Страница 16 из 42
– У Машки с характером всё в порядке, ничего запредельного в ней нет, – сказал Чуб. – И с желаниями у нас обходится без запинок. К тому же она домовитая, каких мало.
– Да ну?
– Натурально тебе говорю. Баба не лодырная, руками-ногами шевелить умеет не хуже других.
– Может, прикидывается?
– Уж я бы различил. Хозяйство вести – не задом трясти.
– Это неплохая фигура, если Машка домовитая, а не прикидывается, чтобы понравиться, – полуодобрительно дёрнул плечами Дятлов. – Девка-то она как есть налитая, кровь с молоком: сам бы ел, кабы другие не понадкусывали со всех сторон.
– Дело прошлое, – приспустил брови Чуб. – Обнулёвываться надо уметь памятью и всем остальным.
– Тоже верно, – не стал углубляться в мораль Микола. – Всё-таки иметь под боком справную жинку веселее, чем холостяковать до старости, когда соберёшься в могилу, и некому будет даже кивнуть в знак прощания. Хотя нам-то о престарелом возрасте ещё рано думать, какие наши годы, а всё одно думается… Я вот раньше представлял, что обязательно возьму себе в жёны недотронутую дивчину – такую, чтобы в постели была ещё никем не обученная. А недавно у меня переменилось мнение. Нет, оно, конечно, мало приятного, когда люди показывают пальцами на твою супружницу, пусть не в открытую, пусть за твоей спиной, всё равно – досада. Но теперь я понимаю: пустая байда об этом беспокоиться. Потому что девственность – формальная фикция, её сегодня легко подделывают.
– Ну, подделаться можно только для неопытного мужика, – прохладисто возразил Чуб, рассматривая свои ногти. – А кто уже баб достаточное количество повидал, тот сразу распознает притворство.
– Да я тебе не о притворстве толкую, дурень, а о врачебной операции.
– Что за операция?
– А ты разве не знаешь? – удивился Микола.
– Не-а, – признался Чуб.
– Ха! Ну ты и тёмный, братан. Да сейчас девчат перед свадьбой зашивают в больнице как с добрым утром. Лишь бы деньги имелись в кармане: заштопают – и хоть десять раз выходи замуж целкой, понятно?
– Та ладно тебе. Как можно заштопать, это же тебе не прохудившийся мешок.
– Сейчас такое очень просто делается. Я попервоначалу тоже не очень-то верил: думал, брешут мужики. А потом мне и баба рассказала… Ну, была у меня одна, малёхо постарше возрастом, чем я. Так она самолично – после того как нагулялась от души – выходила замуж, зашившись. Обнулёванная дальше некуда. Потом, правда, развелась, так что зря старалась, деньги на ветер.
– Надо же, до чего наука умудрилась докатиться, – огорчённо покачал головой Чуб. – Прямо чудеса творит.
– И не говори, – согласился Микола. – Бабы и характером-то очень хорошо умеют перелицовываться на время: каждая, если ей надо, станет перед твоими глазами овечкой и цацей драгоценной. Иная так прикинется – фиг отличишь золото от подделки… А теперь, выходит, девкам можно окончательно распоясаться. Ведь не проконтролируешь никаким способом их прошлую недотронутость. С другой стороны, раз такое дело, то нам и переживать нечего, да?
– Ага, бесполезно переживать, – в свою очередь согласился Чуб. – Кто кого сможет, тот того и гложет… Хотя обидно. Раньше мы над бабьим полом смеялись, а скоро они, наверное, научатся пользоваться ещё какими-нибудь медицинскими изобретениями и станут изгаляться над нами как захотят.
– Вот-вот, посмеялись над ними, теперь наплачемся над собой.
– А фиг им всем. Лично я не стану загружаться лишними огорчениями, буду жить как жил.
– Да и я тоже. Тем более – что такое женщина? Удобное бытовое явление, не бог весть какая штука.
– Это явление иногда может доставить немалую приятность.
– Что да, то да.
– Без них не обойтись, как ни пыжься. Тем более женщина ведь готова сродниться не с каждым из тех, кого она пропускает между ног.
– Ага, и не только между ног.
– Хотя, конечно, все они шалавы, если разобраться.
– Шалавы и прошмандовки.
– А разве это не одно и то же?
– Думаю, нет. Ну сам подумай, если б это было одно и то же, тогда зачем придумали два разных слова?
– Хм… Не знаю, совсем ты меня запутал этой словесностью, Микола. Не вижу разницы между шалавой и прошмандовкой. Хоть убей, ни с какого боку не просматриваю.
– Ты-то, может, и не просматриваешь. Да и я, если по правде, тоже не прос… не вижу, короче. Но она наверняка есть, разница-то. Знаешь, если по мне, тикать надо и от тех, и от других, если чуешь неладное. Каков товар, такова и цена: обидно продешевить, обкрутившись вокруг бабьего пальца.
– Всё-таки, думаю, иногда среди общей массы попадаются и добропристойные девки. В порядке исключения.
– Тебе, что ли, попадались?
– Не, как-то не попадались.
– Вот видишь. А так-то оно, конечно, спорить не стану: где-то есть и добропристойные. Только непростое дело их отыскать, когда вокруг тебя сплошные прошмандовки.
– Ага, и шалавы.
– И подстёги.
– И любодейки.
– И профуры.
– И шалашовки.
– И лярвы.
– И дешёвые оторвы.
– И охотные шмоньки.
– И общественные давалки.
– И мокрощели бесстыжие.
– И сучонки распутные.
– И греховодницы загульные.
– И лоханки ненасытные.
– И повалюхи непотребные.
– И кошёлки дырявые.
– И шалабольницы потаскушные.
– И подстилки стервозные…
В таком духе Чуб и Микола Дятлов долго занимались перечислением, недалеко отклонившись от первоначальной темы разговора. Тут-то спорить было уже не о чем, и они просто мололи языками от нечего делать до самых сумерек. Лишь иногда прерывались, чтобы поржать.
В общем, напрасные тёрки-перетёрки получились, игра словами и никакого проку. Да и какой может быть прок от подобной трепотни? Пустые слова – что орехи без ядер. Зато и без перекосов, и без упадка взаимного расположения, нормально. Небось лошади убивают скуку ржанием, кошки – мяуканьем, а люди – раз уж у них имеется такая способность – разговорами.
Правда, после того как Дятлов удалился, Чуб ещё минут двадцать молча ходил по двору, скованному лунным светом: курил сигареты одну за другой, хмурился и жевал губы. Хорошего настроения как не бывало.
Многое трудно объяснить в людях, особенно в женщинах. Однако и не пытаться объяснить тоже невозможно, вот ведь загвоздка.
Сложить бы неудобоваримое минувшее в какой-нибудь старый чемодан – а если не поместится, то в два или три чемодана, да задвинуть на самую дальнюю полку в кладовке или вообще снести к бате в сарай. А ещё лучше – на помойку…
***
Как это обыкновенно бывает в подобных случаях, Чубу оказалось нетрудно приободриться духом и воротиться к среднепрочному согласию с самим собой. Не считая откровенных перемолвок с Миколой Дятловым, более никто не приносил ему неблагоприятных слухов о Марии – то ли не имея уверенности в правде, то ли просто желая уберечь его в состоянии равновесия. А может, просто опасались получить по зубам, чужих мыслей ведь не прочитаешь, куда уж тут угадать.
Таким образом, всё шло сдержанно и в общих чертах прямолинейно, без неожиданных помех и инцидентов. Теперь Чуб нетерпеливо ждал каждого вечера. И с большой охотой удалялся в спальню, где всегда (и как только умудрялась опередить?) уже ждала Мария в свежей, хрусткой от крахмала постели. Позабытое за долгий срок армейской службы удовольствие от обладания трезвой свежевымытой женщиной казалось настолько фантастическим и даже в некоторой степени незаслуженным, что все остальные мысли и боковые соображения быстрым темпом теряли цвет и объём – и в конце концов совершенно поблекли, отступили в сумрак смехотворной незначительности, уравнявшись размером с прочими общепривычными пустяками. С такими, например, как еженощная мышиная беготня на чердаке. К которой тоже ведь можно относиться по-разному: либо напрягать слух, вникая в то, как наверху с нахальным шуршанием хозяйничают эти неугомонки, и раздражаться от их многоголосого тонкого посвиста, наполненного сумасшедшее прожорливыми фантазиями, либо попросту плюнуть и растереть, оставив себе для внимания действительный момент текущей жизни без посторонних мелочей.