Биография неизвестного

Из кабинета я вышла вполне довольная собой и несколько разочарованная зарплатой. Ну что ж, нужно с чего-то начать. Антон М. обещал поговорить с руководителем, который должен был вернуться со дня на день, и просил меня ждать звонка в ближайшие несколько дней.

Я вызвала лифт. Пока он медленно поднимался, дверь, ведущая в коридор, из которого я вышла несколько секунд назад, щелкнула, и в холл выскочил Антон М., плотный и взволнованный.

– Верочка, – обратил он ко мне свое живое, светящееся лицо, – я уверен, что руководитель будет рад взять вас на эту работу! Вы точно хотите у нас работать?

– Конечно, – кивнула я, отвечая улыбкой на его добродушный, искренний порыв.

– Всего несколько дней. Будьте уверены!..

Я попрощалась с Антоном М. и зашла в кабину лифта. Чувствовала я себя совершенно счастливой. Много я слышала рассказов о том, как трудно найти подходящую работу, как долго многие ожидают хоть какого-то отклика на свои запросы. И теперь, когда первое в моей жизни собеседование прошло самым что ни на есть наилучшим и плодотворным образом, бойким шагом я вышла на площадь перед офисным зданием и глубоко втянула в себя пыльный и горячий воздух города. Ничего страшного в этих собеседованиях нет. Человек чаще всего боится того, что только потенциально возможно, да и то – не наяву, а в его воображении.

Я шла по устланному светлой плиткой тротуару, смотрела на окружавшие меня старые дома, за которыми, кажется, на самом горизонте возвышались высокие стеклянные башни Сити и шпили сталинских высоток.

Тысячи автомобилей пролетали мимо меня, десятки троллейбусов чертили небо своими длинными усами, а по тротуарам и площадям ходили сотни людей. И кажется, так много всех и всего, но стоит закрыть глаза, и все исчезает, превращаясь в ровный, протяжный гул. И ты можешь стоять вот так долго-долго и не слышать ни голосов, ни музыки, а только шелест шин и редкие гудки.

И ты один. Вокруг много-много людей, но все же ты один. Живешь шаблонно, живешь, как все живут. И жизнь твоя вязкая, тягучая. Не замечаешь в себе ни одной особенности, а если и замечаешь, то только мельком, совсем скоро забывая о том совершенно. И, так же как и все, с течением времени узнаешь все больше людей, вещей и ощущений, постепенно и неизбежно покрываясь налетом убеждений и привычек.

Кругом много-много людей. Все бегут куда-то, следуя за тенью суеты. Но где же я?

Я стою в самом-самом начале. Мое место? Я не знаю его. Но я точно знаю, что оно есть. Оно есть во мне, и этого уже очень много. Это и есть начало: знать, что внутри тебя живет образ того, к чему ты когда-нибудь обязательно придешь. Идти к чему-то – в том счастье! Жизнь! Искусство жизни – в том, чтоб научиться делать шаги туда, где существует цель.

ГЛАВА 4

Я торопливо захлопнула окно. Несколько минут назад светило ослепительное раскаленное солнце, а теперь серые потоки проливного дождя бились о стены домов, заливая окна. Город напоминал акварельную картину импрессиониста. Не было слышно бьющихся об окно редких капель, – за окном мерно шипела и хмурилась Москва.

Внезапно узкий квадрат неба расчертила седая прядь молнии, что-то треснуло, и через несколько мгновений все вокруг задрожало от гулкого, раскатистого грома. Июль подходил к концу, а грозы как будто становились все чаще и сильнее.

– Сколько уже прошло? – спросила меня мама. За ее вопросом последовал новый гулкий раскат.

– Две недели…

Две недели с того дня, когда я прошла третье в своей жизни собеседование, на котором мне задавали совершенно типичные вопросы и с которого я ушла совершенно уверенная в том, что меня возьмут на работу.

Мы все сидели на кухне. Как только солнце скрылось за внезапно набежавшими тучами и комнаты погрузились в густой серый полумрак, все не сговариваясь оставили свои занятия и пришли на кухню, будто выполняя некий немой договор. На плите медленно закипал чайник, тихонько посвистывая.

– Может быть, руководитель еще не приехал? – предположил Боря.

Я отвернулась от окна, за которым бушевали неведомые силы, и посмотрела на свою семью. Мама, отец и брат сидели за прямоугольным столом и смотрели на меня. И в глазах каждого читались живой интерес и участие. Когда-нибудь кто-то другой будет так же искренне беспокоиться обо мне?

– В каждой из трех компаний? – передернула плечами я. – Они сказали, что перезвонят через несколько дней.

– Ты пробовала позвонить сама? – спросил папа.

Я раздраженно вздохнула.

– О папа, ну конечно! – Я оттолкнулась от подоконника и подошла к плите, на которой чайник все больше сердился и ворчал. – Но у меня создалось впечатление, что меня избегают.

– Больше никаких предложений не было? – спросила мама, поднимаясь из-за стола и подходя ко мне. – Не стой напротив розетки во время грозы, – подтолкнула она меня к столу, а сама заняла мою позицию у плиты. Я послушно опустилась за стол.

– На мое резюме, которое размещено в интернете, есть парочка, но это все не то. Какие-то мелкие конторы. А на запросы только вот эти, но и здесь, как оказалось, все не так просто.

– Может, стоит съездить и в конторы? – сказал папа. – Вдруг там что-то стоящее? Не питай иллюзий…

– Чего во мне точно нет, папа, так это иллюзий.

– Подожди немного, – мягко произнесла мама, наливая кипяток в заварной чайник. – Может быть, нужно было чуть-чуть отдохнуть после выпуска…

– А осенью вообще не устроишься, – вставил Боря.

– Послушай, я могу договориться на кафедре, – вдруг сообщил папа, и глаза его при этом загорелись такой радостью, будто его посетила необычайно мудрая и при этом элементарная идея. – Поработаешь пока у нас.

Я исподлобья взглянула на отца.

– Вам на кафедре нужны юристы? Не говори ерунды.

– Это вовсе не ерунда, – развел руками отец. – Пока не подыщешь что-нибудь стоящее. Маленькие, а все-таки деньги.

Мама открыла буфет и достала из него широкие белые чашки. Расставив их перед нами, она поставила на стол чайник с дымящимся носиком и корзинку с кексами. Несколько мгновений все молчали, наблюдая, как мама разливает чай по чашкам.

– Мы можем еще обратиться к дедушке… – как будто смущенно прервал молчание отец.

Рассматривая маленькие черные чаинки, вальсирующие в моей чашке, я оборвала его:

– Еще чуть-чуть. Если ничего не выйдет, пойду работать в контору младшим помощником помощника.

Зайдя к себе в комнату, я плотно прикрыла за собой дверь. Окинув взглядом комнату с незастеленной кроватью и закинутыми на высокую спинку стоявшего у стены стула летними платьями, я подошла к пуфу напротив стола, опустилась на него, повернулась лицом к окну, буря за которым постепенно успокаивалась, и стала смотреть на акварельные разводы дождя, что потоками стекал по стеклу.

Мама часто ругала нас с братом за бардак в наших комнатах, но никогда это не было сделано со всей серьезностью: всегда игриво-иронично, полушутя. В нашей семье вообще никто никого никогда не ругал. Все всегда делалось в согласии, сообща. Я считала эту удивительно талантливо выстроенную родителями политику в отношении друг друга и своих детей самой правильной из всех существующих. Не нужно было ни кнута, ни пряника, – нужно только, чтобы дети не боялись своих родителей. Мы с Борей никогда не испытывали страха перед отцом или тем более перед мамой: мы боялись одного – расстроить их чем-либо. Мы боялись не их гнева, а их печали.

Нас с Борисом никогда нельзя было назвать послушными, безропотными детьми. Мы были строптивы, часто упрямы, временами вспыльчивы. По мере взросления в Борисе обнаруживались сдержанность и немногословность, однако характерность его от этого не уменьшалась – напротив, в его спокойном и прямом взгляде читались сила и настойчивость, которые едва ли можно выразить в словах. Лицо его, бывшее прямым, непроницаемым и, несомненно, красивым, всегда оставалось спокойным и даже бесстрастным. Сторонний наблюдатель мог ошибочно полагать, что видит перед собой человека равнодушного, но я, хорошо знавшая своего брата, могла с уверенностью утверждать: он был глубоким и чувственным человеком. Болтливость и поверхностная романтичность, свойственные некоторым мужчинам, едва ли украшают их. Мужественность молчалива и всегда верна своим редким, но справедливым словам.