Корзина желаний

Вийон поклонился и ушел, ибо хотя беспокойство его от слов Крысиного мастера и усилилось, но возражать ему корзинщик не посмел. Пока он шел к выходу в полной темноте, что-то несколько раз мягко коснулось его щиколотки. В клетках пищали запертые в них твари, другие бросались на решетку и ожесточенно грызли ее, и их крошечные глаза поблескивали в темноте кровавым светом.

Когда Вийон вышел на улицу, был уже вечер. В голове бродили бессвязные мысли. Пусть Крысиный мастер и внушал ужас, но идея о том, что все случившиеся неурядицы и странные знаки являются делом его рук – по крайней мере, вносила хоть какой-то порядок в образовавшийся хаос; теперь же, когда стало ясно, что это не так, иррациональный страх Вийона только усилился. Отсутствие смысла страшит больше, чем любое чудовище, чем любой злодей – потому что чудовище и злодея по крайней мере можно понять, а то, что лишено смысла, понять невозможно.

Вийон вернулся на рынок и простоял за прилавком, пока совсем не стемнело; никто за это время ничего у него не купил. Когда рынок стал закрываться, он собрал корзины и медленно поплелся к своему сараю, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Вийон устал, был голоден и сильно измотан душой. Оставив корзины в сарае, он съел тарелку каши в ближайшей таверне и выпил кружку самого дешевого пива. Ложась спать, достал ловца сновидений и уже почти распустил узлы на первой ленте – но задумался и остановился. Если кусок сна находился в мире людей, и все привыкли к нему, и не отличали его отобычной реальности, то почему отсутствие этого куска заметил только он, и никто больше? Или все-таки были и другие, кто заметил? Но Мелан, человек разумный и знающий, не казалось сильно обеспокоенным этой возможностью, поэтому можно предположить, что, скорее всего, не заметил больше никто. Может быть, позже эта пропажа и вскроется, но какое-то время, кажется, еще есть – так, может быть, не стоит сходу отвергать чужую помощь? Худой человек с разноцветными глазами что-то знал о корзине желаний; если их лавка (а также, возможно, еще четыре человека, либо, по меньшей мере, некоторая часть жизни этих четырех) побудет некоторое время внутри сновиденной ловушки – ничего ведь дурного не случится, не так ли? Как только Вийон получит свои ответы от разноглазого, он сразу развяжет все узелки и ленточки, и вернет лавку и все остальное на место.

Вийон подвесил ловушку к балке, подальше от входа, и лег спать.

Сон, который приснился ему в эту ночь, отличался от виденных ранее. Сон был только один, и, казалось, длился всю ночь: Вийон видел серую извилистую дорогу, уходящую куда-то вперед, а справа и слева от дороги была пропасть. Небо в этом сне было двухслойным или двухсоставным: справа и слева от дороги оно было обыкновенным ночным небом с редкими огоньками звезд, центральная же часть, представляющая собой треугольник, обращенный вершиной вниз, была совсем иной по цвету и консистенции. В центральной части властвовали сероватые и охровые цвета, там были выпуклости и впадины, проплывали лиловые дымки и туманы. Вершина перевернутого треугольника смыкалась где-то на горизонте с точкой, в которую вела извивающаяся дорога; возможно, Вийону следовало пойти вперед, но он испугался и никуда не пошел, чувствуя нутром, что из этого путешествия можно и не вернуться. Всю ночь перед ним маячил этот открытый путь, и лишь утром сон отступил и развеялся, и Вийон очнулся, усталый и не выспавшийся, все в том же сарае. Ловец сновидений висел на прежнем месте в глубине сарая и слегка покачивался, как будто на ветру – хотя никакого ветра не было.

Вскоре, как обычно, пришел Майрын, а следом за ним Флеб, но Флеб был не один, рядом с ним и чуть позади шел мальчик одиннадцати лет; это был Этар, сын Огиса. Этар выглядел настороженным и смущенным; увидев его, Майрын нахмурился.

– Будет работать с нами, вместо отца, – сказал Флеб. – Мы его всему научим. Это самое меньшее, что мы можем сделать для его семьи.

Майрын, который рассчитывал, что место Огиса займет его собственный сын, нахмурился еще больше, но ничего не сказал, вздохнул и кивнул. Нельзя было оставлять семью Огиса без куска хлеба, это было бы не по-людски. Вийон также кивнул, даже несколько раз, и поспешно уткнулся в свою работу. Смотреть в глаза Этару он по-прежнему не мог. Работая над корзиной, он корил себя за то, что не сделал того, что сделал Флеб: пусть смерти товарища не изменить, но помочь его семье, научив мальчика самостоятельно зарабатывать себе на хлеб, было вполне возможно.

Затем появился Бейз Лекарид. Посмотрел, как трудятся корзинщики, окинул беглым взглядом мальчишку и коротко кивнул после того, как Этар был ему представлен, и отозвал Вийона в сторону.

– Итак, – сказал Бейз. – Три дня истекли. Ты нашел способ изготовить корзину желаний?

Вийон отрицательно замотал головой и умоляюще посмотрел на Бейза.

– Простите, господин. Почти никто и не слышал о ней, а те, кто слышали – не знают ничего конкретного! Это слишком трудная задача для меня, я не справлюсь, простите!..

Звонкая оплеуха была так сильна, что в ушах от нее зазвенело. Вийон потерял равновесие и едва не упал на землю. Закачавшись, он замахал руками, а затем выпрямился, но тут его настиг второй удар, и вот теперь он упал. Держась за горящее лицо рукой, снизу вверх он посмотрел на возвышавшегося над ним Бейза.

– Разве ты не помнишь, что я тебе сказал? – Недобрым голосом осведомился торговец. – Три дня, и если ты не находишь способа, я отдаю тебя страже?

– Господин!.. Пощадите!..

– Мне кажется, Вийон, ты хочешь меня провести. Ты мне должен, и твой долг за каждую ночь, которую ты проводишь под моей крышей, только растет. Я сказал тебе, что ты должен сделать, но ты почему-то не хочешь платить! Неужели ты думаешь, что я это спущу просто так? Ты думаешь, я такой человек, которого можно обвести вокруг пальца?!

– Нет, господин, нет!.. Прошу вас!..

– Еще один день, жалкое ты убожество! Один день! Если завтра я не услышу никаких хороших вестей о том деле, что я тебе поручил – ты пойдешь в долговую яму, клянусь небом и преисподней!

Бейз развернулся и ушел, а Вийон кое-как вернулся на рабочее место. В голове гудело. Что делать? Как быть? Он взялся было за работу, но вскоре остановился, ивовые прутья выпадали из рук. Мог ли он избежать наказания? Бейз обязательно сделает то, что грозился, его умолять бесполезно. Только чудо могло бы помочь Вийону, но толку надеяться на чудо в последний день, если за три предыдущих дня он понял лишь, что никто ничего о корзине желаний толком не знает. Даже разноглазый человек (или дух) только спрашивал о ней и об огненной корзине у Вийона, а если бы он мог создавать такие вещи сам, зачем бы ему приходить к корзинщику, живущему в мире людей? Разноглазый сделал бы себе столько волшебных корзин, сколько бы счел нужным, если бы мог; а раз он пришел и спрашивал – то, очевидно, не мог. Итак, выхода не оставалось и товарищи Вийона, кажется, думали также – они целиком ушли в работу, почти не разговаривали и старались не смотреть на Вийона. Может быть, они и сочувствовали ему, но ничем не могли помочь. Завтра Бейз бросит его в долговую яму, а Майрын посадит на его место своего сына, вот как будет.

Вийон отвернулся, глаза защипало. Из ямы он уже никогда не выберется, платить за него некому, а если и выйдет, то только для того, чтобы отправиться в каменоломни, где жизнь также не будет долгой. Итак, свободной жизни ему оставалось лишь около суток, на что потратить это время? Точно не на работу: он даже не успеет продать корзины, которые сплетет сегодня.

Вийон протер глаза и выпрямился. Он в последний раз вернется домой и повидается со своей семьей. Сейчас день, а значит горшечника в доме быть не должно. Пусть их отношения с Элесой и разладились, но ведь когда-то они были друг другу дороги, верно? Эбран и Гет, скорее всего, бегают по улицам, но могут оказаться и дома. Они никогда не слушали Вийона – не просто не слушались, как это бывает у детей, а никогда не слышали то, что он говорит. Он даже не мог сказать, с какого момента сделался пустым местом для двух своих детей. Но Иси… Вийон вздохнул, что-то защемило в груди, и в глазах снова защипало. Что будет с Иси, когда его посадят в яму? В этом городе и во всем мире для Вийона не было существа дороже. Иси еще слишком мала и чиста душой, еще не переняла привычку матери презирать его, нищего и слабого духом человека.