходных домов – для обеспеченных съёмщиков. В одной из таких квартир, переживших советскую коммунальную фазу, и находится теперь издательство, куда я иногда забредаю.
Вообще, в этом доме жило и бывало много всякого известного народу. В справочниках «Весь Петербург» (разные годы) по адресу «Сапёрный, 10» числятся персоны широкого спектра: от философа Николая Бердяева до юмористки Надежды Тэффи и от лицедея Павла Гайдебурова до церковного министра Антона Карташёва. А в этой самой квартире, на третьем этаже, где издательство, до революции тоже гнездилась редакция какого-то журнала. Кипела литературная жизнь. Бродили, наверно, писатели с всклокоченными шевелюрами, бегали пишмашинные барышни, художник какой-нибудь стоял вон там, у окошка, барабанил пальцами по подоконнику, глядя вдаль…
А этажом ниже, в просторной, богато обставленной квартире жило такое прекрасное семейство. Самое благополучное, милое и процветающее интеллигентное семейство, какое только можно себе представить. Отец семейства – инженер-путеец и кораблестроитель, директор акционерных обществ и военно-морских заводов, надворный советник, консультант правительства. Интеллигентнейший человек (сын врача, племянник литературоведа), разбогател не греховной наживой, а праведным трудом, умом и познаниями. У него жена, любящая и любимая, притом красавица и к тому же врач.
Ах да, я забыл назвать их по имени-фамилии. Он – Иоаким Самуилович Каннегисер (в обиходе – Аким Самуйлович), она – Роза Львовна Каннегисер, урождённая Сакер. Им обоим немного за пятьдесят. Прекрасный возраст, особенно если имеются взрослые дети. А они есть: два сына и дочь. Сергей, Леонид (он же Лёня, он же Лёва) и Елизавета. Гляньте на них – залюбуетесь. Сыновья крепкие, ладные, светлолицые. Елизавета, по-семейному Лулу, статная, живая, смешливая, забавница…
Вот если бы мы неведомым образом попали в их квартиру, ну, скажем, в декабре, к примеру, тысяча девятьсот пятнадцатого года. Или в январе шестнадцатого. Как-нибудь вечерком. За окнами тьма. Со двора, где садик, в приоткрытую форточку врывается снежный запах.
Просторная гостиная в три окна. Деревянный потолок, создающий ощущение покоя. Устойчивые резные стулья, круглый дубовый стол, диван… Все эти детали, однако, в тени, а в пятне тёплого света – печь-камин в замысловатом ренессансном стиле; перед камином кресло. В кресле – неясная фигура, мы видим только стриженый затылок и плечо. Ближе, на переднем плане, на полу – шкура белого медведя. На ней полулёжа – молоденькая золотистоволосая женщина в тёмном платье, почти барышня, однако со стальным блеском в чётко очерченных глазах. Назовём её Марина.
2
За основу взят гимн 36 из так называемых Нисибийских гимнов преподобного Ефрема Сирина; подстрочный перевод в статье: Брок С. П. Святой Ефрем – певец Слова Божия / пер. с англ. В. В. Богданова-Березовского // Христианское чтение. 2012. № 1. С. 40–41.