Страница 11 из 42
«Деньги идут к деньгам, а у меня идти-то не к чему, несладко жить без средств, – вертелось у него в голове. – При подобном обстоянии не больно-то погордишься перед предками или ещё перед кем-нибудь. Не раскопылишься вширь, когда у тебя не имеется за душой ничего, кроме крепкого здоровья да громозды желаний. Верно говорят, что от гордости мало корысти, а я всё заношусь и амбиции воображаю, дурень. Кабы имелись деньги, тогда другое дело: мог бы чувствовать себя пренебрежительным человеком. А если шиш в кармане да вошь на аркане, разве почувствуешь? И разве усидишь на месте спокойно, когда тебя шпыняют и подзюкивают каждодневными оскорблениями? От бедности да от батиной грызни и собака со двора побежит, не то что я – хоть в белый свет как в копеечку, а хоть и на работу. Оно, конечно, ретивому коню тот же корм, а работы вдвое, нехорошо с этим торопиться. Лучше было б осадить настроение и переждать отцовский нетерпёж: может, со временем тот отмякнет и позволит ещё пожить без трудовых подвигов. С другой стороны, рада бы курочка не идти на пир, да за хохол тащат… В армии, когда мечтал поскорее вернуться домой, разве мог я представить, что батя станет до такой степени докапываться с трудоустройством? И ведь сам-то по себе он человек незначительный, до смехотворности безрезультатный, а вот поди ж ты, воображает о своей персоне незнамо что – и шпыняет, шпыняет, как проклятого! Ладно, может, устроюсь на какое-никакое прохладное место и проскочу одним махом все невзгодья. Хотя вряд ли. Кому-то бог дал, а мне даже не посулил, но почему бы не попробовать? Наперёд не узнаешь, где найдёшь, где потеряешь, так уж водится на свете, что материально недостаточному человеку надо как-то изворачиваться. Вот и попробую, попытка не пытка».
Людей на улице было немного, и отыскать в них сколько-нибудь примечательные знаки Чубу не удалось бы при всём старании. Хотя он совершенно не старался, а просто двигался по неприбранному тротуару, засунув руки в карманы и время от времени сплёвывая то вправо, то влево, точно выполняя специальный ритуал, предназначенный для подманивания удачи и охранения от затаившихся враждебных сил. Чужие взгляды прозрачно мельтешили вокруг Чуба наподобие прыгучих кузнечиков, однако не оставляли следов в его воображении, поскольку он думал о своих проблемах, и для посторонних мелочей в его умственном пространстве не имелось места.
Впрочем, в один непреднамеренный момент Чубу вдруг помстилось, будто он недавно умер и в образе призрака воротился в родимые места ради остаточных чувств и прощальных воспоминаний. Он даже остановился от неожиданности. И затряс головой, чтобы отогнать ерунду. А когда восстановил внутреннее равновесие, снова зашагал по привычным улицам полусонной станицы.
Спустя несколько минут Чуб умеренным аллюром добрался до проходной консервного завода. Перед которой замедлил шаг и – как бы продолжая нескончаемый разговор с отцом – произнёс сомневающимся голосом, обращаясь в никуда:
– …Человек не создан для работы.
И возразил из нутряной глубины – на сей раз противовесным батиным полубасом:
– Зато работа создана для человека, тем более когда нужда нужду ведёт, а горе сводит. Надо идти на уступки действительности и не поддаваться разложению.
Почему ноги принесли его именно к проходной консервного завода, а не в какое-нибудь другое место, Чуб объяснить бы не смог, даже если б его об этом спросили. Но его никто не спрашивал. Многое на свете происходит само собой, беспричинно, просто так – вот и с ним произошло.
***
– Тебе чего? – подозрительно поинтересовался заводской охранник, прогуливавшийся от скуки вдоль длинного красно-бело-полосатого шлагбаума.
– А-а… на работу устраиваться, – по непонятной причине внезапно оробев, ответил Чуб.
– Так это не сюда. Устраиваться иди в контору, – охранник указал рукой направление. – Вон, за твоей спиной, видишь?
– Вижу.
– Вот и дуй прямиком в отдел кадров. Оформляйся, стало быть. А сюда уже с пропуском пришагаешь.
«А что, – мысленно рассудил Чуб, стараясь подбодрить себя перед решительным жизненным шагом, – на консервном заводе в основном бабцы трудятся. Среди них мужику должно быть интересно».
И, деловито наморщив нос, направился к зданию заводоуправления.
…В отделе кадров ему неожиданно обрадовались:
– Только что из армии? – расплылась в улыбке, просматривая его документы, сухостойная тётка средних лет. – Нам как раз нужны надёжные ребята, малопьющие, на первичную переработку. А то кругом одни женщины, а из мужиков – только алкатории пожилые: день поработают, а потом уходят в запой на целую неделю. В общем, берём тебя без разговоров.
– Оклад какой дадите? – уточнил Чуб осторожным голосом.
– Ну, пока что восемнадцать тысяч рублей. Но вообще – глядя по выработке – может и больше получаться.
– Да всё равно маловато.
– Так у нас же пищевое производство, – слегка понизив голос, многозначительно сузила глаза тётка. – На консервных предприятиях везде зарплаты маленькие. Потому что есть возможность – ну, там: то яблочек, то сахарку домой понемножку, понимаешь?
– А-а-а, понимаю, – закивал Чуб, легко нарисовав себе в уме возможность каждодневного беспочвенного обогащения, в которое обычно верят бесхитростные трудящиеся. – Ладно, тогда оформляйте.
– Вот и правильно, – одобрила его решение сухостойная кадровичка. – Запасливый нужды не знает, а чего не припасёшь, того и не будет. У нас все выживают по такому принципу. Только ты не наглей, не проноси через проходную слишком много за раз, чтобы не попасться.
– Ага, постараюсь не наглеть.
Ему по большому счёту было безразлично. Чубу надоела не столько неопределённость собственной жизненной позиции, сколько материальная зависимость от отца и матери. Невозможно до бесконечности выносить попрёки, этак недолго и мозгом сдвинуться… Путёвую работу он всё равно подыщет себе чуть погодя. А пока – чтобы несколько месяцев сильно не напрягаться – подойдёт приткнуться и на консервном заводе. Радоваться особо-то было нечему. Хотя, если подумать, и для кручины не имелось оснований. Ни то ни сё, в общем: хрень на постном масле и густота в умственном пространстве. Послал бог работу, да отнял чёрт охоту. Ну и ладно, лишь бы батя больше не пристёбывался. Успокоится старый перец – вот и ладно. Для начала вполне достаточный результат.
…Оставив за спиной заводскую проходную, он ощутил внезапную усталость. Как будто не плёвое дело сбросил с души долой, а по-стахановски отпахал рабочую смену в консервном цеху. Усмехнувшись, пожал плечами: имел бы склонность к суевериям – посчитал бы это дурным предзнаменованием. И затем весь путь от завода до родительского подворья прошагал в замедленном темпе, точно слабозрячий инвалид, опасающийся нечаянно расшибиться об стену или угораздиться под автомобиль.
***
Чуб оказался прав, ожидая положительного разворота в отношениях с родителем. В самом деле, узнав о сыновнем трудоустройстве, отец переменился на глазах. Стал относиться к нему как к человеку взрослому и даже в некоторой степени существительному. Не то чтобы перестал общаться в тоне превосходства, однако заметно сбавил суровость в выражениях. За ужином налил Чубу и матери по рюмке самогона, чтобы отметить состоявшийся факт записи в трудовой книжке. И произнёс в виде тоста:
– Работа по пищевой части – это для меня область незнакомая и, по правде выражаясь, вдвойне удивительная прилагаемо к тебе. Но ничего особенного, трудновыполнимость предполагать на консервном заводе не приходится. Тем более казак – он как голубь: куда ни залезет, там и пристанет. Буду надеяться, сынок, что с сегодняшнего дня закончится твоя молодая дурость, широкий праздник разгультяйства. Я всё-таки не зря утверждал, да ты и сам видишь, если не дурак: на дворе стоит кризис, даже можно сказать, сразу несколько кризисов разбухают внутри друг дружки, потому пора приготовляться к трудным временам. Как говорится, всего вдруг не сделаешь, но с чего-то начинать надо, а деньги – они ровно мыши: где обживутся, там и поведутся. Не век же мне односильно обеспечивать семейство достатками, верно? Каждый человек должен иметь полезное применение, иначе зачем он существует? Животные и растения – те порождаются на свет для нашего пропитания. А людей природа предназначила для трудовой деятельности. Никуда от этого не попляшешь, всегда так было, есть и будет. Да и сколь нам с матерью осталось до дряхлого состояния? Пять или десять годков – самое большее. А потом уже твоя очерёдность приспеет: станешь тянуть главенствующую лямку нашей жизни, чтоб мы не доедали хлеб до голых рук. За то и выпьем, сынок!