Страница 2 из 3
– С моей Танькой можно говорить и советоваться обо всем, она мне вместо свекрови! – рассказывала мама. А советоваться было о чем – и как примириться со скандальной соседкой; и как приколоть брошь или завязать на платье бант, и кому раздать народившихся котят, и еще много разных обсуждаемых вместе историй. Иногда мама уходила с двоюродными сестрами на танцы в клуб строителей, ее лимит на веселье заканчивался быстро, ведь дома, ждала у окна ее маленькая свекровь. Любопытно, что педагогические задатки проявлялись во мне еще в раннем детстве. Так от мамы, что стало поводом для шуток в кругу семьи, пошла история о прогулках, которые вокруг колодца совершала дворовая детвора под руководством пигалицы-дочки.
– Дети, колодец опасный, глубокий. Близко к нему подходить нельзя. К канаве тоже подходить нельзя, можно оступиться и утонуть. Понятно, что и к той самой дороге тоже. Как-то укладывая маленького сына и рассказывая очередную поучительную историю на ночь, я услышала от него не по возрасту мудрые слова.
– Мама, если всего бояться, зачем жить? – да, дети задают нам подобные встряски, меняя привычные установки и взгляды на жизнь.
С пеленок запускается механизм машины времени нашей жизни. Каким будет его отсчет? Вопрос, на поиски которого, пожалуй, не стоит растрачивать время. Это как в истории с обезумевшей кукушкой, которая подчас кукует как заведенная и уже не радует немыслимым долголетием чудака, верящего в чудеса.
– Ну, куда еще? Остановись! Кто же столько живет? Разве, что черепахи? – бессмысленно упрекает он щедрую птицу.
III
Хроника событий. 15 июня 2020 года
На обед забежал муж, тот стиляга-студент, и уже много лет директор гимназии.
– Ну, как прошло вручение? – спрашиваю я.
– Нормально – бросает он на ходу, скидывая в спешке пиджак на спинку стула.
– Все девятиклассники были в масках и перчатках. А Егор даже в шапочке. Я сказал ему, что это лишний атрибут костюма. Давай быстрее обедать, через полчаса вручение аттестатов одиннадцатиклассникам. Медсестра при входе измеряет температуру. В одну дверь входят, в другую выходят, соблюдая дистанцию под наблюдением охранника и дежурного администратора – своеобразная сводка и наспех проглоченная еда, впопыхах запитая чаем.
– Не забудь обработать горло. Кстати, как самочувствие? Тебе уже лучше? – спрашивает он в дверях. Ставшие уже привычными вопросы времен коварного «поветрия», захватившего мир.
– Все нормально, беги, не опаздывай – так заканчивается диалог двух «соратников по борьбе». Диалог, в котором Он – директор гимназии и Она – его «вечный» заместитель.
Закрывается дверь и, оставшись наедине, как заклинание, Она снова твердит слова «надо выжить, надо пережить, должно же это когда-нибудь закончиться…», вспоминая который раз наставление мамы «не поддавайся, терпи». В трудных ситуациях это мамино слово «не поддавайся» укрепляло дух и придавало новые силы.
Надо сказать, мама была остра на словцо. О таких говорят: «Не клади палец в рот!». Речь ее пестрила поговорками, шутками и прибаутками на все жизненные случаи.
«Старуха – от середки до уха!» и поехало и пошло. Все было хлестко и к месту сказано, и про Дуньку-небрезгуньку, что и, мед жрёт, и про то, что чужая душа – потемки, и о том, что идешь так, будто земля продана. Про человека ленивого и неумелого говорила, что он даже спичку в дерьмо не вставит. Не стесняясь в выражениях, она давала решительный отпор всем, кто посягал на ее жизненное пространство. Делая акцент на букве «р», разгоряченная в споре, она предупреждала не на шутку.
– Только трронь! Огрребешь! – и могла дать оплеуху обидчику, долго не раздумывая о правоте поступка. Мама прожила трудную жизнь, но всегда говорила, что ее любит и хранит Господь. Война отняла у нее родителей, их расстреляли фашисты. Вместе с сестрой и младшим братом ей пришлось выживать в оккупации немцев. Пройденные в детстве испытания отложили глубокий след на ее сердце, оставив незаживающими раны. Воспоминания о войне не давали покоя до последних дней ее жизни, как и ни к чему не приведшие попытки разыскать место захоронения родителей в братских могилах под Лугой. Характер, закаленный тяжелые годы войны, со временем становился сильнее, и все же, ей не всегда удавалось сдерживать гнев. Возмущаясь, она лихо чихвостила тех, кто попадался под горячую руку. Что тут скажешь, доставалось и нам с Соней, бывало всякое. И все же строгое воспитание сочеталось с удивительной щедростью и добротой ее противоречивой натуры. Чуткая в восприятии красоты от отца лесничего она научилась понимать природу, слушать пение птиц и распознавать их по голосам, различать следы животных, бережно относится ко всему живому. Часами по заметным только для нее приметам могла, не плутая бродить по лесу, собирая полные корзины ягод и грибов.
– Нинке везет! Гляди-ко, сколько клюквы набрала! – с завистью судачили соседки, при виде «лесной ворожеи» с тяжелым мешком за спиной и корзиной, прикрытой ветками брусники.
Приходя усталая из леса, она развязывала узелок и доставала из него «лисичкин хлеб». Мы с сестренкой долго верили в историю о лисе, которая на пеньке оставляла для Танечки и Сонечки гостинца – кусочки колотого сахара, хлеб с вареньем, конфеты-подушечки, ягодные букетики спелой земляники или черники.
В одном с нами подъезде на первом этаже жила семья Арсения Николаевича. По другому к нему никто не обращался, выказывая тем самым уважение старику. А вот к жене его обращались запросто «теть» Катя. Надо сказать, было принято называть соседок по двору «теть» Марусей, «теть»» Верой и «теть» Любой… – это милое словечко, растворилось во времени и теперь им не называют соседок по дому. Где они, те добрые и участливые тетушки-соседки, которые приглядывали за нами, угощали семечками и маковыми сушками, замечали наши обновки, хвалили за благовидные поступки и поругивали задир-драчунов.
Арсений Николаевич жил размеренно, был степенным и правильным, говорил тихо; многозначительно улыбаясь, острил по поводу происходящих в стране перемен. Седой с зачесанными назад волосами, он, тем не менее, выглядел молодцевато благодаря худобе и сохранившейся прямой осанке. Аккуратный, до педантичности, он был привязан к своим вещам. Старенькая вельветовая куртка с заплатками на локтях выглядела идеально чисто и долго не находила себе замены. Не изменяя своим привычкам, он выходил по утрам на лестницу, выкладывал на нижнюю ступеньку ваксу и щетку, после чего выверенными движениями до блеска начищал ботинки. Пробегая вниз по лестнице, я старалась глубже вдохнуть нравившийся мне резкий запах ваксы, напоминающий запах керосина. Несмотря на большую разницу в возрасте Арсений Николаевич, любил поговорить с мамой. Ей это льстило, она внимательно выслушивала его, выказывая всем видом интерес к происходящей между ними беседе. Иногда он захаживал к нам, бывало, что засиживался допоздна за графином наливки, которую настаивала мама для желанных гостей. Безо всяких стеснений они могли обсуждать то, о чем не заводят разговор даже близкие люди. Их дружба, молодой женщины и старика, была мало понятной для обывателей, давая повод для пересудов и сплетен. Они же только посмеивались над досужими вымыслами. Бывало, запьянев и расчувствовавшись до слез, он рассказывал о сыне Аркадии, который жил в Ленинграде, гастролировал с ансамблем песни и пляски, все реже навещая стариков. Мама как могла, успокаивала его. Ему доверяла свои тайны, зная, что о них не узнает никто. Потеряв в раннем детстве отца, мама тянулась к человеку, который искренне жалел ее, понимая как несладко без мужа растить маленьких дочек. Больше всего мне нравилось бывать у наших соседей. Дальше первой комнаты, а в квартире их было две, не считая крохотной кухни, мы не проходили. Эта, тоже крохотная комната, была и прихожей, и столовой. Мерно тикали ходики, работал радиоприемник, за столом, накрытым клеенкой, один на деревянной скамье сидел Арсений Николаевич. По обыкновению он неспешно развертывал из фольги плавленый сырок «Янтарный» или «Городской», разламывал его на мелкие кусочки и с аппетитом ел, рассказывая что-то с важным видом. Мы тихонечко подсаживались к столу на табуретки. Угощение было более чем скромным. Но, с какими подробностями рассказывала хозяйка о том, как это приготовить. А угощали чаще кислым овсяным киселем, залитым сверху молоком. И как же это было вкусно! А еще калитками с картошкой. Это такие ржаные ватрушки с картофельным пюре, смазанным желтком, смешанным с молоком. Смазывались они связанными в кисть гусиными перьями. Кисель из геркулеса, ржаные калитки, кисточка из перьев и поучительные наставления о хитростях домашней кухни – чудесным образом уместились в памяти. Иногда я готовлю геркулесовый кисель и, не находя желающих составить компанию, в одиночку объедаюсь, подливая в глиняную миску с теплым киселем холодное молоко. Простой быт, поездки в лес, скромная еда и размеренная жизнь в семейном кругу, продлевали годы жизни Арсения Николаевича. Из всех людей, с которыми мне было суждено соприкасаться, о нем я вспоминаю как о человеке, который мог довольствоваться малым, но жить, при этом, с удовольствием.