Страница 5 из 6
Раньше сложно было пойти в магазин и купить сразу что хочешь. Нигде ничего попросту не было в свободной продаже. Поэтому те, кто был «в теме», клич бросали: туда-то и туда-то завезли каландр 100 метров – кому? В «Московском» универмаге, в том, что у трех вокзалов до сих пор высится, молнии «выкинули» по метру или 1,20 – кому? Все, побежали! Карабины продавали в спортивном магазине прямо рядом с МЭИ. Приходишь на тренировку, а тебе с порога: Ирбиса́ завезли! (карабины «Ирбис» – единственные, которые продавались у нас в то время в Москве). Бежишь в магазин, покупаешь три-четыре карабина по четыре рубля с полтиной – маловато, конечно, но и деньги-то не бесконечные. Потом карабины надо было все пометить, а то на сборы съездишь – все перемешается – пойди найди потом, какой он там – твой. Ну и все остальное снаряжение тоже шили сами. «Беседки» шили[8]. Покупаешь широкую стропу или же в самолетах отрезаешь ремни безопасности. Обычно старались сесть на задний ряд, потом ремни отрезали и «сваливали». А куда деваться-то было? Крючья тоже делали, заказывали на заводах.
Однажды я отправился на зимний Эльбрус. Мама достала мне с завода «Динамо» сварочный шлем, я нашел где-то телогрейку и пришил к воротнику телогрейки этот шлем. Так у меня капюшон получился. А поскольку телогрейка короткой была, то снизу я себе из синтепона еще и «хвост» приделал. Вот такая зимняя одежда у меня получилась. А варежки, кстати, у меня тоже хорошие были, строительные. Ботинки где-то добыл, «кошки» где-то достал… Вот так мы и ходили.
Часть снаряжения выдавалась в альпинистских лагерях. Деревянные ледорубы, абалаковские кошки – кованые, тяжеленные, на самодельных грубых ремнях. И рюкзак абалаковский, темно-зеленый круглый шар со всех сторон. Его надеваешь, и он на «одном месте» у тебя лежит[9].
Братья Абалаковы вообще очень много снаряжения для альпинизма придумали. Особенно Виталий Абалаков, инженер-изобретатель. В 30-е годы XX века, после восхождения на пик Хан Тенгри (6995 м) на Тянь-Шане, он отморозил себе семь пальцев на руках и занялся разработкой протезов. Ему принадлежит целый ряд ортопедических изобретений.
А когда массовый советский альпинизм достиг своего звездного часа, Виталий начал специализироваться на разработке спортивного и альпинистского снаряжения. Только в этой области ему принадлежало более сотни патентов, и он с успехом внедрял их в массовое промышленное производство. Складывалось впечатление, что в СССР все снаряжение происходило только «от Абалакова»: обвязка Абалакова, спальный мешок Абалакова, ремень Абалакова, крюк Абалакова. Жумаров раньше тоже не существовало, так Виталий изобрел специальный крючковидный зажим для веревки, который пережимал ее в случае срыва – «абалаз» назывался.
Палатки мы тоже сами себе шили. Машинка моя «Зингер» ручная была, а я все мечтал ножную иметь. А так – одной рукой держишь, другой – крутишь. Труда много было. Но это захватывало. Это и была подлинная жизнь. Что-то изготавливали, что-то меняли, что-то покупали. Купил, например, 10 карабинов, поменялся с кем-то на ледоруб. И оба довольны.
Мастер спорта
Итак, после окончания института я начал работать по распределению в закрытом НИИ, а вечером отправлялся на тренировку или на скалодром. Работа заканчивалась в 17.00, тренировка начиналась в 18.00, я запрыгивал в метро: пять минут от станции «Спортивная», и я уже мчался на стадион «Энергия».
Мне нравилась моя жизнь. Работа поначалу не слишком мешала моему увлечению, к тому же я вовсю пользовался услугами нашей экспериментальной лаборатории по изготовлению альпинистского снаряжения. В общем, совмещал приятное с полезным. Я был очень активным парнем, и меня опять комсоргом избрали. Домой я приходил только поспать, а иногда и вовсе не приходил – общения в альпинизме очень много, и светового дня для этого, увы, не хватало. За что меня мама, конечно же, ругала. Но не так сильно, как раньше. Ведь я уже взрослым стал. С девушками общался и даже с женщинами… альпинистками, конечно.
Кстати, на начальных разрядах девчонок в секции было заведомо больше, чем парней. Девушки – они всегда активнее, хотя бы поначалу. Конечно, возникали отношения, иногда очень серьезные. Но у нас был строгий закон: если с девушкой что-то серьезное завязалось, ты обязан был на ней жениться. Если не женился, то кто-то из вас должен был уйти из секции… Такой непреложный закон благородства существовал. Но у меня еще и собственная установка была, как кремень: не женюсь, пока не стану мастером спорта!
В принципе, конечно, люди ездили знакомиться – это было самое интересное. Большое количество знакомств – близких и далеких. Когда ты на гору с кем-то сходил в одной команде – возникала необычайная близость. Я помню абсолютно всех, с кем я когда-либо был в горах, любого человека могу вспомнить. Потому что то, что ты пережил там с человеком, останется с тобой навсегда.
Сходил когда-то в горы с кем-нибудь, допустим, из Новосибирска, оказался в этом городе года этак три спустя, спокойно можешь позвонить ему, попроситься переночевать, и обязательно услышишь: «Саня? Конечно, приезжай!» И абсолютно искренне. Потому что иначе и быть не может. Тебе просто не могут отказать. Невозможно услышать: «Нет, ты знаешь, я занят, в этот раз не получится, не обижайся»…
Вообще, когда я любого человека встречаю, то всегда сперва считаю, что он альпинист. Только потом с удивлением понимаю, что, может, и нет.
Альпинисты – это особая общность людей, особая выборка. В альпинизме, как правило, не бывает «плохих» людей. Если ты с человеком пережил какие-то близкие эмоции, сидел с ним у костра, ел одной ложкой из одной миски, спал в одной палатке, ходил в одной связке, он не сможет тебе сказать – «я тебя не знаю, парень».
В другой жизни, отношениях, обществе – это немного по-другому: мало ли что мы с тобой в одном офисе работали, автобусе-такси ехали – ну и что?
В горах это невозможно. Когда ты стоишь достаточно близко между жизнью и смертью, когда ты страхуешь своего напарника, ты понимаешь: вот в этой веревке, зажатой в твоей руке, – его жизнь. И если ты случайно разожмешь пальцы, он упадет и разобьется. Это ощущение полнейшего доверия между двумя людьми. Даже отождествления. Ты становишься частью этого человека, в какой-то степени «сиамским» близнецом. Разве можно потом отказать самому себе?
Увы, такие случаи бывали, конечно, но крайне редко. Фактически это означало изгнание из «стаи». Это поступок, недостойный альпиниста, и вряд ли с таким человеком еще куда-нибудь пойдешь. Это все понимали. Вот такой своеобразный существовал кодекс альпинизма.
Альпинисты всегда были готовы помочь друг другу. Придешь к кому-нибудь, скажешь: ребят, еда кончилась – не рассчитал, горелка сломалась или еще что-нибудь стряслось – тебе обязательно помогут, даже в мыслях не было, что может быть иначе. Стыдно было даже последний кусок съесть. Такая считалочка была: «Последний кусочек делю пополам, а этот кусочек делю пополам и этот кусочек делю пополам…» и так до бесконечности. Съесть последний кусок – это кощунство какое-то, он и в горло-то не лез, каким бы ты сам голодным ни был. Сейчас жизнь изменилась, такого уже нет.
…На работе в горы меня не отпускали, да и вообще никуда не хотели отпускать. Мне говорили: «Саша, ты молодой специалист, давай ты пойдешь в отпуск не в этом году, а в следующем…» Я очень любил горы, и горы для меня были значительно важнее, чем работа. А мне предлагали прекрасную карьеру, очень четкую и понятную: «Саша, поработай три года, и ты станешь заместителем начальника отдела, еще 3 года – и заведующим лабораторией, диссертацию защитишь – кандидатскую, еще 5 лет потом – и доктором станешь…» Поди, плохой план? Я бы сказал, отличный! Прекрасный план без сучка и задоринки – но для нормального человека. А я-то нормальным не был.
8
Альпинистская обвязка, или страховочная «беседка», используется в качестве приспособления для обеспечения безопасности при скалолазании и ледолазании, прикрепляется карабином или специальным узлом к основной веревке. Обвязка обязательна для использования на скалодромах и горных маршрутах, позволяет осуществлять подъем и спуск без риска для жизни и здоровья спортсмена.
9
На самом деле автор имеет в виду рюкзак «колобок» (прим. ред.).