Преступление и наказание

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. По моей подсказке зэк пишет письмо-жалобу в Надзор за пенитенциарной системой, где рассказывает всё, что с ним происходит. Неспешно приходит ответ судьи, где она рекомендует жалобщику ещё раз пособирать бумаги, попросить отпуск и, если откажут ещё раз, вот тогда… она может быть…

История закончилась на удивление просто! Зэка депортировали из Испании после отбытия половины срока. По другую сторону границы его сразу же освободили и они с подругой зарегистрировали свой брак в другой стране Европейского Союза.

Испанцы же всё борются за счастливое детство, за искоренение мужского насилия и празднуют День Гордости ЛГТБ. Что, не понятно? Расшифровываю: День Гордости лесбиянок, геев, транссексуалов и бисексуалов. Мне уже давно неудобно, что я такой гетеросексуальный.

К моей же собственной гордости я обладаю и немалой вредностью, поэтому я снова готовлю листки с рассказом «Преступление и наказание» и посылаю судье, что отмеряла мне одиннадцать лет тюрьмы. Первой страницей этого объёмного письма я поместил ответ из Верховного Суда, где подчеркнул совет обращаться в суд, утвердивший приговор. Посмотрим, как разрулит еёйная честь этот «рекбус-кроксворд».

ВОСПИТЫВАНИЕ

Про нового шефа блока рассказывают много замечательных вещей: психолог, работает в тюрьме уже 24 года, кандидат в директора… не знаю, какой там у него профессиональный уровень, но к своим обязанностям охранника он относится с удивительным пофигизмом. Именно в его дежурство начали открываться камеры без присутствия охранников на этаже. Началось воровство в камерах. Одежда, табак, мелкие предметы… Не обошли и нашу камеру, украли гель для душа, который мой сокамерник купил, когда был в отпуске. Вечер, когда мы обнаружили пропажу, был для меня потерян. Товарищ по камере скрежетал зубами, грозил всеми земными карами вору, когда он его найдёт. Фантомас разбушевался.

Наутро я, первым делом подошёл к дежурному охраннику и сказал, что мы можем найти вора, если он разрешит.

— Ничего мы искать не будем. Надо было лучше смотреть. Это тюрьма.

Мне повеселело. Дожились! Как и раньше, беру бланк и вывожу на нём:

«Директору. Прошу, чтобы вы обязали работать вашу собственную службу безопасности. С новой командой охранников в нашем блоке увеличилось число случаев воровства в камерах, что означает, что «крысы» используют отсутствие должного контроля. Вам не стыдно получать подобную жалобу в тюрьме?».

Спускаюсь на послеобеденную прогулку, подхожу к кабине и отдаю охраннице. Та пробегает глазами первые две строки и поворачивает ко мне перекошенное лицо с вытаращеными глазами. Видимо надеется напугать меня до смерти.

— Как вы смеете такое писать!?

— Что?

— Вот это, — и потрясает бумагой.

— Там написано — директору.

— Как вы смеете такое писать директору?!

— Ничего страшного, — успокаиваю я, — Он меня знает.

— Вы понимаете, что здесь написано?

— Конечно понимаю. Я сам писал. И первое слово там «директору», а не вам, между прочим.

Охранница начинает понимать, что у меня «не все дома».

— Но здесь-то принимаю это я!!!

— Вот и примите, зарегистрируйте и дайте мне квиток.

В лёгком ступоре она отворачивается, пытается ещё раз прочитать и снова показывает мне шестикопеечные глаза.

— Вы хотите сказать, что мы у вас воруем?!

— Не нервничайте, прчитайте спокойно до конца и попробуйте понять, что там написано.

Если бы она была рядом, она бы вцепилась мне в физиономию, но за решёткой ей ничего не остаётся, как снова посмотреть текст. Когда смотрит на меня, глаза её становятся уже по четыре копейки.

— Кто вы по национальности?

— Русский.

— А в русских тюрьмах разве не воруют?

— Гораздо меньше, потому что там и убить могут. Или вы хотите, чтобы я это сделал здесь?

— Почему вы не попросите, чтобы вас перевели в тюрьму в Россию?

— Там холодно, — отвечаю, — Но я согласен обсудить эту тему с вами позже. Регистрировать будете?

Девка понимает, что имеет дело с неисправимым идиотом и хватается за последний аргумент:

— Вы уверены, что вам за это ничего не будет?

— А вы обратили внимание, что я прошу улучшить вашу же работу, а вы тут кричите на меня?

Охранница, наконец, замечает, что вся очередь зэков, стоящих за мной, с интересом вслушивается в разговор на повышенных тонах и её коллега подозрительно притихла за пультом. Меняет гримасу «изувековечу» на «добрый день», шлёпает штемпелем по бумажкам, отрывает одну и протягивает мне:

— Спасибо за ваше участие!

— А вам спасибо за понимание! — расшаркиваюсь я.

Это было её первое и последнее появление в нашем блоке. Наверно она кого-то подменяла.

Директор не ответил на мою писульку. Он мне, вообще, никогда не отвечает. Толи воспитание показывает, толи игнорирует. Но прошло некоторое время, и он бегом прибежал в наш модуль на разборки, когда зэки поймали одну «крысу» и в драке чуть не выдавили ему пальцем глаз.

ОТРАВА

Еду я возненавидел всеми фибрами моей души и желудка. Другой реакции и быть не могло: всё было настолько солёное, что в рот не лезло. Вес тела летел вниз по всем законам физики свободного падения. Если в тюрьму я попал с 80-ю килограммами, то теперь чувствовал себя птичкой, размером с воробья. Правда, клевать было нечего. Хлеб, немного джема, яблоко или груша, йогурт, стакан кофейной бурды и так каждый день. Рис, суп, чечевичная или фасолевая похлёбка отправлялись прямиком от раздаточного окошка в помойный бак. Иногда, пересиливая себя, съедал кусочек курицы или мяса, сосиску или рыбу, обильно сдобренную солью.

Здоровье ухудшалось. Почувствовал, что все сухожилия начали терять элластичность, простые приседания давались с трудом, только после 20–25 повторений исчезало ощущение «деревянности» конечностей. Наконец, правое колено отказало совсем. Сесть-то можно было, но вставал на одной ноге, вытянув предварительно в сторону другую и схватившись за что-нибудь руками. Записался на приём к фельдшеру после того, как мне пришла в голову спасительная идея: мне нужна безсолевая диета.

Медсестра, хороший человек, понимающе кивает, записывает меня в свою книгу, комментируя:

— Диета без жира и без соли.

Я открываю было рот для возражения, но спохватываюсь: хрен с ним, вашим жиром, главное от соли избавлюсь!

— Взвеситься можно?

— Можно, — разрешает она.

Встаю на весы. Ёлки-палки! 67 килограммов. И это в одежде. Я уже и не помню, когда у меня был такой вес!

На следующий день я наелся от пуза. Правда от пуза того на моём теле давно ничего не осталось. И живот больше напоминал плитку шоколада или социальный резерв, окружавших меня наркоманов. Через две недели сухожилия стали терять деревянность, через месяц я весил уже 69 килограммов и начал приседать, на отказавшей было ноге.

— Вам подошло время делать анализ крови, — говорит медсестра, вытаскивая откуда-то лист бумаги.

Я притормозил, раздумывая. Я уже делал такой анализ в первый год отсидки и ничего серьёзного у меня не обнаружили. Но в испанских тюрьмах ежегодно проверяют кровь зэков на предмет обнаружения свежих следов наркотиков, что свою очередь включает механизм санкций и наказаний. Поскольку пауза затягивалась, медсестра поспешно добаила:

— Это, в принципе не обязательно, но лучше сделать.

— Для чего мне нужен этот анализ, если я не могу решить мои проблемы здоровья?

— Хорошо. Тогда подпишите здесь.

Тоже — не обязательно, но почему не сделать приятное человеку, хорошо делающему свою работу. Ставлю автограф и откланиваюсь.

КОФЕ И ПЕНСИЯ

Над столом поплыл удушающий запах гнилого мяса. Зэки ошарашено нюхали свои разломанные и откушенные гамбургеры. Мне вспомнился «Броненосец Потёмкин» Эзенштейна. Будучи на тюремной диете, я не получил гнилых котлет и с интересом обозревал реакцию моих коллег. Реакция отличалась от виденной во всемирно знаменитом фильме. Народ плевался, жевал хлеб с сыром, матерился на разных языках и брезгливо выбрасывал дурно пахнущую еду в мусорные баки. Бунта не намечалось. Так закончился день, который начался утром с подгоревшего кофе.