Пламя и тьма (ЛП)

Всё произошедшее — его вина, всё. Но всего этого было слишком много для него, чтобы сдерживаться, поэтому всё разлеталось из него волнами. Он злился на всех.

Его отца не стало. Маленький слабый мешок, лежавший на кровати, — не его отец. Хусиер Эллиот был таким мужчиной, который заполнял собой всю комнату. Он не был особо крупным парнем, обычного среднего роста в достойной форме, конечно, не исполин при любом раскладе. И всё же люди всегда обращали на него внимание, отступая назад и освобождая ему место. Он был человеком, которого все уважали, как только знакомились с ним. Ощущая его силу, власть и мудрость.

Конечно, он также мог быть мудаком. Но какой человек не мог? И Коннор гордился тем, каким он был. Когда отец ошибался, то всегда восстанавливал справедливость.

Коннор был мятежным ребенком. Он боролся против любого рода власти и провел столько же времени своей школьной жизни в комнате наказания или в кабинете директора, столько и в классе. Но он никогда не восставал против отца. С тех пор как он стал достаточно взрослым, чтобы подумать, чего он хочет в своей жизни, — он хотел следовать за отцом. Никогда, ни разу, ни о чём другом он не помышлял. Он никогда не мечтал о том, чтобы стать ковбоем или астронавтом. Или пожарным. Он хотел жилет и байк.

Так что он был зол, он был в ярости на тот бледный мешок из костей, безжизненно лежащий на больничной койке, который был не в состоянии даже дышать самостоятельно. Это был не его отец.

И если это так, то Коннор ответственен за то, что с ним произошло. Он влюбился и принёс в «Банду» чужие разборки.

И… Боже. Его мать. Если он восхищался отцом всю свою жизнь, то к матери он испытывал иное чувство — обожание. Она сводила его с ума, во всё вмешиваясь, всегда имела собственное мнение и каким-то образом знала абсолютно каждую проклятую фигню о его жизни и безжалостно бросала ему всё в лицо. Это странный опыт: когда собственная мать всегда в курсе твоей сексуальной жизни, но каким-то образом она всегда обо всём знала и всегда была там с тем чёртовым взглядом, который говорил, что она может прочитать каждую мысль в его голове. Что понимает его. Он мог рассказать ей всё, потому что она знала всё.

У большинства его братьев не было родителей, как у него, и он знал, как ему, бл*дь, повезло иметь таких отца и мать.

А он сломал их обоих.

И из-за этого он был чертовски зол.

Обычно поездка с Пилар была интенсивно эротическим опытом, но не в этот раз, Коннор был так сильно погружён в свои мысли, что едва замечал её. И на этот раз она держалась за него по-другому: руки только на его бёдрах, не обхватывая полностью его тело.

Они должны просто остановиться и всё прекратить. Один из них должен признать очевидное поражение, и они должны расстаться. Он знал это, чувствовал расстояние и угасание происходящего, но он не станет тем, кто закончит это.

Потому что она была ему чертовски нужна. Даже в гневе и холоде — это правда. Он мудак, обращается с ней как с дерьмом и понимает, что это тоже правда, но не может контролировать себя. Он не обвинял ее. Он обвинил их. Он винил себя и свои чувства к ней… которые были посеяны до того, как они даже вернулись в бар после их первого траха… чувства, изменившие приоритеты, которые не должны были меняться.

Он должен покончить с этим. Он не должен был позволить этому начаться. Но он не мог справиться с мыслью потерять её. Так что он заставлял и её расплачиваться за свою слабость.

А она позволяла ему, принимая вину и порицания, которые он возложил на неё. Когда она открыла входную дверь, и они вошли в её гостиную, ему стало интересно: покончила ли она наконец-то с ним.

Наверное, было бы лучше, если так.

Она бросила ключи в маленькую миску у двери, накинула куртку на спинку стула и сбросила чёрные туфли-лодочки, которые надела на похороны брата. На ней были простые чёрные штаны и тёмно-золотистый свитер, того же цвета, что и её глаза. Её обычные украшения: золотые серьги-обручи, распятие и всё.

— Хочешь пива?

Сняв солнцезащитные очки и засунув их во внутренний карман кожаной куртки, он кивнул.

— Ага.

Он скинул свою куртку и повесил поверх её куртки. Он обожал эту комнату. Она была эклектичная и тёплая, как сама Пилар. Однако сегодня было темно: тяжёлые шторы закрывали все окна. Вместо того чтобы открыть их и впустить осеннее солнце, она включила несколько ламп. Когда она вернулась на кухню, Коннор сел на диван и посмотрел на три стеклянных в металле фонаря, свисающих с потолка. Они были в форме чего-то похожего на звезды и отбрасывали замысловатые узоры на стены.

Она вернулась обратно в комнату и протянула ему бутылку пива. Её, как он заметил, была уже на половину пуста. Поэтому он поднес свою к губам и догнал её.

Вместо того чтобы сесть рядом с ним на диван, она села на стол перед ним. Её золотые глаза были серьезными и грустными.

— Коннор, чего ты хочешь?

— Что ты имеешь в виду?

— От меня? Или от нас? Я даю тебе не то, что ты хочешь или не то, в чём ты нуждаешься. Мне нужно знать, смогу ли я вообще. Потому что то, что мы делаем последние пару недель... я больше так не могу.

— Ты мне нужна. — Даже будучи уверенным, что им стоит всё закончить, он не смог обойти стороной эту голую правду.

Но она покачала головой.

— Я не знаю, что это значит. Что тебе нужно? Козёл отпущения? Эмоциональная груша для битья? Потому что я больше не могу ей быть. Я сожалею о своей роли во всём этом, и это убивает меня. Но правда в том, что я лишь попросила о помощи. Я не втягивала тебя в это. Я не заставляла тебя и даже не манипулировала тобой. Я была честна во всём.

Он знал это и понимал, что должен подтвердить это. Но мог лишь смотреть ей в глаза.

Через минуту она издала холодный безэмоциональный шум, как противоположность смешку.

— А знаешь, что? Ты мне нужен. Моя семья тоже развалилась, Коннор. Я знаю, тебе плевать на моего брата. Но разве ты не заботишься обо мне?

— Я люблю тебя. — Ещё одна неприкрытая правда, которая в последнее время была более болезненна, чем всё остальное.

Она прикончила пиво и поставила пустую бутылку рядом с собой на стол. Затем она наклонилась вперед, упираясь локтями в колени.

— Коннор, мне больно. Что бы ты ни чувствовал к Хьюго, он был моим младшим братом. Я любила его. Я люблю Нану. И мне больно. Но я боюсь чувствовать это, потому одна. Ты застрял в своих мыслях и не помогаешь мне.

— Ты не одна. Ты, бл*дь, никогда не одна.

Она издала ожесточенный нарастающий звук и провела обеими руками сквозь волнистые волосы.

— УБЛЮДОК. Если ты не отпустишь это, и я имею в виду прямо сейчас, тогда тебе, бл*дь, лучше уйти. Потому что я не могу… не буду… снова ругаться с тобой из-за этого. Я не откажусь от своего лучшего друга только из-за того, что ты неуверенный в себе мудак. Я сто раз тебе говорила, что он тебе не угроза.

Существовала часть его, которая ненавидела Кайла Мура гораздо сильнее, чем Хьюго. Он знал, что они не трахаются. Она так сказала, и он поверил. Но это не имеет значения. Его ревность была совсем к другому. Мур всегда был поблизости, всегда рядом с ней. Она проводила гораздо больше времени с лучшим другом, чем с Коннором. И по мере того, как расстояние между ними росло, Мур заполнял его. Был героем с ней и для неё.

И в этом было всё дело, не так ли? Именно так.

В этом всё дело.

Мур был грёбаным героем. Пилар была героем. Они посвятили свои жизни спасению людей, исправляя проступки других людей, ошибки и зло. Вмешиваясь даже в действия Бога. А что Коннор? Человек, враждующий с гангстерами, садящийся за стол переговоров с наркобаронами. Который планировал убийства. Убийца. Наркоторговец. Преступник. Человек, приносящий в мир насилие.

И это всё, кем он когда-либо хотел быть.

Он никогда не станет её героем.

Наклоняясь вперёд, он поставил своё недопитое пиво рядом с её пустой бутылкой. А затем взял её руки в свои.