Страница 17 из 40
Энни подошла к самому ближнему стеллажу. В плотно закупоренных стеклянных банках в мутноватой жидкости плавали органы. Энни узнала мозг, печень, сердце. В некоторых банках органы были не целиком, а фрагментарно, повернуты срезом к зрителю.
— Это внутренние органы, — пояснил Жан. — Животных каких-то, наверное.
— Да знаю я, — огрызнулась Энни, — будто я Ханне никогда с готовкой не помогала. Только я думаю, что они принадлежали человеку, — она достала длинную пыльную банку и сунула под нос Жану. В банке была рука — кисть и часть предплечья. Жан невольно отшатнулся.
Энни повертела банку, рассмотрела со всех сторон и собралась поставить на место, но тут над ее ухом раздался негромкий мужской голос. От неожиданности Энни чуть не выронила банку на пол.
— Полегче, пожалуйста. А лучше отдайте экспонат мне, я сам его поставлю на место.
Эниана посмотрела в сторону говорящего. Это был мужчина приятной наружности, уже начинающий стареть, но старение в его случае носило благородный оттенок. Серебристая седина и морщины были ему к лицу. Черный бархатный костюм с тонким серебряным галуном придавал мужчине вид строгий и значительный.
— Это человеческая рука, — сказала она, протягивая банку.
— Вы необыкновенно проницательны, мадемуазель, — мужчина почти любовно принял ее и поставил на место. — Причем эта рука довольно свежая. Пару месяцев назад ее отрубили какому-то вору.
— Вы доктор Бруно?
— Опять в точку, мадемуазель.
Эниана улыбнулась.
— А эти органы мужские или женские? — поинтересовался Жан.
Доктор Бруно внимательно посмотрел на банки.
— Эти женские.
— Вчера тут была мадам де Руж, а сегодня вы, — задумчиво произнес Жан.
— О, нет. При всем желании, нет. Процесс бальзамирования занимает очень долгое время. Это кропотливая работа.
— А вы знаете, что с ней стало?
— С ней случился удар. Бедная женщина. Мне бы так хотелось взглянуть на ее мозг. Вероятно, там обширное кровоизлияние. У нее была очень напряженная работа. Общение с большим количеством людей очень изнашивает организм. Говорят, что именно поэтому мадам де Руж курила восточные смеси и пила все, что горит. Ее легкие и печень заняли бы достойное место в моей коллекции. А вы ее знали? — спохватился доктор, опасаясь, что наговорил лишнего.
— Очень недолго, — уклончиво ответила Эниана. — А у вас тут не так много посетителей.
— Что есть то есть. Мужчины заходят в анатомические театры позубоскалить вместо того, чтобы сделать выводы о своем образе жизни. Дамы слишком впечатлительны, если они появляются у меня, то обычно падают в обморок. Ближе к входу я выставляю самые безобидные экспонаты. Но даже вид бальзамированного сердца вызывает у них головокружение и тошноту. Поэтому будьте внимательны к своей спутнице, — назидательно произнес доктор, обращаясь к Жану.
Дальше экспонаты и правда стали более жуткими. Нога больного оспой, рука прокаженного показались Эниане не такими ужасающими по сравнению с коллекцией младенцев. Им отводился целый стеллаж. Эниана хотела отвернуться и не могла отвести взгляд. Прямо на уровне ее глаз стояла банка с двухголовым младенцем. С третьей полки на нее единственным глазом смотрел ребенок-циклоп. Внизу разместился ребенок с раздутой головой и крошечным тельцем.
О каждом экземпляре доктор мог рассказывать долго — о том, как родился ребенок, живым или мертвым, и если живым, то сколько прожил.
Эниана едва заметно дернула Жана за рукав и мотнула головой в сторону выхода. По ее бледному лицу Жан догадался, что еще немного, и Энни пополнит статистику падающих в обморок.
Жан громко прокашлялся.
— Извините, что перебиваю, доктор Бруно, вы очень хороший рассказчик, и экспонаты у вас, что надо, но у нас дела, — он достал из кошелька монеты и протянул доктору.
— Какая жалость, что вы спешите. Столько всего интересного осталось. У меня богатый костный материал. Может, глянете одним глазком?
— Спасибо, но мы действительно очень спешим, — поддерживая Эниану, Жан двинулся к выходу.
— Но вы ведь еще зайдете, правда? — с надеждой в голосе поинтересовался доктор Бруно.
— Всенепременно, — заверил его Жан, а Энни слабо качнула головой и улыбнулась.
Оказавшись на улице, Жан поволок Энни к ближайшей скамейке. И как только он усадил ее, она тут же уронила голову на его плечо.
— Может перекусим? — спросил он ее.
Она тряхнула головой и промычала что-то невнятное, но и без слов было ясно, что ответ отрицательный.
— А я бы перекусил.
На свежем воздухе Эниане стало лучше, дурнота отступила. Возможно, этому способствовал травяной отвар, который Жан успел раздобыть, пока Энни сидела, уткнувшись головой в колени.
Приняв глиняную, еще теплую чашку от Жана, Энни скривилась.
— Ты чего? Торговка сказала, что это проверенное средство от дурноты.
— Считай, что мне оно уже помогло, — Энни вернула чашку.
— Но ты даже не пригубила.
— Если бы я пригубила, я бы рассталась не только с тошнотой, но и с тем, что съела на завтрак. Неужели ты не чувствуешь, чем несет от этого варева?
Жан поднес чашку к носу и принюхался.
— Травками пахнет, — пожал плечами он.
— Нет, Жан, пахнет тиной болотной, плесенью и тухлыми яйцами.
— Ничего подобного! — Жан заметно расстроился, ему столько сил стоило отыскать лавку с целебными снадобьями, а Энни нос воротит, причем в прямом смысле.
— Ну и пей его тогда!
— Мне он без надобности, — Жан выплеснул отвар в траву и уставился на Энни, надеясь увидеть на ее лице хоть каплю сожаления.
Она же удивленно хмыкнула:
— Странно, что трава от этой дряни не пожухла. Но, возможно, должно пройти какое-то время.
Ее реплика разозлила Жана. Глиняная чашка с размаха полетела в дерево и раскололась.
— А посуду жаль, — вздохнула Энни, — можно было вернуть ее в лавку и получить назад деньги. Но наш богач Жан привык швыряться деньгами.
— Я смотрю, тебе уже намного лучше стало, раз язвить начинаешь?
— Да! Ты полностью исцелил меня, мой друг. Пойдем гулять! — она протянула Жану руку, и только он ухватил ее, как она подскочила со скамейки.
Обида отпустила Жана быстро. Он уже не дулся, его внимание переключилось на состояние Энианы. За ее показной веселостью он видел то, что она старалась скрыть. Впечатления от посещения анатомического театра все еще не отпускали ее. Одно дело рассматривать требуху в банках, и совсем другое маленьких уродливых младенцев. Бабы они такие. Чувствительные. Все на себя примеряют. Сейчас, небось, думает, как это девять месяцев носить под сердцем, ждать, а потом родить вот такое. Или вообще не разродиться. Жан не был девственником и знал не понаслышке, что там да как у женщин устроено. И по размерам некоторых экземпляров доктора нетрудно было догадаться, что и для матери все закончилось весьма плачевно.
Потому Жан сам потащил ее в гущу людей, собравшихся под раскидистым дубом. На сей раз Энни не проявляла привычного энтузиазма и довольно вяло следовала за Жаном. Виновницей сборища была ворона. Большая, черная, с умно блестящими глазками-бусинками. Она важно расхаживала по небольшому, застеленному мешковиной столику и поглядывала на людей, склонив голову набок.
— Работаем, Карга, работаем, — поговаривал немолодой мужчина в поношенной шляпе и забрызганной чем-то бурым рубахе.
Тогда Карга брала протянутую кем-нибудь монету в три денье, отдавала ее хозяину, доставала из плетеной корзинки свернутое трубочкой предсказание и относила заплатившему. Если человек не умел читать, то подключался хозяин и озвучивал написанное. Никто не мог сказать, чем руководствовалась ворона в выборе предсказания. Часто она брала первую попавшуюся бумажку, а бывало и такое, что перерывала клювом всю корзинку, будто выискивала что-то определенное. Но в том, что ворона эта не простая ни у кого не оставалось сомнений. Если ее пытались надурить и давали монетку в один денье, то Карга клала денье на стол и стучала по нему клювом два раза. Только после того, как человек оплачивал всю сумму, Карга приступала к выполнению своих обязанностей.