Страница 29 из 31
Спустя несколько минут, затраченных Корделией на молчаливое наблюдение за ее действиями, она оставила сорняки в покое и, удовлетворившись содеянным, принялась приглаживать травку, словно успокаивая потревоженные кости. Корделия подняла глаза и прочла выбитую на камне надпись:
Памяти Чарльза Альберта Годдарда, возлюбленного супруга Анни, покинувшего этот мир 27 августа 1962 года в возрасте 70 лет. Мир праху твоему.
Мир… Самая распространенная эпитафия на могилах людей этого поколения, которому мир должен представляться невиданной роскошью и высшим благословением.
Женщина откинулась назад и с удовлетворением окинула взглядом свою работу. В следующее мгновение она заметила Корделию. Обратив к ней свое морщинистое лицо, она сказала без всякого любопытства или досады:
– Хороший камень, не правда ли?
– Да, верно. Я восхищена надписью.
– Глубоко выбито. Влетело в копеечку, но стоило того. Уж с ней-то ничего не сделается. Половина здешних надписей со временем исчезает, больно мелки. Кладбище теряет всю прелесть. Я люблю читать надписи на могильных камнях, люблю узнавать, что это были за люди, когда умерли, надолго ли жены пережили своих мужей. Начинаешь думать, как они перебивались, одиноко ли им было. Какой прок от камня, если нельзя прочесть надпись? Конечно, пока этот камень выглядит тяжеловатым. Просто я попросила оставить на нем местечко и для меня: «…и Анни, его супруги, ушедшей из жизни…» И дата. Тогда все будет в порядке. Я припасла на это денежек.
– А какой будет дальше текст? – осведомилась Корделия.
– О, никакого! «Мир праху» – вполне достаточно для нас обоих. Мы не станем просить Господа о большем.
– Тот крест из роз, что вы прислали на похороны Марка Келлендера, был восхитителен! – польстила ей Корделия.
– Вы его видели? Вас, кажется, не было на похоронах? Да, я осталась довольна. Они потрудились на славу. Бедный мальчик, это все, чего он удостоился. – Она взглянула на Корделию с кротким любопытством. – Так вы знали Марка? Может, вы были его девушкой?
– Нет, чего не было, того не было, но он мне небезразличен. Странно, что он никогда не упоминал вас, свою няню.
– Но я и не была ему няней, милочка, разве месяц-другой идут в счет? Он тогда был младенцем, какое это имело для него значение? Нет, я была няней его матери.
– Но вы побывали у Марка в день, когда ему исполнился двадцать один год?
– Он говорил вам об этом? Приятно было повидать его снова спустя столько лет. Но я не собиралась ему навязываться. Разве можно, если его отец всегда против? Нет, я просто передала ему кое-что от матери, выполнив ее предсмертную просьбу. Знаете, я не видела Марка больше двадцати лет – странно, не правда ли, ведь мы жили не так уж далеко? – но сразу узнала его. Он был так похож на свою мать, бедный мальчик!
– Не могли бы вы рассказать мне об этом? Здесь не просто любопытство, мне это очень важно.
Опершись на ручку своей корзинки, миссис Годдард с трудом поднялась на ноги. Отряхнув юбку от травы, она вытащила из карманов серые нитяные перчатки и не спеша натянула их, после чего обе женщины медленно побрели по кладбищенской дорожке.
– Важно, говорите? Не знаю, с чего бы это. Теперь все в прошлом. Она мертва, мертв и он. Все радужные надежды обернулись ничем. Я ни с кем об этом не разговаривала, но, с другой стороны, разве кому-то было до этого дело?
– Может быть, присядем на скамейку и поговорим?
– Что ж, можно и так. Домой теперь ничего не гонит. Знаете, милочка, я вышла замуж за своего супруга только в сорок три года, но все равно скучаю по нему так, словно мы любили друг друга с самого детства. Люди говорили, что я сошла с ума, раз завожу себе мужа в таком возрасте, но я на протяжении тридцати лет была знакома с его женой, мы вместе учились в школе; знала и его. Если мужчина был хорош с одной женщиной, он будет не хуже и с другой. Так я решила тогда – и не ошиблась.
Они уселись рядышком на скамью и молча посмотрели в створ на знакомый камень.
– Расскажите мне о матери Марка, – попросила Корделия.
– Мисс Боттли, Эвелин Боттли – так ее звали. Я была помощницей медсестры у ее матери, когда она еще не появилась на свет. Тогда был один маленький Гарри. Его убили на войне, в первом же налете на Германию. Его отец не мог с этим смириться: Гарри никто не мог заменить, такой это был весельчак. Хозяин никогда не жаловал мисс Эви, ему был нужен только его мальчик. Миссис Боттли умерла при рождении Эви, может быть, все дело было именно в этом. Говорят, так бывает, только я раньше этому не верила. Я знавала отцов, которые были совершенно без ума от таких детей – невинные создания, как можно их корить? По-моему, это была просто отговорка: мол, не люблю этого ребенка, потому что он убил свою мать.
– Да, я знаю одного отца, который тоже пользовался такой отговоркой. Но это не его вина. Мы не в силах заставить любить себя, как бы нам этого ни хотелось.
– Это очень печально, милочка, иначе было бы гораздо легче прожить в нашем мире. Но собственный ребенок! Нет, это противоестественно!
– А Эви любила отца?
– Вряд ли. Если не любишь ребенка, то никогда не добьешься любви и от него. Она никогда не могла разжалобить его, заставить его улыбнуться – такого огромного, грубого, громогласного человека, вызывавшего у дочери один страх. Будь она понахальнее, не пугалась бы его – все сложилось бы куда лучше.
– Что с ней стало дальше? Как она повстречала сэра Рональда Келлендера?
– Тогда он не был сэром Рональдом, милочка. О нет! Ронни Келлендер, сын садовника. Они жили в Харрогите. Какой у них был чудесный дом! Когда я поступила туда на службу, садовников там работало целых трое, еще до войны, конечно. Мистер Боттли работал в Брэдфорде, занимался торговлей шерсти. Так вы спрашивали про Ронни Келлендера. Я хорошо его помню – неуживчивый такой, хоть и симпатичный парнишка, уж больно себе на уме. Мозгов ему было не занимать, что верно, то верно! Он получал стипендию в классической школе и очень неплохо учился.
– И Эвелин Боттли влюбилась в него?
– Может, и влюбилась. Кто знает, что там было между ними в молодости? Но потом разразилась война, и он уехал. Ей безумно хотелось заняться чем-нибудь полезным, поэтому ее приняли в добровольческий медицинский отряд, хотя я ума не приложу, как ей удалось пройти медкомиссию. А потом они повстречались в Лондоне, как это часто случалось во время войны, и мы узнали, что они поженились.
– Они приехали жить сюда, под Кембридж?
– Да, но только после войны. Сначала она продолжала работать медсестрой, а его послали в колонии. Ему война пошла, что называется, на пользу, хотя нам грех поминать ее добрым словом – слишком много смертей, драк, плена, побегов. Мистер Боттли мог бы им гордиться и смириться с их браком, но где там! Наверное, ему взбрело в голову, что Ронни нацелился на его денежки, а их было немало, можете не сомневаться. Может, он был и недалек от истины, только что в этом плохого? Моя матушка всегда говорила: «Не женись ради денег, но пусть невеста будет при деньгах». Нет ничего дурного, если человек ищет денег, пока он не забывает о доброте.
– А вы думаете, что доброты хватало?
– Во всяком случае, я не видела зла, да и она была от него без ума. После войны он отправился в Кембридж. Ему всегда хотелось стать ученым, и он получил субсидию как фронтовик. У нее были кое-какие деньги от отца, и они купили дом, в котором он живет по сию пору, чтобы он мог оставаться с семьей, пока будет продолжаться учеба. Конечно, дом выглядел тогда совсем не таким, как сейчас, – он его здорово перестроил. Они тогда совсем бедствовали, и миссис Эви никто не помогал, кроме меня. Иногда к ним наведывался на время сам мистер Боттли. Она до смерти боялась этих визитов, бедняжка. Он все ждал, что у него появится внук, а его не было и не было. Тем временем Келлендер окончил университет и стал учительствовать. Он хотел остаться в колледже преподавать; но у него ничего не вышло. Он все повторял, будто для этого нужны связи, но, думаю, у него просто не хватило способностей. В Харрогите мы считали его самым головастым мальчишкой во всей классической школе. Но в Кембридже хватает умников и без него.