Страница 4 из 5
Закон временный и вечный[6]
Несколько волнительно говорить на тему, которую мне предложили, потому что я не юрист и не богослов. Я получил научное, медицинское образование, и уровень моего знания о праве далек от того, чего вы, вероятно, ожидаете ввиду заявленной темы. И все же во всех областях жизни мы неизбежно сталкиваемся с проблемой закона и права.
В заявленной теме закон охарактеризован как временный и вечный, и я хотел бы сразу сопоставить эти два понятия при помощи такой параллели: закон – заповеди Ветхого Завета и закон – заповеди Нового Завета. Мне кажется, что между ними, кроме самих используемых слов, очень мало общего.
Ветхозаветные заповеди могли сделать того, кто добросовестно их исполняет, праведным, но не могли вдохнуть в человека Божественную жизнь, не могли приобщить его вечной жизни. В этом отношении Ветхий Завет предлагает нам закон жизни, закон, данный Богом. Через такой закон человек мог достичь праведности, однако в конце пути все равно сходил в шеол – в ад, как его понимали древние евреи. Этот ад, шеол, не был, конечно, живописным адом Данте или адом христианского фольклора. Это не было место вечных мук, это было нечто более простое и гораздо более трагичное: это было место, где нет Бога. Это место последней, окончательной и безнадежной богооставленности. Хотя внутри этой богооставленности были разные степени: тот, кто прожил жизнь, недостойную Закона, пребывал в муках; тот, кто в земной жизни был верен Закону, наслаждался некоторым подобием счастья.
Ясный и убедительный для христиан образ этого – притча о богаче и Лазаре: оба после смерти находятся среди мертвых, хотя один пребывает в покое на лоне Авраамовом, а другой – в мучениях. Но ни одному из них не открыт путь к общению с Богом, ни один из них не достиг того, к чему человек призван, – быть другом Бога в вечности, если взять слово «друг» в самом глубоком, строгом смысле, который для этого слова существует: тот, с кем преломляешь хлеб, разделяешь трапезу, кого приглашаешь за свой стол – как хозяин гостя, как равного себе.
Если вы обратитесь к заповедям Нового Завета, вы, напротив, увидите нечто очень любопытное: ни одна из них по отдельности, ни все заповеди вместе не могут сделать человека праведником. Господь говорит: «Когда вы исполните все, что Я сказал, признайте, что вы рабы ничего не стоящие»[7]. Но хотя заповеди Нового Завета не могут сами по себе превратить нас в праведников – в людей, которые могут заявлять о своих правах перед Богом, – их исполнение может дать нам вечную жизнь.
Думаю, ключевые слова здесь «заявлять о своих правах перед Богом». Ветхозаветное понимание жизни с Богом, ветхозаветный договор предполагал взаимные права и также взаимные требования. В Новом Завете уже нет ни требований, ни прав, потому что справедливость и отношения с Богом мыслятся принципиально иначе и предстают в новом свете, преображенными. В Ветхом Завете то, как мы думаем о жизни, выражено в категориях справедливости, воздаяния и награды. Справедливо поступает тот, кто отдает другому принадлежащее тому по праву. Судья справедлив тогда, когда выносит приговор в соответствии с тем, что было сделано.
Конечно, на уровне практики, с точки зрения человеческих отношений, особенно общественных, так и должно быть, и все же это не окончательная справедливость и не самое существенное в ней. Отношения людей не сводятся к награде и воздаянию – и не только потому, что существуют милость и благодать, но и потому, что существует акт справедливости более существенный, чем награда или воздаяние. Мы не поступаем справедливо, когда просто судим друг друга по справедливости. Основной, фундаментальный акт справедливости состоит в том, чтобы признать за другим, кем бы он ни был, право быть тем, кто он есть, даже если это связано с риском. По-настоящему справедливо – в том смысле, в каком справедлив Бог, – мы поступаем тогда, когда принимаем тот факт, что тот, кто «не я», – имеет право на радикальную инаковость, на неизбывную несхожесть со мной.
И это мы не готовы принять легко, потому что это опасно. Это рискованно не только здесь и сейчас, это глубокий риск, который угрожает нашему самосознанию, самому нашему существу.
Принять то, что другой существует сам по себе, помимо моего «я», что я не имею никакого отношения к его существованию, что если бы меня вовсе не было, он, быть может, не почувствовал бы никакой разницы, принять, что у него есть право быть просто потому, что он есть, а не в качестве отражения моего присутствия в этом мире, что у него есть право никак не приспосабливаться к тому, каков я, – вот в чем основоположная справедливость. И следовать ей – безмерно затратнее и опаснее, чем просто относиться к человеку определенным образом.
Я дам вам пример. Одна женщина – сейчас она прихожанка нашего лондонского собора – после революции в России оказалась в тюрьме. Потянулись дни одиночного заключения, ночи допросов. В одну из таких ночей эта женщина, которая была в то время еще очень молода, вдруг почувствовала, как теряет силы, как истощается ее терпение и готовность
стоять до конца. Она почувствовала внезапно, что ненависть и злость заполнили ее сердце. Она захотела посмотреть в глаза человеку, который в тот момент ее допрашивал, бросить вызов его жестокости, снять заклятие с этой бесконечной, безнадежной ночи допроса, даже если это приведет к ее гибели. Она подняла на него глаза, но ничего не сказала, потому что с другой стороны стола вдруг увидела такого же человека, как она сама, – до конца изможденного, бледного, измученного, с тем же выражением отчаяния и скорби на лице. И она вдруг осознала, что они, собственно говоря, не враги. Да, они сидели друг напротив друга, они были в ситуации непримиримого противоречия и напряжения, и все же они были заложниками одной и той же исторической трагедии, их обоих закрутило в вихре истории и бросило одного в одном направлении, другую в другом, но ни один из них не был свободен, они оба – пленники, жертвы. И в тот момент, увидев в другом такого же пленника, как она сама, она поняла, что и он – человек, а не просто функция. Он не враг, он живой человек, – вместе с ней и неотделимо от нее – заложник той же трагедии. И она улыбнулась этому человеку. Это был акт признания, который и есть предельная справедливость. Она увидела в нем не только право быть тем, кем он был, – она увидела, что он не мог быть никем иным, потому что и он – пленник.
Думаю, нам, когда мы размышляем в категориях закона, очень важно осознать, что закон, законность, отношения в духе справедливости начинаются именно с этого – признания за другим права быть тем, кто он есть, а не с того, что некое «я» занимает привилегированное место и начинает награждать или воздавать, одаривать или наказывать. В этом втором аспекте справедливости, будь она награждающая или воздающая, есть нечеловеческий или, быть может, сверхчеловеческий элемент. Французский писатель Виктор Гюго, затрагивая вопрос справедливости и воздаяния в одном из своих романов, говорит, что судья оказывается одновременно и больше, и меньше человека: больше в том смысле, что он над человеком, он может судить и выносить приговор, в то время как на самом деле ни один человек не может судить или приговаривать. Но судья также и меньше человека, потому что лишен права на сострадание, жалость или личную милость.
Однако это второстепенный аспект справедливости. Главный же вступает в силу тогда, когда мы полностью и окончательно соглашаемся на риск принять другого таким, какой он есть, чего бы это ни стоило для нашей цельности, физической или психологической. В этом смысле, когда мы говорим о законе временном и вечном, мы сталкиваемся со множеством нюансов.
На земле любое суждение относится к двум этим областям: тот, кто решился вершить суд над другим, – больше человека, потому что целая группа людей наделила его правами, которые безраздельно принадлежат только Одному – Богу. И одновременно этот человек лишен права быть до конца человечным и отдать свою жизнь, чтобы другой мог быть спасен. Только один Человек, Он один за всю историю человечества сумел осуществить совершенную справедливость, одновременно человеческую и сверхчеловеческую, не отступив от сострадательности: Сам Господь, когда стал человеком. Он имел право судить и Сам же понес назначенное возмездие в акте полной солидарности с виноватым, оставаясь при этом на месте судьи. Смерть на Кресте – единственная точка, где суд встречается с милостью, где человек и Бог полностью и в равной степени вовлечены в одно и то же событие в полном согласии.
6
Лекция, прочитанная 8 февраля 1971 года в Университете Вестфилда (Westfield College) в рамках регулярных, установленных в 1915 году Констанцией Майнард (Constance Maynard) лекций по богословию. Перевод с англ. К. Мацана под ред. Е. Майданович.
7
Ср. Так и вы, когда исполните всё поведенное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк. 17: 10).