Страница 49 из 56
Рация зашипела, и оттуда послышалось азартное:
— Нашел?
— Да. Подгребай к дальней стороне озера, обходи с запада. Там увидишь костерок.
— Понял. Щас, минут тридцать-сорок, — рация шикнула еще разок и смолкла. Мужчина не спеша убрал ее обратно за пазуху, остался сидеть, поглядывая на меня и протягивая вторую руку к костру, напружиненный и готовый к моим выходкам.
— Шурик — это тот, второй, из поезда? «Грибник»?
— Это тот, которого ты огрела по башке, прежде чем сигануть с поезда. — Он, как мне показалось, одобрительно покачал головой: — Вот дурная баба, а! Ты чего, циркачка что ли? Или акробатка? А если бы убилась?
— Ну, лежала бы там, рядышком с рельсами, птички бы меня склевали, муравьи съели. А вы бы так и не увидели своих денежек.
Он хмыкнул, а потом сурово и наставительно, как будто разговаривал с нашкодившим подростком, произнес:
— Это не наши денежки. И не твои.
— А чьи? Герасимова твоего? Фигушки. Это он так думает. И я ему ничего не обещала. А может, я решила раздать их сирым и убогим?
Он фыркнул, снял кепку, вытер ею лицо, снова надел.
— Вот поэтому он нас и послал сюда — чтобы ты не передумала раздать их сирым. И убогим. Вот он, считай, у нас самый сирый и самый убогий.
Последние слова он произнес сквозь зубы, потом, договорив, и вовсе сплюнул в костер.
— А вам-то он сколько из этих денег пообещал? Ты хоть знаешь, сколько там?
Он не торопился отвечать, глядел на меня с прищуром, но сам, было похоже, прислушивается к лесным шорохам и легкому шелесту дождя, который опять начал накрапывать.
Конец бревна, на котором я сидела, хорошо занялся, угольки под ним засветились ярче, языки пламени окрепли и смелее высунулись из-под толстого ствола, снова начавшего намокать сверху. Света прибавилось, и я смогла рассмотреть черты лица сидящего напротив меня мужчины. Возраст его определить было трудно, но мне показалось, что он не старше Константина. Ну, скажем, где-то под сороковник. Тонкий нос, то ли перебитый, то ли с природной горбинкой, прямые узкие губы, жесткие черты лица: сдвинутые брови, глубокие складки возле рта, придающие лицу недовольное выражение. Он был худощав, насколько я могла судить по мосластым запястьям, рассматривая его руки, протянутые к огню, и худую жилистую шею, выглядывающую из поднятого воротника кожаной куртки.
Дождик, поначалу редкий и робкий, начал усиливаться, и я, подобрав с земли тарелку с остывшим пюре, продолжила свой прерванный ужин, пока в него не налилось дождевой воды.
Доев пюре, я запихала картонную тарелку и пластиковую ложку в огонь, под бревно, и света стало еще больше.
Ботинки мои, сиротливо торчащие возле костерка подошвами кверху, не имели теперь никаких шансов просохнуть под таким мерзким дождиком, но босиком ходить тоже не хотелось. Поэтому я сняла их с воткнутых в землю палочек и сунула внутрь босые ноги, решив обойтись хотя бы без насквозь мокрых носков.
Мужчина, увидев мои манипуляции, насторожился, подобрался, но я с укоризной глянула на него:
— Не собираюсь я никуда бежать. Я спать собираюсь. Но перед этим мне нужно в кустики. Надеюсь, ты со мной не пойдешь?
Он поднялся на ноги, сунул руки в карманы.
— Недалеко чтоб! И давай разговаривай со мной все время, чтобы я тебя слышал А то палить буду по ногам!
Я фыркнула и стала продираться сквозь мокрые кусты, шурша своим костюмом так, что можно было и не разговаривать, чтобы обозначить свое местопребывание.
— Я тут, не теряй меня, эй, как тебя там?
— Роман, — отозвался он нехотя.
— А я Женя, — сообщила я, выбрав укромное местечко в отдалении от костерка.
Из кустов мне было отлично видно, как он стоит возле костра и совершенно безо всякого стыда вглядывается в темноту. Правда, здесь, в кустах, даже я сама не могла себя разглядеть.
— А второй, значит, Шурик? — снова подала голос, чтобы поддержать разговор.
— Шурик, Шурик, — проворчал Роман, озираясь по сторонам, — где там носит его, этого Шурика…
Я вернулась к костру, не считая нужным больше разговаривать, потому что шуршание моих штанов и шлепанье незашнурованных ботинок, бултыхающихся на моих босых ногах, и так свидетельствовали о том, куда именно я направляюсь.
Я усмехнулась, вспомнив, что не услышала ни звука, когда ко мне подкрался этот Роман с ножом к горлу. А ведь ему тоже пришлось преодолевать эти густые заросли. Профи, чтоб его…
— Так вы что, меня теперь охранять будете? — кокетливо спросила я и шмыгнула в палатку, провожаемая угрюмым взглядом мужчины, который не сдвинулся с места. — А не боишься, что я тебя из палатки пристрелю? — Я даже высунулась наружу, чтобы посмотреть на его реакцию.
Но реакции не было. Все так же стоя столбом возле костра, сунув руки в карманы куртки, лениво отставив ногу, он спокойно отозвался:
— Разве что из пальца…
— А ножичком? — я хитро прищурилась.
— Ну попробуй, — невозмутимо предложил он, чуть качнув головой и тоже выдавая кривоватую ухмылку.
Я шмыгнула носом, юркнула обратно в палатку и, скинув, наконец, ботинки и мокрый камуфляж, с наслаждением закуталась в свой уютный спальный мешок, с мстительной радостью слушая, как там, снаружи, усилился промозглый дождик.
Угнездившись и начав согреваться, я уже почти погрузилась в полудрему, когда снаружи послышались шаги, и приглушенный мужской голос спросил:
— Где?
— В палатке.
Дальше они начали разговаривать шепотом, и я перестала прислушиваться.
Ночью полило как из ведра, и я даже проснулась, слыша, как по тенту часто-часто ударяют, как по барабану, тяжелые капли. Высовываться из палатки не хотелось, и я, не вылезая из своего теплого спальника-«кокона», подъехала на заднице ко входу, как гусеница, выпростала одну руку и, чуть приоткрыв «молнию» входа, выглянула наружу.
Костер погас окончательно, и вокруг теперь была тьма, хоть глаз коли.
Раздался щелчок, почти заглушаемый непрерывным шипением дождя по слою опавших листьев, и в лицо мне ударил яркий лучик фонаря. Я прикрыла глаза рукой и сумела разглядеть мокрые отблески на двух сгорбленных мужских фигурах, стоящих рядышком друг с другом и жмущихся к стволу сосны, которая давала весьма эфемерную защиту от обрушившегося на лес ливня.
Я усмехнулась и шмыгнула обратно на пенку, прикрыв за собой вход. На нос мне успели упасть несколько увесистых ледяных капель.
Я закуталась в свой спальник с головой, оставив снаружи только нос, и подтянула колени к животу, еще немного поерзав и повозившись, чтобы устроиться максимально комфортно.
Сон не шел.
Чертыхнувшись на проклятый дождь, вырвавший меня из мира сладких снов (убей не помню, что мне снилось!), я стала обдумывать свое незавидное положение. Я не планировала попасть под такое неусыпное наблюдение, хотя, если подумать, что еще им оставалось делать после моих выкрутасов в поезде? Им невероятно, сказочно повезло, что они вообще сумели меня отыскать в этой глуши.
Впрочем, что тут удивительного?
Моим преследователям было от чего «плясать»: от той самой сожженной деревушки, которая служила для меня основным ориентиром. Вряд ли им было точно известно, что я непременно отправлюсь к озеру. Но я готова была согласиться, что это был наиболее вероятный и предсказуемый вариант. А там уж, когда я прервала свои перемещения и встала на ночлег, обнаружить мой костерок было делом техники.
Ну хорошо. И что мне теперь делать?
Я лежала с открытыми глазами, хотя не смогла бы разглядеть даже собственную руку в такой темноте. Снаружи было тихо, если не считать бесконечного шепота дождя, напоминающего «белый шум» из радиоприемника.
Вот интересно, а если я вдруг решу и дальше блуждать по лесу, не собираясь выводить их к землянке, где были припрятаны мои козыри? Так и будут они таскаться со мной и охранять ночью мой покой и сон, как два верных стража? Вот только не мне верных, — напомнила я сама себе. Да и какой тут, к лешему, покой и сон?