Коан Янг 2

Двадцать минут, и мы на месте. Первой из машины вылезла Мизуки, затем водитель, а я открыла дверцу не спеша, оставаясь внутри еще на пару секунд. На скромной улочке почти вплотную ютились двухэтажные дома и скромный магазинчик. Имели они схожий светло-серый окрас, как у панельных зданий, и ничем особо не отличались. Кроме одного.

– А вот и он, – вздохнула я. – Родной дом.

Его бежевый тон не совпадал с тоном целой улицы, дом этот был в полтора раза крупнее, да и земли больше – по обе стороны соседи располагались лишь за пятьдесят метров. Слева от здания висела арка, ведущая во двор.

Водитель открыл багажник и вытащил вещи. Когда машина скрылась за поворотом, а мы с Мизуки остались вдвоем, я поставила свой чемодан на колесики и робко пошла к арке. Подруга следовала рядом.

Внутренний двор, как я и помнила, напоминал уголок садовода и техника одновременно: подвязанные на веревках глиняные горшки с самыми разными цветами свисали у крыльца, переплетаясь со старой плитой, по непригодности вытворенной с кухни на улицу, целым столом, на котором лежали полуржавые инструменты, обставленным двумя шинами от колес и прочими богом забытыми вещами. Рядом рос внушительных размеров клен, своей шапкой накрывая добрую половину двора. Листья его потихоньку начинали желтеть, своим ярким осенним цветом пестря в глазах. Туда, куда тень не дотягивалась, вдоль по периметру до самой арки густыми зарослями рос высокий бамбук, чередуясь с крупными и маленькими камнями. Центр двора представлял пустую поляну, ничем не заставленную, и своей беднотой контрастировал с пышным крыльцом и всем, что его окружало. В целом, выглядело нелепо, но по-своему красиво.

– Дядя не любит расставаться с вещами, даже если они окончательно вышли из строя, – сказала я, приближаясь к крыльцу. – Эта плита, молотки на столе, гвозди и ящики с кучей других ржавых инструментов не столько показатель его неряшливости, сколько его восторг создавать красоту в том виде, в каком он ее… понимает. Дядя вообще человек своеобразный: любит все совмещать. Цветы и технику особенно. Это как хобби и отдушина. Днями и ночами он пропадает на работе, а дочерью, Акико, в основном занималась я. Наверное, после моего уезда сиделка дедушки стала еще и няней.

– А мне нравится эта нелепость, – призналась Мизуки. – Особенно, если она осмысленная.

Крыльцо впечатывалось внутрь дома, но так было не всегда. Дядя принял решение не восстанавливать его после третьего случая, когда растущий рядом клен при сильном порыве ветра своими ветками выбивал окна. Крыльцо с глухими стенами выглядело бы как большая спичечная коробка, а срубать клен считалось плохой приметой. До моего рождения дедушка много раз переубеждал дядю не сажать дерево вблизи дома, но тот в итоге не послушался. За четверть века оно выросло до пятнадцати метров.

Не успела моя рука дотянуться до звонка, внезапно открылась дверь. На пороге стояла упитанная женщина лет шестидесяти, с добрым и слегка уставшим взглядом. Увидев меня, она опешила, а поднос с ароматным чаем выскользнул у нее из рук.

– Коан, – едва вымолвила она. – Ты вернулась… А это… твоя подруга?

– Като Мизуки, – улыбнулась я.

Словно почувствовав резкую необходимость оповестить о моем появлении, женщина побежала внутрь дома.

– Познакомились, – проворчала подруга.

– Это Изэнэми-сан, – сказала я ей. – Сиделка дедушки. Очень славная. Она – единственная сиделка, которая пришлась ему по душе. Остальные либо сбежали из-за его… кхм, трудноватого характера, либо он сам их уволил.

В просторной прихожей ничего не изменилось. Та же деревянная вешалка, покрытая блестящим лаком, вытянутое зеркало, растущее с пола мне по макушку, татаки, полосой вылитый из бетона. Изэнэми-сан, затягивая белый фартук потуже, спешно открыла дверь-перегородку в гостиную и мимикой лица дала какой-то знак. Из гостиной раздалось мужское мычание. Восклицание, резкое, молящее, но из него не разобрать ни слова. У Мизуки перекосило лицо.

– Кто это? – шепнула она.

Я бросила на нее разбитый взгляд. Вместе мы зашли в гостиную, пока Изэнэми-сан трепетно стояла у фусумы, и из-под моих ног словно провалилась земля. В своем инвалидном кресле сидел дедушка, голова его дрожала, пальцами он гневно впился в ручки, а морщинистое лицо залило краской. Он смотрел на меня так, как никогда прежде. Непростительно и разочарованно. Это читалось в яростном взгляде. Дедушка, чьи неходячие ноги были заботливо прикрыты зеленым клетчатым пледом, продолжал что-то пытливо мычать, округлив глаза как два огромных блюдца, а я растерянно стояла, лишившись дара речи. Почему, почему он так зол? Не рад моему приезду? Я приехала слишком рано? Или слишком поздно? Может, следовало заранее предупредить его? Я заметила, как сильно он осунулся. Щеки впали, появилось больше морщин, и… что-то не так с его лицом. Сердце разрывалось от боли. Я не решилась подходить к дедушке. Подавленная, я опустила голову, а Изэнэми-сан вывела нас с Мизуки обратно и закрыла фусуму.

– Наохико-сан не в духе все утро, – волнительно пояснила она.

– Дедушка совсем не разговаривает, – заметила я. – Только мычит.

Изэнэми-сан расстроенно вздохнула.

– У него случился инсульт, Коан. Левую часть лица слегка перекосило, но это заметно, если он выражает какие-то эмоции. Кушает плохо, может сбросить тарелку с подноса… Ох, поднос!

Изэнэми-сан направилась к входной двери, сложила осколки разбитых чайных кружек на темный поднос и добавила:

– Твоя комната нетронута. Подготовить твоей подруге отдельную?

– Я бы хотела заселиться в комнату Коан, – вежливо улыбнулась Мизуки. – Если ты, конечно, не против.

– Только рада буду.

– Как вам угодно, девочки, – послушно произнесла Изэнэми-сан и выпрямилась, тяжело дыша.

Моя комната располагалась на втором этаже. Обустроена просто, без всяких премудростей. Кровать, стол с ноутбуком, выдвижное кресло, книжный шкаф и шкаф для одежды. Окно смотрело во внутренний двор, но обычно я его зашторивала. Да, я тот человек, который не терпит голые окна в частных домах, будь это даже второй этаж. Извечная паранойя посторонней слежки…

– А ты точно девочка? – спросила Мизуки, зайдя ко мне первой.

– Меня воспитывал дедушка, а детьми со двора преимущественно были мальчишки, – сказала я. – Еще скажи спасибо, что я вообще пользуюсь макияжем.

– Спасибо!

Мы рассмеялись, но тут же улыбка на моем лица стерлась, глаза заблестели. Мизуки задвинула дверь.

– Дедушка всегда казался для меня таким величественным, всю свою жизнь я его боготворила и считала, что добрее и щедрее человека не существует. Крупная персона, уважаемая всеми, он вызывал в людях восторг и восхищение. Даже в ходе простой беседы. Не понимаю, как ему это удавалось… Его рост до болезни составлял два с лишним метра, но он никогда не смотрел на людей сверху вниз, он был, что называется, «приземлен», учтив и любезен. Любой конфликт сводил на нет, либо аргументированно доводил до финальной точки, да так, что не оставлял оппоненту ни единого шанса. – Я согнала слезы, и голос понизился на октаву ниже. – А теперь посмотри, что с ним стало. Болезнь из большого человека сделала маленького и уязвимого, усадила в инвалидную коляску и жестоко сказала не жить, а доживать.

Мизуки с сожалением молчала, сев в кресло напротив.

– Ему я рассказала об уезде, – призналась я. – В ту ночь, когда я оставила дом, он знал… Я попросила его успокоить Акико и дядю, если те забьют тревогу.

– Дедушка знал, что ты связалась с Сэром?

Я покачала головой.

– С Сэром у меня строгий договор. Можно сказать, работа. Я не хочу ввязывать в это дедулю.

– Или боишься, он не одобрит сотрудничество с Сэром? – изогнула подруга бровь.

И вновь я покачала головой.

– Я лишь сослалась на «очень важное дело». Дед понимал: если я выражаюсь именно так, значит, не надо задавать вопросов. Владение информацией не всегда нам на руку.

– Вот, как. Значит, он мог говорить?

Я пожала плечами.