Страница 2 из 23
Король сел на сиденье напротив моего. Я даже не попыталась принять достойный вид. Наплевать.
Лесенку уже сложили, но брат не спешил покинуть карету.
– Кхм, – согнувшись пополам, он ждал внимания короля, устало расстегивающего камзол. – Ваше Величество…
Тот, наконец, вспомнив о Гаваре, перевел на него взгляд. Слабо шевельнул рукой, приказывая убираться.
– Но как же? Сестра… От сердца отрываю… Еще надо Дикрея умаслить…
– Я пришлю человека.
Карета тронулась, брата выдернули из нее точно так же, как совсем недавно отшвыривали от меня Дикрея.
***
Я специально не указываю даты. Пусть будут ничего не значащие звездочки. Этот дневник не только свидетель того, что со мной происходило, но и вместилище размышлений, попытка осмысления людских поступков и характеров. Сегодняшний день может быть перебит воспоминаниями далекого прошлого. Насколько далекого? Я вовсе не глубокая старуха и даже не умудренная годами женщина. Я – бывшая невеста, которая никогда не станет женой, потому что именно в день свадьбы моя жизнь разделилась на до и после. До – это детство и Дикрей, после – это король. Только король.
Сноски:
Сайтар – обрядная песнь и танец, когда с невестиного платья подружки срывают ленты. Танец заканчивается заявлением жениха, что остальные лепестки невинности сорвет он сам.
Мощь-трава – отвар из семи трав, дающий жениху силу и возможность оплодотворить невесту в первую же брачную ночь.
Лейрена – дневное светило.
Золотой вир, серебряный вир – местная валюта. В одном золотом – сто серебряных виров или тысяча дивиров – мелкой разменной монеты из меди.
Глава 2. Поросшее быльем
Меня зовут Милена. Я из древнего, но, увы, обнищавшего рода Мирудских. Я так и не сделалась Миленой Толл, хотя искренне произносила слова клятвы: быть верной, любить до смерти, почитать супруга своего. Из храмовой книги чудесным образом исчезла страница с записями священника, назвавшего меня женой, а Дикрея мужем. Король может все.
***
Дикрея я знала с детства. Босоногий мальчишка часто пробирался в усадьбу. Сначала его интересы ограничивались незрелыми яблоками, которые он ел с солью, потом лягушками в заброшенном пруду – их он надевал на соломинку и раздувал до невероятных размеров, потом пирогами кухарки Чесити, выставляемыми остыть под чистой тряпицей на широких подоконниках. Он хватал горячую булку со сливами или грушами, перебрасывая с руки на руку, бежал в сад, где, забравшись на дерево, тут же поедал. Чесити истерично кричала, а мне было смешно. Садовник белкой прыгал под деревом, пытаясь достать вороватого мальчишку граблями, но тот спокойно разделывался с лакомством, облизывал пальцы, а потом с особым усердием оплевывал старика Хора, что приводило того в дикое бешенство.
Мой первый поцелуй был с Дикреем. Пришло время, когда его перестали интересовать яблоки, лягушки и пироги. Объектом его охоты сделалась я. Я чуть не отдалась ему на сеновале в пятнадцать лет. Мы оба уже были нагими, моя грудь познала мужские губы, и стрелы удовольствия вовсю пронзали тела, когда нас застукал Гавар. Дикрей так и бежал через всю деревню голым, прикрываясь лишь пучком соломы. Говорят, после этого забега на него обратили внимание все незамужние (шепчут, что замужние тоже) женщины нашего местечка со странным названием «Дикий вепрь».
Вепри в близлежащих лесах отродясь не водились, сельчане не выращивали даже свиней, но волею моего пра-пра-прадеда, возжелавшего, чтобы изображение клыкастого зверя украшало парадный вход в особняк, владения Мирудских получили столь неблагозвучное имя.
Позже наши парни, руководимые лихим Дикреем и ввязывающиеся в драку с соседями по любому поводу, оправдали это название. Их так и стали называть: «дикие» или «вепри».
Отлученный от общения со мной – за распущенность меня посадили под домашний арест, Дикрей задался целью доказать всем и вся, что разлучить нас невозможно. Подвиги его звали. Наши слуги денно и нощно держали военную оборону. Неугомонного возлюбленного вылавливали и выкидывали за ворота, но он с проворством кошки вновь оказывался у моего окна. Целовал так, что болели губы, и под крики мстительного садовника карабкался на крышу.
Меня ругали, отчаявшись, поселили в одной со мной комнате кухарку Чесити, которой разрешили в случае чего огреть «любовников» черпаком, и даже поставили на окна решетки, но мы в первую же ночь целовались, прижав лица к грубым прутьям. И словам любви нисколько не мешал переливчатый храп горе-сторожихи. Хорошо, что решетки не позволяли большего.
Наконец, брату надоела игра в «держи вора», и он отправился на встречу с Толлом-старшим, где Дикрей получил ощутимый пинок в верном направлении.
– Хочешь Милену? Готовь выкуп. Я отдам ее тебе хоть завтра, если ты положишь на стол пять тысяч виров. Я выпихну ее замуж за любого, кто принесет указанную сумму.
Баснословные деньги. Но Гавар нуждался в них. Неумелыми займами отец разорил семью и, испытывая жгучую вину, оставил этот мир. Теперь все чаяния матери о возвращении к столичной жизни должен был осуществить брат. Старше меня на целых пятнадцать лет, Гавар не забыл блеска королевского двора, и жизнь в «Диком вепре» воспринимал как насмешку судьбы. Ни он, ни мама никогда не восторгались ни золотыми полями, ни изумрудными лесами, ни чистейшими водами реки Ласки. Они чувствовали лишь вонь болот, простирающихся к востоку от поместья. Ветер нечасто приносил удушливый запах, но маме хватало, чтобы на целый день погрузиться в траур по несбывшимся мечтам. Наверное, отец не раз перевернулся в гробу, настолько желчны были проклятия в его адрес.
Я не помнила богатой жизни, только куклы, доставшиеся от бабушки, поражали мое детское воображение чудесными нарядами, искусно вырезанной мебелью и прочей чепухой, что интересна девочке до ее вхождения в пору расцвета.
Условие, поставленное братом, ввергло меня в слезы. Я не верила, что семнадцатилетний сын купца средней руки сможет заработать такие деньги. Меня коробило от осознания, что брат сделал меня товаром. Но в то же время в сердце теплилась надежда, что мы с Дикреем все-таки будем вместе.
Дикрей, обманув охрану и взломав запертые двери, пробрался ко мне ночью. Кухарку, позорно не справившуюся с поручением, еще вчера отправили восвояси. Опять были горячие поцелуи, слезы и желание отдаться – как гарантия того, что я всегда буду принадлежать только любимому. Он первый остановился, хотя мои ноги уже обхватили его бедра. Первый убрал руки от груди. Чтобы уйти от соблазна, набросил на меня простыню.
– Нет. Я все сделаю правильно. Я уже не тот мальчишка, пробирающийся в сад лишь для того, чтобы увидеть тебя, поразить очередной глупостью и услышать твой смех. Я принесу Гавару пять тысяч и только после этого сорву твою невинность.
Клятвы, клятвы, клятвы…
***
Я берегла себя для Дикрея. Даже когда из соседнего замка пожаловал лорд Кархаль, похоронивший четвертую жену и возжелавший вновь познать вкус молодого тела, я осталась верна клятвам и совершила самый ужасный поступок в своей жизни: сообщила через служанку местному разбойнику Гулю день, когда старик собирается везти Гавару шесть тысяч золотых виров. Мне уже семнадцать, и моя цена значительно выросла.
Надо ли говорить, что Кархаль не доехал до «Дикого вепря»? Нет, его самого не тронули. Но утрата половины состояния навсегда охладила пыл старика. Никаких молоденьких жен, да еще и такой ценой. Ему достало служанок, стоящих куда дешевле. Пара колечек, монета на новые башмаки – и она вся твоя.
За прошедшие годы дела брата пришли в еще больший упадок, и когда на стол легли пять тысяч монет, он отказал Дикрею: этого золота уже не хватило бы на переезд в столицу. Наклевывался новый жених, опять вдовец, но уже совсем не старый и пообещавший за меня десятку. Чтобы разбойник Гуль не прознал о сделке, ее держали в строжайшем секрете даже от меня.