Страница 13 из 14
Впрочем, это досадное происшествие не испортило настроения девчонки. Она и не переставала улыбаться, все так же восторженно рассматривая богатую красивую одежду Демьена.
– В любом случае, – подвёл итог Демьен, отсмеявшись, – ты какое—то лесное дитя. От тебя пахнет грибами – лисичками, – дождем и свежими листьями.
– Наверное, так, – весело и покладисто согласилась девчонка.
– Ну, а зовут—то тебя как? – снова спросил Демьен, оглядываясь по сторонам.
– Не знаю, – все так же весело ответила девчонка.
– Да что ж такое, чего не спросишь – ты не знаешь! Ну, тогда я стану тебя называть Ежинкой. Согласна ты на это?
– Ежинкой? – переспросила девчонка осторожно, словно пробуя новое имя на вкус. И неожиданно рассердилась.– Вот ещё! А ты кто такой, чтобы раздавать имена незнакомым людям?!
Ну тут уж Демьен расхохотался во всю глотку, потому что сердитая Ежинка ощетинилась на точно как еж.
– Бедное дитя, – со смехом ответил Демьен, – сколько ж ты живёшь тут отшельницей?! И совсем недалеко от столицы… Я—то, предположим, Король. И уж точно я могу наречь любого подданного любым именем, что мне в голову взбредёт. Разве нет?
***
– Настоящий коро—оль?! – недоверчиво протянула Ежинка. Ее маленький ротик от удивления округлился, стал похож на буковку "о", девушка несмело потянулась к королевскому венцу, словно только сейчас его заметила на смоляных волосах Демьена.
Еле сдерживая смех, тот склонил голову, чтоб Ежинка смогла дотронуться до золотой короны, погладить пальчиком сверкающие разноцветные камни.
– Самый настоящий, – важно подтвердил он, когда Ежинка, осмотрев его всего, отступила с восторженным вздохом, сложив маленькие ручки на груди.
– А можно, – застенчиво пролепетала она, загоревшимися глазами рассматривая его корону, – примерить?.. Ну хоть на минутку?! Всегда хотела померить настоящую королевскую корону!
– Давай так, – весело сказал Демьен. – Ты угостишь меня чаем погорячее, а я – так и быть! – дам тебе поносить корону. Идёт?
Ежинка не ответила; только радостно замотала головой. Ее серое, блеклое личико вспыхнуло рябиново—красным румянцем, и она, подхватив старенький медный чайник, бросилась заваривать чай.
Пока вода закипала на маленькой печке, Демьен кое—как устроился за крохотным столиком, сколоченным из грубо оструганных досок, и огляделся.
Жилище Ежинки ещё больше делало ее похожей на какого—то запасливого зверька. Кладовочка с полками, на которых рядком стояли глиняные горшочки с сушеными ягодами, орехами, ароматными травами и крупами, расписные кружки, которые, вероятно, Ежинка сама лепила из глины, добытой на берегу лесного ручья, крохотная спаленка с маленькой постелькой, накрытой атласным алым одеяльцем… Фонарик, низенькие табуретки – все было маленьким, аккуратным и удивительно красивым, как будто игрушечным. Даже серебряная ложка, которую Ежинка раздобыла специально для него на полке с посудой, казалась Демьену красивее и драгоценней всех его золотых ложек во дворце.
– Ты точно эльф, – сказал Демьен, когда Ежинка ловко поставила перед ним кружку с ярко—алым ароматным напитком, пахнущим барбарисом и медом, и на беленьком блюдце предложила настоящее лакомство – желтоватый кусочек сахара. – У тебя здесь так уютно и красиво.
Ежинка не ответила, только покраснела – на сей раз от удовольствия, что сам Король похвалил ее лачугу, и теперь с видимым удовольствием пьет ее чай, грея озябшие руки о кружку.
Сама Ежинка не попросила бы во второй раз, она очень стеснялась и первой своей просьбы, но помня об уговоре, Демьен, посмеиваясь, снял корону и передал ее онемевшей от счастья девушке.
Та взяла ее аккуратно, надёжно, обняв обеими ладонями, словно корона была не золотая, а из хрупкого стекла, и в любой момент могла развалиться от неловкого движения.
– Тяжёлая, – тихо и восторженно произнесла Ежинка, поворачивая корону и так, и этак, любуясь ею совершенно как ребенок новой красивой игрушкой. Демьен согласно кивнул, наблюдая за играющейся с его короной девчонкой и попивая ее волшебный чай. В его серых глазах плясали смешинки; когда Ежинка, затаив дыхание, водрузила королевский венец себе на голову, он снова засмеялся, потому что на бесхитростно лице девчонки выписалось абсолютное блаженство, словно исполнилась ее самая заветная мечта.
– Идёт мне? – спросила Ежинка, придерживая корону на голове руками. Она была велика Ежинке, золотой обруч спадал на ее лоб, простенькое бесхитростное личико под золотым великолепием венца казалось кротким и бледным до прозрачности.
– Очень идёт, – серьезно подтвердил Демьен.
Наверное, чтоб продлить ещё хоть ненадолго свое счастье, Ежинка притащила ещё один кусок сахара – наверняка последний, – и предложила его гостю, чтобы вдоволь навертеться в его короне перед зеркалом, налюбоваться переливами света в гранях драгоценных камней пока Король пьет ее чай. Демьен, усмехаясь, тайком положил сахар обратно на тарелочку; ни за какие короны в мире нельзя отнимать такую драгоценность у бедного лесного дитя.
– Что ж, – промолвил он, когда Ежинка со вздохом вернула ему корону, наигравшись. – Пора на ночлег. Скоро уже расцветёт, а ни ты, ни я толком не спали. Где ты мне разрешишь устроиться?
– Я могу уступить тебе свою постель, молодой Король, – задумчиво ответила Ежинка, и Демьен снова рассмеялся.
– Нет уж, – ответил он. – Ещё у эльфов я не отнимал подушки с одеялами… Вот тут, у печи, в охапке сена, будет самое то.
Так и сделали.
Ежинка принесла пахнущего морозом сена, постелила поверх него свою самую косматую, толстую шаль, и Демьен завалился и уснул почти тотчас же, как засыпают уставшие молодые люди, чья совесть чиста.
Однако, самой Ежинке не спалось; к тому же, рассвет был очень близок. Небо уже было светло—серым; и она, повздыхав ещё немного о короне, которую ещё хотелось надеть ну хоть разок, решила отправиться за водой к близлежащему ручью.
Он располагался на самой границе заснеженного леса и полянки, на которой снег снова стаял, обнажив черный ковер из опавших листьев и колкой сухой хвои.
Вода в нем всегда была вкусна и чиста. Незамерзающей черной змеею вилась она меж белых заснеженных берегов, и Ежинка, набирая хрустальной воды в ведёрко, любовалась снегирями, объедающими рябину с черных ветвей, и слушала песни ручья, которые тот пел, разнося из по всему лесу…
– …Сцапать и съесть, пока спит, хе—хе—хе…
– …Обглодать косточки добела!
– …Сварить в большом котле!
Ежинка, до того момента словно задремавшая под журчание ручья по гладким камешкам, вздрогнула и очнулась, с тревогой прислушалась к скрежещущим злобным голосам, раздающимся с противоположного берега ручейка.
Три грязных кучи прелых листьев, неуклюже шевелящихся на мокрой земле, похожие на оживших химер с мерзкими уродливыми мордами, едва слышно переговаривались меж собой. Ежинке и раньше казалось, что она слышит сердитые голоса, когда ветер перебирал листья, упавшие в осеннюю траву, но никогда эти разговоры не было так явны, как сегодня, и никогда в них не было столько злобы.
От испуга Ежинка едва не выпустила свое ведро и вскрикнула, подскочив на ноги. Одна из куч – та, что была самой маленькой и состояла а основном из переломанных бурей сухих ветвей, кое—как присыпанных листвой, – обернула свою черную недобрую физиономию к обомлевшей от страха Ежинке и та увидела злобные глазки из чуть поблескивающего меж листьев тусклого мутного льда со вмерзшим в него мелким мусором.
– Слышит нас? – проскрежетала скрипучими палками куча и вдруг поднялась, обнаружив тощие длинные ноги из кривого бурелома.
– И видит нас! – подтвердила вторая куча. Ее ножки были короткие и толстые, как трухлявые пеньки, и ей приходилось руками из листьев поднимать волочащееся по земле пузо.
А третья куча ничего не сказала.
Словно голодный дикий волк она крадущимися шагами подобралась к самому ручью и склонилась над ним, нюхая воду.
– Кого это вы съесть собрались? – выкрикнула Ежинка, чувствуя, как сердце ее замирает от страха. Она отступила назад, прижимая к себе свое ведро с водой, и кучи расхохотались противным злорадным хохотом.