Отдельный батальон

– Конечно.

– А сколь народу надо? – фуражку снял и попытался бывший казак сломанный козырёк совместить. Он на проволочке был закреплён.

– Человек пять. Нам много чего строить надо, казарму, дома для командиров, сейчас вот гауптвахту.

– Тюрьму? – ощерился, трёх передних зубов не хватало, в какой драке выстеклили.

– Тюрьму. Так что найдёшь людей?

– А жить где?

– Пока строим, в палатке. Зимой дома у себя, будем привозить и отвозить в часть на машине, если там будет, работа, а нужно чего столярное, то дума у себя трудись.

– По рукам, комбат. Завтра машину присылай. И пареньков найду, не пять, трое только, ну, и если глаза закроешь, и сына приведу, ему только семнадцать.

– Приводи. Припишем два годка.

Ну, вот, жизнь-то налаживается.

Событие двадцать второе

Понос – это тот период времени, когда перед тем, как пукнуть, поневоле задумываешься о последствиях. Вот бы так было при оформлении ипотеки…

«Кадры решают всё» – кому-то сказал товарищ Сталин. Хотя, почему кому-то? Сказал выпускникам военных академий в 1935 году. А ещё там он сказал фразу, что возьмут на вооружение все до самого последнего руководители СССР. Скажет, что вот могли бы потратить с огромным трудом собранные три миллиарда рублей на тряпки и на другие вещи, которые украшают быт. И тогда были бы у всех штаны, и не было бы фабрик и заводов. Наверное. И войну бы проиграли без заводов, но в штанах. «Кадры решают все, а не кобылы и машины». В этом сейчас и Брехт убедился. Бригада настоящих столяров и плотников доделала гауптвахту за два дня, И раньше бы сделали, но кузнец долго возился с петлями и засовами. Горькую запил, получив от Брехта задаток. Пришлось выволочь на двор и обливать холодной водой, пока не придёт во вменяемое состояние. Мужик был здоровый и драться полез, причём на главного. Иван Яковлевич даже обрадовался. Шёл полупьяный бугай по-медвежьи – разлапив ручищи, хотел задушить в объятиях. Брехт дождался, когда тот добежит до него, и чуть продёрнув за правую руку, врубил замечательную переднюю подножку. Ба-бах. Это товарищ врезался в бочку деревянную, в которой железки остужал или закалял. Пьяному и не больно, встал и опять пошёл, ну, может, чуть медленнее, как стайер, а не спринтер. Брехт дал схватить себя за плечи и провёл переворот через голову с упором стопы в живот. Сам напрашивается. Разве можно в борьбе терять центр тяжести. Ба-бах. Это последние целые дощечки, оставшиеся от бочки, тоже спиной товарищ переломал, и обод смял.

– Иван Матвееич, не гневи бога, а то побью, – помог подняться, ворочающемуся в луже кузнецу, Брехт. Сам тоже весь в саже ив золе и в грязи извозился.

– А чего водой? Я что пьянь какая? – покачиваясь, вопросил кузнец.

– У меня стройка стоит. Выполни заказ и пей на здоровье.

– Завтра заходи. Приёмы покажешь? Половину цены сброшу. – Интересные люди живут в это время.

– Хорошо. Отдам, сколько договаривались, и приёмы бесплатно покажу. Только сегодня к вечеру изготовь запоры и петли.

– Лады.

Раз, и на следующий день к вечеру тюрьма готова. Ну, а раз готова, то пора приступать ко «второй части Марлезонского балета». Переводится кстати, как «Балет об охоте на дроздов». Дроздами были «Снайпера». Они же бузотёры и алкоголики. Нужно проучить, и раз и навсегда отбить охоту безобразия нарушать во вверенном ему батальоне.

За день до этого, пока плотники ещё устанавливали решётки и двери, Брехт прошёл в медицинскую палатку и спросил у временно прикомандированного к батальону доктора Колоскова. В чинах и сединах доктор был не малых, и в настоящее время совершенно не занят был, никто пока в батальоне не болел. Военврач 1 ранга – Колосков Пётр Петрович сидел около палатки и художественную литературу почитывал. Между прочим, у товарища было три шпалы и по званию, если перевести на современные, был «настоящим полковником».

– Пётр Петрович, у вас слабительное есть?

– Отчего же не быть. Переели во Владике или тут всухомятку питаетесь?

– Мне много надо, хочу эксперимент над живыми людьми провести.

– Ага!!! Может ещё и снотворное? – отложил доктор Чехова. Понятно, своих читает.

– Нет, тут нужно именно, чтобы люди в сознании были. – Не повёлся на заманчивое предложение Иван Яковлевич.

– Я ведь клятву Гиппократа давал.

– Ну, да: «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели…». Пётр Петрович, это больные люди. И их нужно лечить, а то ведь придётся расстрелять или посадить надолго. А там, в лагерях, заразятся туберкулёзом. Давайте, попробуем спасти ребят. Чёрт с ними с богами. Кстати, а кто такая Панакея?

– А слово панацея слышали. Вот это она – богиня, целительница всех болезней.

– Пурген тоже почти панацея. Дадите.

– Только при мне будете добавлять. С пищей хотите?

– Да, с супом. Три раза в день три дня можно? – Брехт молитвенно сложил руки.

– Три дня можно. Только питья давайте побольше. Ну да, я прослежу.

Балет начался рано утром. Сыграли тревогу. Всё быстро выскакивали из палаток и строились на плацу, тем более, что офицеров Брехт предупредил и приказал дедов не оповещать.

Появились снайпера последними с опозданием, расхристанные и с похмелья, вчера сам видел Брехт, как двое в село Спасское под вечер за самогоном намылились.

– Трое суток гауптвахты, за опоздание по тревоге! – объявил Иван Яковлевич товарищам перед строем.

– За что? Да мы…

– Трое суток! Увести! – А офицеры уже с пистолетами в руках их окружили.

Сняли ремни и запустили в новенькую, пахнущую лесом гауптвахту. Всех десятерых.

Событие двадцать третье

Бегут по стройке друг за другом два мужика с поднятыми руками. Вдруг один резко останавливается:

– Стой, Васек, балку-то мы забыли.

Старые крановщики знают, что на башенных кранах нет туалетов. Поэтому обходят они их очень далеко.

После того, как подопытных увели осваивать новую гауптвахту, Иван Яковлевич, взвалив на доктора заботу по вразумлению доблестных воинов РККА, отправился на машине в село Спасское. Оно не входило в состав города, было отдельной административной единицей, как узнал Брехт. Интересовало в селе две вещи. Первое. Там был настоящий агроном. Колхозу выделили выпускника сельхозтехникума. Парень был, хоть и молодой, но его знаний должно было хватить, что посоветовать соседям две вещи. Когда тут озимые сеять и, что можно посадить сейчас. Ещё ведь несколько тёплых месяцев впереди.

Вьнош со взором горящим оказался на полях, там собирали помидоры. Надо же. Иван Яковлевич считал, что сейчас этих ягод ещё и не выращивают, а тут вон – целое поле.

– Сажайте репу и редьку, – почесав переносицу, выдал агроном. Даже младше Брехта будет. Совсем мальчишка.

– Репу, её ведь хранить где-то надо. Ну, ладно, разберёмся. Семенами поделитесь. Естественно не безвозмездно. Денюшки есть, жалко, но людей кормить витаминами надо.

– А сколько гектар?

– Пять. Остальное мы планируем под озимые оставить. А ещё говорят, что тут арбузы и дыни вызревают? Правда?

– Конечно. Не Астрахань, но всё вызревает, ещё и сочнее, чем у них.

– А с озимыми семенами поможете. У нас только рожь. Или можем поменять на ячмень и пшеницу, – на складах в Хабаровске ничего, кроме озимой ржи не было. Зато выделили на двести гектар. Столько за одну осень целины не поднять. Есть чем делиться с аборигенами.

– Ячменя у нас не сеют, а вот с пшеницей на обмен можно договориться, на двадцать десятин дадим. – Парень явно тяготился разговором. Спешил.

Нужно будет к нему как-нибудь в дождь вечерком приехать – поговорить за жизнь.

– Так что с репой и редькой? – напомнил Брехт.

– На пять гектар? В одном грамме сто семян. На квадратный метр один грамм по норме. В пяти гектарах пятьдесят тысяч метров квадратных. Получается нужно пятьдесят килограммов семян. Если пополам репу и редьку, то двадцать пять кило того и другого. Продадим, но с одним условием. Вы нам вон тот небольшой кусочек целины на тракторе распашите. Там почва тяжёлая и лошадками не взять. А тракторов у нас нет. Обещали по разнорядке только будущей осенью.