Воин Опаловой Луны

– Увы, нет. Я ведь только недавно вышла за Йусти. После того, как умерла его прежняя жена, он взял меня. – Мойши подумал, что это какойто странный способ улаживать дела. – Мне так жаль твоего отца. Прощу, прими мои сердечные…

– Прости, – перебил ее Мойши и встал. Внезапно ему стало душно в закрытом помещении, и он вышел из комнаты. Прошел в кухню, но на этот раз там было полно поваров и слуг. Он увидел в одном углу Санду, вместе со слугой подсчитывавшую, сколько осталось еще вина, и подумал, что они попрежнему занимаются своим делом.

Он вышел в тихую ночь, поискал свои звезды – созвездия Южного Креста и Льва, но сейчас они были скрыты легкими облаками, и видны были только звезды первой величины. Луна казалась всего лишь бледным размытым пятном. С юговостока дул ветер, неся с собой жару и острый сухой воздух великой пустыни. Он снова подумал об отце, но не почувствовал ничего. Чувства молчали.

– И ты не будешь скучать по этой земле? – послышался сзади голос.

Он обернулся. Сзади, в лимонножелтом проеме двери, стояла Элена. Сейчас она казалась одновременно и холодноаристократичной, и страшно беззащитной.

– Я… прости, что заставила тебя уйти. Я хотела сказать тебе… – Она замялась, словно боялась сто. – Ты не будешь против, если я немного постою возле тебя? – В ее голосе звучала только печаль.

Он молча кивнул и отвернулся, сам не понимая, почему согласился. Надо было отправить ее назад, в дом. Он слышал шорох ее платья – оно пахло мускусом, ощутил тепло ее тела.

– Я всегда тоскую по Искаилю. – сказал он наконец.

– Тогда почему ты уезжаешь?

В высокой траве слева послышался шорох, и он подумал, что вернулся буробелый заяц.

– Первая моя любовь – это море, – сказал он, сам удивленный мягкостью своего голоса. – Но ведь можно любить многое.

– Да. Я вижу. – Она подняла руку, отбросила со лба прядь волос и заложила ее за ухо. На мгновение воцарилось молчание, затем она сказала: – Понятно, почему тебе интересно, зачем я вышла замуж за Йусти.

Он не сказал ничего, понимая, что любой ответ будет лишним и что она все равно расскажет ему, потому что именно ради этого она пришла сюда.

– Он был так добр ко мне. Я приехала с юга, где на границе до сих пор не утихают схватки. – Она имела в виду границу между Искаилем и Адемом. Для искаильтян эта междоусобица была древней и жестокой, поскольку, как говорили, они в свое время пришли из Адема. – Там погибла моя семья. Родители, сестры. – Она помолчала, облизнула губы. – Я приехала сюда совсем без ничего, и Йусти взял меня к себе. Я не была нищей, но, честно говоря, мне некуда было идти. Мой отец както рассказывал о нем. но это было так давно, когда я была еще девочкой. Йусти никогда не спрашивал, сколько я буду у него жить и уеду ли я вообще. – Свет луны на миг стал ярче, затем плотное облако быстро заслонило луну и погасило ее лучи. – Жена его уже некоторое время болела, и ее постоянные просьбы, требование внимания раздражали его. Тут я и пригодилась. Я оставалась с ней до конца, пока она не умерла. Потом он пришел и попросил меня стать его женой.

– Ты вышла за него замуж по расчету?

– По расчету? Ты о чем?

– Изза его денег.

Она удивленно посмотрела на него.

– Вовсе нет. – Она не обиделась. Пожала плечами. – Наверное, тогда мне был необходим отец.

Он услышал в ее голосе затаенное разочарование.

– Но не сейчас.

– Я не хочу причинять ему боль. Но теперь… теперь мне нужно коечто другое. – Ее холодные пальцы прикоснулись к его шее, согреваясь от тепла тела Мойши. Прикосновение было очень нежным, и она знала, куда класть пальцы.

И вдруг ему все это не показалось абсурдным или даже неправильным, а, наоборот, самым естественным делом. Он тоже этого хотел.

– Иди сюда, – громко прошептал он и потянул ее за руку в высокую траву.

Они вместе опустились на траву.

– Я так одинока, – сказала она, прижимаясь губами к его губам, так что он не просто слышал ее слова, он их чувствовал.

Он медленно снял с нее платье. Ее кожа светилась в ночи, как маяк, указывающий путь… Куда? К утешению? К спасению? Может, ни к чему столь сложному. Может, только к наслаждению.

Ее кожа была мягче, чем он представлял, и влажной на ощупь, словно она была ночным цветком, покрытым росой.

Он долгодолго был с ней. Наверное, целую жизнь. И все время она шептала ему тихие ласковые слова, плакала и спрашивала, томно отвечала, и это единство душ он помнил куда лучше, чем телесную близость, которая была в чемто случайной, хотя, как часть целого, важной.

Когда все кончилось, ее щеки были мокрыми от слез благодарности за то, что он дал ей, за то, что он заполнил ее пустоту, за то, чем теперь она обладала. Это была близость понимания среди самого основного и прекрасного действа. Эго было согласие.

Это был особенный подарок.

Он еще постоял среди стрекочущей ночи после того, как она уже вернулась в дом. После гот, как она ласкала искусными губами и языком его губы, щеки и глаза. Он стоял в раздумьях. Это было и великое удовольствие, и освобождение от все растущей тяжести в душе. Это было начало – понимать, что он делает это с ней, зная, кого он сейчас награждает рогами. Но изза нее, изза того, что такое она есть, все это вскоре превратилось в детские фантазии. Она была честна с ним, она с искренним чувством касалась его, перешагивала через препятствия. Она без вины приблизилась к нему, она не искала выгод. «Можешь ли ты мне эти дать? – молча спрашивала она своими пальцами и губами. – А это? А это? А я взамен дам тебе…»

Больше, чем он мог даже ожидать.

Чтото происходило с ним. Он встал и пошел по траве, нагой, забыв об одежде, как в те времена, когда был совсем маленьким и отец кричал, чтобы он чтонибудь надел, а его мать, смеясь, просто качала головой и отпускала его, и он уходил далеко, пока дом не становился лишь черным силуэтом с желтым пятном открытой двери кухни. Он оборачивался, и свет в окнах кухни казался таким далеким, словно на другой стороне широкого залива.

Сейчас он чувствовал себя так, как всегда, когда он бывал в отцовской комнате, – в тепле, среди покровительственной опеки веков. И он наконец понял, чем было вызвано это ощущение – это было чувство причастности к долгой тяжкой истории искаильтян, ощутимое и мощное, как живая вечность. Он воистину принадлежал ей, а она – ему.

Он повернулся лицом к дальним, не видным отсюда горам, среди которых рука Господа возвела высочайшую гору, чтобы та указывала искаильтянам путь сюда, домой.

Вокруг него дышала ночь. Длинная трава гладила его икры, звенели цикады, высились стволы душистых кедров, а дальше светились березы, разбросанные по пастбищу словно указательные столбы. Но надо всем этим ощущались горы. Он почувствовал, как чтото коснулось его…

– Привет, – прошептал он.

– Значит, ты вернулся.

– Ветер принес меня. Он скачал мне, что ты умираешь.

– Ветер, – насмешливо проговорил голос. – Это был Бог. Бог привел тебя.

– Ветер. Бог. Какая разница!

– Ты говоришь, как чужак. – В голосе сквозила горечь. – Но не стоило покидать дом, чтобы говорить такое. Твой брат…

– Ты будешь упрекать меня, как Йеса?

– Он верен Искаилю.

– Он несчастен.

– Он верен.

– Как и я.

– Ты верен только самому себе.

– В этом разница между нами. Мне это нравится. Тебе – нет.

– Ты давно уже отвернулся от меня.

– Нет. Не от тебя. Только от того, чем ты пытался меня сделать.

– Я знаю, что было лучшим для тебя.

– Нет. Я принадлежу морю. Там я счастлив.

– Ты всегда ни во что меня не ставил!

– Я презирал лишь путы, которыми ты хотел привязать меня к себе. Люди – не животные. Ты не сможешь надеть на них узду, чтобы заставить их сделать то, чего ты желаешь. В этом суть истории Искаиля…

– Не богохульствуй!

– А я разве богохульствую? Хотя бы раз, только раз послушай то, что я тебе скажу.

– У сына есть долг перед отцом. Он должен почитать его. Послушание – это знак почтительности.