Прости, я притворялся

Она добросовестно задумалась, а меня вдруг осенило. Женщины – существа крайне жалостливые, значит, на это и надо давить.

– Ладно, отвечу вам честно, – я на тон понизил голос, чтобы звучать убедительней. – Уроки рисования мне выписал психотерапевт.

– В каком смысле?

– В прямом. На последнем приеме мой психотерапевт вдруг вскочил и говорит мне: Платон… – Уже брякнув собственное имя, я осекся. Господи, какой же я идиот! Я же представился Романом. Романом!

В столь дурацкую ситуацию попадать мне еще не доводилось, и я понятия не имел, как выкручиваться. Мозг предательски вырубился, ладони похолодели.

– Так что там Платон? – сама того не ведая, подсказала выход Мия. – Что умное он сказал о вашей проблеме?

– Он сказал, что искусство лечит душу.

– А вашу душу нужно лечить?

– Да.

– От чего же? – В ее глазах заплясали смешинки. – От несчастной любви?

– Почти, – кивнул я. – От несчастной любви к работе.

– Никогда таких диагнозов не слышала.

– Значит, вам повезло.

Она придвинулась обратно и уставилась на меня требовательно.

– И что же вы замолчали? Я жду подробностей.

В ее любопытстве было что-то ребячливое. Я специально выдержал небольшую паузу, чтобы еще сильней его подогреть.

– Подробности не очень интересны, – задумчиво произнес я. – Пашу как вол, а повышение опять пролетело мимо меня.

– Время от времени это бывает у всех.

– Ага, но со мной такое уже третий год подряд.

Она посмотрела на меня с искренним сочувствием, а я поспешил еще больше ее разжалобить:

– Я понимаю, что из меня посредственный ученик, но очень прошу не выгонять. Мне, как воздух, нужна перезагрузка. Кстати, предложение о двойной оплате все еще в силе.

Она не ответила. Кажется, прикидывала что-то там у себя в голове.

– Понимаю, – грустно улыбнулся я. – Вы, наверное, планировали посвятить лето своему творчеству, а тут меня принесло.

– Вовсе нет.

– Ну мне-то можете не врать! Я не дурак – понимаю, что учить всяких бездарей – сомнительное удовольствие. Вы явно грезите совсем о другом – о выставках.

Пальма рассмеялась.

– Вы ошибаетесь! Ни о каких выставках я не грежу. У каждого свое призвание: кто-то создает шедевры, а кому-то нравится учить. Я из последних.

«Очень жаль!» – мысленно констатировал я. Ведь, если бы Пальма мечтала о выставках, можно было бы под видом мецената увезти ее в Петербург. Матвей бы поскучал немного сначала, а потом, глядишь, и переключился бы на новую провинциалку.

– Хорошо, я буду вас учить! – наконец согласилась Мия. – Мне даже интересно, что из вас получится. А начнем мы, пожалуй, с небольшого натюрморта.

Она встала со стула и подошла к столику в конце комнаты, выставила на него из шкафа кувшин, кружку с отколотым краем, потом положила рядом с ними пару пластиковых яблок. Я, сам того не заметив, вдруг залюбовался простотой ее движений. Пальма держалась совершенно бесхитростно, по-домашнему, а мне это было в диковину. Я привык, что девушки рядом со мной строят из себя этаких избалованных кошечек: прогибают поясницы, оглаживают себя по бедрам.

Мия вдруг обернулась и посмотрела в упор. Я этого совершенно не ожидал и смутился, как какой-нибудь прыщавый подросток.

– Готовы? – спокойно спросила она, совершенно проигнорировав мою реакцию.

– Наверное.

Она снова подсела ко мне и начала говорить что-то о композиции. Я изо всех сил пытался слушать внимательно, но все объяснения словно летели мимо меня. А все из-за колхозного сарафанчика Пальмы. Он чуть задрался, и я не мог не коситься на открывшиеся моему глазу девичьи колени. Думать вдобавок мешало то, что от Мии очень вкусно пахло – ветром и морем – меня так и подмывало придвинуться к ней поближе, но, конечно, я запретил себе это делать.

– Все понятно? – закончив объяснять, спросила Мия.

– Да вроде, – буркнул я, пряча взгляд. В моей голове, к сожалению, не отложилось ни слова.

– Значит, принимайтесь за дело. – Она закрепила на моем мольберте большой лист, а после вручила мне несколько карандашей и ластик.

Черт! Неужели следующий час моей жизни пройдет настолько бездарно – за дурацким рисованием? Просто пытка какая-то!

Я отставил чашку с тутовником на соседний стул и попытался изобразить воодушевление.

Пальма зачем-то встала за моей спиной. У меня даже в затылке потяжелело от ее пристального взгляда. Я выждал немного, а потом возмутился:

– Я не могу работать, когда вы смотрите.

– Мне надо оценить, как вы держите карандаш.

– Не поверите – я держу его рукой, – хмыкнул я. – Как все нормальные люди.

Она и не подумала отойти. Дабы поскорей удовлетворить ее любопытство, я начал корябать на листе кувшин.

– Подождите! – почти сразу остановила Мия. – Карандаш вы все-таки держите неправильно.

– Господи, вы серьезно?

– А вы разве сами не видите, что размазываете набросок ладонью?

Я пожал плечами. Сказать по правде, плевать мне было, что там и где размазывается, – мне просто хотелось быстрей покончить с дурацким натюрмортом.

Пальма забрала у меня карандаш и показала, как следовало его держать. Способ был какой-то странный и неестественный. Я попытался повторить, но не особо получилось. Тогда Пальма сама вложила карандаш мне в руку.

– Вот так.

Ее пальцы обхватили мои, и с организмом произошло что-то непонятное – по венам будто электричество потекло.

– Мне неудобно, – тихо проговорил я.

Пальма отпрянула и почему-то смутилась, сказала:

– Это только поначалу, потом привыкнете.

Она наконец отошла – к окну – и минут на двадцать обо мне словно забыла.

Мысленно чертыхаясь, я кое-как нарисовал кружку, кувшин и принялся за яблоки. Одно из них решительно отказывалось помещаться на листе – я несколько раз его стирал, чтобы переделать, потому бумага в одном месте протерлась до дырки. Устав бороться за совершенство, я нарисовал чертово яблоко в два раза меньше первого, а потом с чувством исполненного долга откинулся на спинку стула.

– А чем раскрашивать? – сухо спросил я. – Цветные карандаши дадите, как в садике?

– Не надо раскрашивать. – Мия встрепенулась. – Вся работа должна быть выполнена простым карандашом.

Она снова подошла и уставилась на мой рисунок. Ее лицо надо было видеть – оно вытянулось и даже чуток побледнело.

– Для первого раза неплохо! – поспешил успокоить я. Мне не улыбалось рисовать яблоки и кувшин еще раз.

Пальма взглянула на меня скептически.

– А, по-моему, вы не слишком-то старались, – пробурчала она.

– Что? – У меня дыхание перехватило от возмущения. – Я не слишком старался? Да я выложился на все сто. У меня даже руку сводит уже от вашего странного способа держать карандаш.

– Серьезно? – Она прищурилась. – Вы этим способом не пользовались – я обратила внимание.

Вот же стерва! Подсматривала, оказывается. Я втянул голову в плечи и изобразил тяжелое раскаяние.

– Вы слишком многого хотите от простого экономиста, – напомнил я.

– Ладно, вы правы! – Взгляд Мии тут же смягчился. – Надо уметь довольствоваться малым.

Она подсела ко мне и, забрав карандаш, почти полностью переделала мой набросок. Попутно, правда, вещала про какие-то эллипсы и показывала, как карандашом измерять пропорции. Я кивал и улыбался. И снова украдкой разглядывал ее ноги, как какой-нибудь озабоченный подросток.

Покончив с наброском, Пальма велела мне заштриховать рисунок.

В этот раз я не торопился. Корябал карандашом по листу и украдкой наблюдал за своей учительницей. Она села за стол и тоже что-то рисовала. Серьезная такая, сосредоточенная.

Надо ее разговорить, – решил я. Если я лучше узнаю Пальму, у меня будет больше шансов придумать, как отвадить ее от брата.

– А вы одна живете? – спросил я со скучающим видом.

Она подняла на меня удивленный, недоверчивый взгляд.

– Почему вы спрашиваете?

– Хочу навести на вас бандитов, – не слишком удачно пошутил я. – Но вдруг у вас в мужьях чемпион по стрельбе – мне будет неудобно перед ребятами за такую подставу.