Венская прелюдия

– За всей этой суматохой даже не спросил, а в чём причина столь неожиданного визита? Для чего я так срочно понадобился, и почему ты оказался в секторе обстрела вместе с волком? – спросил адъютант, наливая из графина следующий стакан себе и Завадскому.

– Нет, нет, с меня хватит!.. крепкая, чертовка… – Завадский решительно махнул рукой.

– Ну? Так всё же? Ты год почти не появлялся, и тут – такая спешка. Рассказывай.

– Не скрою, вчера я даже не догадывался, что окажусь здесь. Всему причиной – обстоятельства непреодолимой силы. И даже не пытайся со мной спорить. Ты теперь мой должник, и отказаться ни под каким предлогом не можешь. – Завадский указал на перевязанную ногу. – Мы должны ехать. У нас поручение от министра иностранных дел. Все тонкости узнаешь в дороге. Прежняя жизнь вернулась, мой дорогой друг!

– Я ещё в нынешней своей жизни порядок не навёл, – задумчиво ответил адъютант, вытерев рукавом мокрые губы, как это делает Трофим после первого стакана. – Оказывается, у людей есть заботы и другого рода, кроме как анализировать, выслеживать, стрелять и гонять на каретах с плотно занавешенными окнами. Я вот машину паровую приобрёл… В долги влез. Мне летом забот будет – по самое горло.

Захмелевший Леонид Павлович утвердительно несколько раз кивнул, будто соглашался сам с собой, но затем неожиданно поднялся, дружески похлопал Завадского по плечу:

– Приехал бы кто другой – послал бы к чёрту. Тебя – не могу. У меня два условия. К концу июня я должен быть дома, и ты в этом предприятии участвуешь вместе со мной. Сноровка не та уже, да и отвык я сольные партии исполнять. Всё больше к людям тянет. Да, мой хромой дружище?

Глава V. Скрипач

Ретроспектива. 1854 год.

После своего чудесного спасения Джованни дал себе слово, что удивляться больше ничему не будет. Значит так угодно Господу, значит так угодно Деве Марии. А удивляться было чему.

Первую ночь своей новой жизни юный скрипач провёл в подвале церкви иезуитов. Руки перестали дрожать только ближе к полуночи. Время Джованни определил интуитивно – его стало клонить в сон, дома он всегда засыпал в это время.

Стены, сложенные из громадных неотёсанных каменных глыб, мощёный брусчаткой пол, кровать из грубо струганной доски, накрытая соломенным тюфяком, стол и низкий расшатанный табурет. Обстановка его убежища больше напоминала тюремную камеру, за тем лишь исключением, что в ней не было решёток. Их просто некуда было ставить – подвал находился много ниже уровня площади, где-то в чреве храма. На столе трёхголовый подсвечник, густо покрытый потёками воска. Оттенки слоёв различались от чистого белого до грязно-жёлтого, создавая эффект пирога.

Джованни долго разглядывал это чудо, погрузившись в размышления. Отломив большой ломоть воска, скрипач принялся его крутить в руках. Первый и самый толстый слой был белым как платье невесты. Дальше он перемежался с желтоватым, но слои лежали тонкими ровными пластами. Белый воск всё же преобладал.

Если представить себе, что в этом подвале люди жили не регулярно, а только по мере какой-то крайней необходимости, и свечи использовались редко, то становилось понятно, что со временем в этот подсвечник ставили свечи всё дешевле. Для церкви это странно. Церковь никогда не страдала от отсутствия пожертвований – это ещё со времён, когда индульгенции продавали. Письменное прощение грехов уже давным-давно не выписывают, но грешники и просто мнительные, но состоятельные прихожане продолжают нести дары и жертвовать ценности. Здесь, похоже, последнее время дела с этим обстоят не лучшим образом. Верхний, самый толстый слой воска имел коричневый оттенок.

«Что за храм необычный… людей нет, священников нет, денег нет…» – подумал Джованни, но мысль его неожиданно была прервана негромким скрипом деревянной двери, висевшей на двух громадных петлях. От этого звука юноша вздрогнул и сделал инстинктивно шаг в угол.

В дрожащем свете показался человек с надвинутым на лоб капюшоном. Лицо его в тени не просматривалось. Старческие руки, покрытые глубокими морщинами, держали деревянную доску, на которой лежала порезанная на несколько больших кусков чиабатта[14]. Рядом стояли глиняный кувшин и кружка.

В перипетиях сегодняшнего дня молодой человек совершенно забыл, что не видел пищу со вчерашнего вечера. В животе что-то предательски заурчало, но Джованни продолжал наблюдать за своим кормильцем.

– У тебя есть два часа, сын мой. – Низкий глухой голос подтвердил, что перед скрипачом стоял старец.

– И что потом? Где падре? – с некоторым отчаянием в голосе спросил юноша.

Тихий, едва слышный ответ последовал, лишь когда старик в капюшоне уже почти вышел за дверь: «На всё воля Божья…»

В кувшине оказалось вино. Густой и насыщенный вкус красной жидкости со слегка терпким запахом вернул Джованни оптимизм и веру в себя. Если его сегодня не убили, то этим он обязан провидению. Теперь нужно подчиниться его воле и молча следовать дальше. Всё равно назад дороги нет. Там никого из родных не осталось. Даже глухо щёлкнувший с той стороны засов не заставил скрипача усомниться в том, что всё будет хорошо.

Два часа пролетели как один миг. Первым закончилось вино. Хлеб Джованни доедал всухомятку.

– Пойдём, сын мой, тебя ожидают… – Старик появился неожиданно и разговаривал чуть ли не шёпотом. Он сложил руки на груди, будто страж, не терпящий противления, но лица его из-под капюшона было по-прежнему не видно.

Путь наверх был недолог. Не более минуты по узким коридорам и крутой винтовой лестнице. Джованни глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и посмотрел на звёзды, поймав себя на мысли, что ведёт себя как арестант – он держал руки за спиной, хотя никто его об этом не просил.

«Несколько часов в сыром подвале с дверью, закрытой на засов, и вот я уже изменился. Нет, нет… Я свободный человек, я…» – подумал Джованни, но ход его мыслей прервал старец, открывший багажный ящик кареты, стоявшей рядом с чёрным входом.

– Ты спрашивал, что дальше? – Старец действовал проворно, будто всю свою жизнь работал на каретном дворе. – Дальше ящик. Полезай.

Недоумённый взгляд Джованни старик в темноте не рассмотрел.

– Я сказал – в ящик… Ты жить хочешь?

Хмель выветрился моментально вместе с лёгким движением тёплого ночного ветра. Было бы глупо погибнуть через пару часов после спасения.

Крышка захлопнулась с глухим звуком. Юноша отчётливо услышал, как старик повесил на щеколду навесной замок и провернул в нём ключ. Всё, что успел скрипач разглядеть в темноте – это солому, которой было устлано дно ящика, и небольшой бурдюк с водой.

Подумать о жизни у Джованни времени было достаточно. Ровно восемнадцать часов. «Неужели священник решил отдать меня семье графа? Тогда почему было это не сделать сразу?» – вихрь мыслей носился в голове скрипача, но это были исключительно вопросы. Ни одного ответа.

«Может быть, падре, узнав о моём устремлении отомстить, выстроил хитрый план и теперь продаст мою душу подороже? Дела у святого отца не очень, почему бы и нет? Обменяет меня на большое пожертвование, и всё… И нет Джованни… Как и не было… И никто не хватится…» Несколько ударов коленом по закрытой на замок крышке не принесли никаких результатов. Ящик был металлическим. Интересно, зачем, и как часто в нём возят людей?

«Да нет же… Такого не может быть… К чему все эти сложности? Падре и так запер меня в келье. Я в его власти с того момента, как конюхи графа покинули храм». Очередной камень, попавшийся под большое заднее колесо кареты, заставил ось подпрыгнуть, и всю конструкцию сильно подбросило. Солома не смягчила удар, и Джованни, громко вскрикнув, был вынужден отвлечься от своих рассуждений.

14

Пшеничный хлеб.