Спаси нашего сына

— И насколько они «серьезные»? — делаю акцент на последнем слове, намекая, что я и сам не пальцем делан. Сабиров криво ухмыляется:

— Не без хорошей крыши. Но, видимо, когда квартиру выбирали, не знали, что девка от тебя беременная, по виду, жили они плохо, тетка без справки, но чокнутая, бери и выписывай.

Мой скрип зубов на входе в ресторан слышно, но я пытаюсь унять собственное раздражение.

По факту, ни слова лишнего: Ева действительно жила за той чертой, когда не живут даже, а выживают, и пока хранила от всех в тайне, кто отец ее ребенка, предположить можно все, что угодно, хоть от студента-однокашник беременность.

Затыкаю в башке внутренний голоса с демагогией по поводу того, как легко и просто облапошить беззащитную бабку и беременную девку. В мире нет и не было никакой справедливости, разводят всегда тех, кого легче, но здесь черные риелторы вытянули несчастливый билет.

У Евы есть я, и фиг кто получит эту квартиру просто так.

— Ты же понимаешь, что я в это дело вписался? И уступать не собираюсь.

— Понимаю, — кивает Арслан и ненадолго замолкает. Официантка вкатывает тележку, на которой звенит очередной чайник чая, тарелки с курагой и черносливом и прочая фигня. Я постукиваю пальцами по кожаному подлокотнику дивана, торопя нерасторопную девчонку взором, но той будто пофиг. На мгновение поднимаю взгляд на Сабирова, когда тот не ждет, и ловлю новую эмоцию. Напускная вальяжность, с которой он сидел здесь несколько минут назад, исчезает бесследно, и я готов биться об заклад, что Арслана сейчас что-то очень тревожит.

Но он словно шкурой чувствует мой взгляд и снова делает покерфейс. Наконец, официантка, громыхнув на прощание тележкой, выкатывается за дверь, и мы снова остаемся вдвоем.

— Тетка живая?

Вопрос принципиальный, я хочу понять, кто эти люди, против которых пойду, и как далеко они способны забраться в своем желании отжать эту квартиру. Расположение у дома хоть и баксовое, но контингент не ахти, и я не понимаю, какого лешего они так вцепились в эту хату.

— Выясняю, — пожимает плечами Арслан, — процесс не такой быстрый. Они хоть и спалились, но не последние идиоты, как ты понимаешь.

— Если ты их так хорошо знаешь, может, тогда и скажешь, мокрые дела за ними числились?

— Есть такое, — нехотя отвечает Сабиров, а у меня натурально екает сердце. Буду откровенным: чужую тетку хоть и жалко, но ее потерю лично я бы пережил. Но стоить только затесаться одной крошечной мысли, что эти люди ищут Еву и цели у них совсем не дружественные, как кулаки чешутся найти их и лично каждого отфигачить.

И это я себя считал мирным и спокойным человеком? Сейчас я хочу крови и бойни, чтобы эти сволочи молили меня о пощаде. Но я, мать вашу, человек цивилизованный, у меня за спиной бизнес, который я не могу просрать, и Ева, тыл которой я обязан прикрывать.

— Ясно-понятно, — цежу, — а твой интерес здесь каков?

Вот мы и доходим до самой сути нашего диалога. С одной стороны я благодарен Сабирову, теперь мне не придется мыкаться как слепому котенку, пытаясь найти этих ублюдков, с другой — цена вопроса имеет значение. Иногда проще отдать нахрен квартиру и просто перевезти девочку к себе, чем оказаться должным такой акуле.

— А эти люди и мне дорожку перебежали, — Сабиров улыбается одними губами, взгляд сталь и холод, и я понимаю, что это — нечто глубоко личное. — И чтобы поймать их за яйца, мне будет нужна твоя помощь. Твоя и твоей девчонки.

Глава 38. Егор

— Нет, — я говорю предельно тихо, а по ощущению, что кричу ему прямо в лицо. От выдержки ни следа, еще неделю назад я думал, что научился владеть собой, а на деле вспышки гнева затопляют сознание, стоит только вникнуть в слова Сабирова.

Он хочет рисковать моей Евой, Евой, внутри которой, черт возьми, как в матрешке, мой ребенок.

И чем он лучше тех уродов?

Кулаки сжимаются, Арслан смотрит холодно, прищурив глаза.

Секунды идут одна за одной, все внутри меня вибрирует от негодования.

— Это отморозки, — Сабиров смотрит на меня из-под бровей, надбровные дуги нависают над его темными глазами, — ты не справишься один, Баринов. В этом городе у тебя уже не тот вес, чтобы люди вписались, защищая твое.

Нервный смех вырывается из меня против воли.

— Что поменяется? Пойду я против них один или пойду с тобой, но рискуя Евой? Она беременная, — добавляю зло, — и если для тебя жизнь ребенка ничего не значит, то для меня все иначе.

— Ты получаешь мою защиту, — он откидывается на спинку дивана, гора мыщц и полдесятка литров татарской крови, — ты и твой ребенок.

Я поднимаюсь, вытягивая из кармана несколько купюр и бросаю их на стол. Знаю, что этот жест слишком демонстративный, но ничего с собой поделать не могу. За время работы в Германии кажется, что все это болото, связанное с интригами, криминалами, кумовством, осталось в прошлом, ушло безвозвратно вместе с прошлым.

Но стоит вернуться домой, как вот она, реальность: людей выгоняют из собственных квартир, а ты должен бояться отморозков или идти под крыло к другим, таким же. И ведь я далеко не последний человек в городе, так кто же, черт возьми, эти люди, против которых я готов выступать?

Тошно. От грязи вокруг, от сегодняшнего дня, от самого себя — тоже тошно. Дожил, твою мать, до тридцати с лишним, а все думаешь, что мир станет сказочным и правильным, единороги будут какать бабочками, а на конце радуги дожидаться горшок с баблом.

Пока единственный горшок, который подкидывает мне жизнь, доверху наполнен дерьмом.

Я разворачиваюсь на выход, делаю три шага, когда Сабиров кидает мне в спину:

— Баринов, мое предложение действует два дня. Подумай еще раз, подумай хорошенько. Пока ты будешь их искать, пока найдешь, кто пойдет за тебя качать, может стать слишком поздно. Время играет против тебя и меня — тоже.

Я слушаю его слова, обернувшись в полоборота и пялюсь на красочный светильник на стене. Глазам больно смотреть на раскаленную вольфрамовую нить, мозги сейчас взорвутся от перенапряжения.

— Я тебя услышал, — выхожу, громко хлопая дверью. По темному коридору, как слепой, пока не выйду на улицу, на свет.

Здесь жарко, шумно, солнечный свет хлещет по натянутым нервам, смятой пачки сигарет больше нет в кармане и мне нечем занять руки. Я бы с удовольствием снова кому-нибудь втащил, чисто ради того, чтобы избавиться от дикого напряжения, сковавшего тело.

Сабиров знает, кто эти люди. Нормальные, серьезные — не занимаются отъемом квартир у чокнутых бабушек, чтобы он там не чесал мне. Еще не понятно, в чем его выгода, почему он так лезет в это дело с упорством носорога, а не шлет меня сразу к шайтану после того, как я потоптался на его горячем восточном гостеприимстве?

Думай, думай, Баринов, выход должен быть. Пусть забирают эту чертову квартиру, если ребенок мой, я в любом случае Еву не брошу, а жить у меня есть где.

Сажусь в машину, опускаю окна, впуская в раскаленный салон вечерний воздух. Гадство, гадство, бью по рулю, злюсь.

Сейчас бы вернуться назад к Сабирову, схватить его за шкирку и вытрясти из него имена этих уродцев, он же знает, молчит только, собака. Его цена за информацию слишком дорога, слишком.

Глаза закрываю, и вот она Ева, в этом новом сарафане, кружится на носочках, босоногая, юная, такая нежная и доверчивая в этот момент. Сердце сжимается, стоит лишь пустить мысль о том, что ей могут навредить.

Если бы в тот день она не попала мне под колеса, было бы гораздо проще. Мы не познакомились, не переспали, она не забеременела бы от меня.

Две параллельные дороги, которым не суждено было пересечься, без единой общей точки. Я бы сидел в своем Дюссельдорфе, спал с Викой, подписывал контракты и думать не думал ни о чем.

А теперь сижу с разбитой рожей, не хожу на работу, выпав напрочь из дел. Я даже не думаю о том, что мне нужно готовиться к очередной сделке, а между прочим, это дело всей моей жизни, я столько всего сделал, чтобы быть на этом месте. Но еще немного, и катиться мне кубарем вниз, собирая на ходу все шишки.